Среди этих разбойничьих набегов есть и такой случай: «Из окон женской половины на нас посыпались каменья. Кликнув с собою моего слугу Тешату, я быстро взбежал вверх по лестнице с топором в руке. Наверху меня встретила княгиня, хотевшая броситься мне в ноги. Но, испугавшись моего грозного вида, она бросилась, назад в палаты. Я же всадил ей топор в спину, и она упала на порог. А я перешагнул через труп и познакомился с их девичьей».

После сожжений в 1571 г. Москвы, которую не сумели сберечь и спасти опричные войска, и нового нападения Девлет-Гирея в 1572 г., которое было отбито земскими воеводами, доверие царя к опричнине пошатнулось; начался новый «перебор людишек», по выражению Грозного, т. е. пересмотр военных списков, а в связи с этим отобрание у опальных опричников поместий и возвращение их согнанным со своих мест, при учреждении опричнины, вотчинникам. Штаден не был принят ни в один из новых списков, лишился всех своих владений, но, благодаря своей изворотливости, избегнул прямой опалы. Он бросил все московские дела и предприятия и перебрался на север; сначала построил в Рыбной слободе (Рыбинске) мельницу, потом, обдумывая, «как бы уйти из этой страны», двинулся дальше на Поморье, где занялся торговлей мехами. Устроению побега помогли его связи с сильными людьми, его актерские дарования, его опыт в торговом деле: «Я был хорошо знаком с Давидом Кондиным, который собирает дань с Лапландии. Когда я пришел туда, то я заявил, что я жду купца, который должен мне некоторую сумму денег. Здесь я встретил голландцев. Я держался, как знатный купец и был посредником между голландцами, англичанами, бергенцами из Норвегии и русскими».

В 1576 г. в Коле он сел на голландский корабль, который вез 500 центнеров каменных ядер для артиллерии инсургентов, боровшихся в Нидерландах против Испании; сам он увозил с собой большой груз мехов, которыми вместе с одним из русских купцов удачно расторговался на Лейпцигской ярмарке. Он и не думал покидать совсем и навсегда русскую землю.

Неистощимый на фантазии, он придумывает все новые и новые способы, чтобы вернуться в Московию, хотя бы и другим манером, чем раньше. Первый план состояв в том, чтобы поступить на службу к врагу Москвы — Швеции: «Я предпринял свою поездку к королю шведскому и просил его о пропуске, чтобы на описанном Поморье получить мне долг с великого князя». Но, рядом с таким расчетом на мирные сделки с московским правительством, он принимает поручение от брата короля, герцога Карла Зюдерманландского, разузнать, есть ли в Голландии русские торговые люди, караван которых герцог мог бы перехватить на своих пиратских судах по дороге к Балтике. Разыскивая по Германии шведского принца, Штаден попадает к его родственнику пфальцграфу Георгу Гансу, безземельному князю империи, своего рода бездомному авантюристу, мечтающему о создании подобного шведскому германского флота для борьбы с «нехристями-московитами». Штаден крайне заинтересовал пфальцграфа своими рассказами о Московии. Оба искателя приключений, отлично спелись между собой: сначала через пфальцграфа, потом лично Штаден представил императору Рудольфу II ни более, ни менее как план завоевания Московской державы с севера: объехав вокруг Норвегии и высадившись в Коле и Онеге, предполагалось направить десант через Поморье, которое в предшествующие годы (1573–1576 гг.) Штаден успел так основательно изучить (об этом проекте будет речь ниже).

Этот план есть новое доказательство удивительной изобретательности и основательнейших географических и стратегических исследований и познаний Штадена: в нем предусмотрена и новая дипломатическая комбинация — союз Германской империи, выставляющей большое наемное войско, с королями шведским и польским; имеется в виду подчинение Московии императору; Ивана IV предполагается взять в плен и отвезти в Германию, где и держать под строгим надзором. Штаден — бродяга, спекулянт и прожигатель жизни не претендует на важную роль в грандиозном предприятии. Свою автобиографию он кончает очень скромным пожеланием: «Сильно и неоднократно тянуло меня при этом (т. е. во время дипломатических поездок по организации коалиции) в Русскую землю, в Москву, ко двору великого князя (курсив мой. — Р. В .). Благодарение вседержителю богу, удостоившему меня пережить столь (великое)!»

Такова личность этого оборотня, который соединял в себе поразительные таланты с мелочностью и низостью поведения. Однако, забывая об отрицательных моральных качествах немца-опричника, историк должен удержать в памяти суждение об Иване Грозном одного из умнейших его современников, а у Штадена, как он ни враждебен царю, вырывается такое невольное признание величия Ивана IV: «Хотя всемогущий бог и наказал Русскую землю так тяжко и жестоко, что никто и описать не сумеет, все же нынешний великий князь достиг того, что по всей русской земле, по всей его державе — одна вера, один вес, одна мера! Только он один и правит! Все, что ни прикажет он — все исполняется, и все, что запретит — действительно остается под запретом. Никто ему не перечит: ни духовные, ни миряне. И как долго продержится это правление — ведомо богу вседержителю!»

4

Если Штаден и Шлихтинг произвели сильное впечатление на современников своими обвинениями Ивана Грозного в беспощадной, часто бессмысленной жестокости, то историка наших дней их свидетельства убеждают в противоположном: приводимые ими факты объясняют «террор» критической эпохи 1568–1572 гг., показывают, что опасности, окружавшие личность и дело Ивана Грозного, были еще страшнее, политическая атмосфера еще более насыщена изменой, чем это могло казаться по данным ранее известных враждебных московскому царю источников.

Ивана Грозного не приходится обвинять в чрезмерной подозрительности; напротив, его ошибкой была, может быть, излишняя доверчивость по отношению к созданной им гвардии и администрации и недостаточная последовательность в борьбе с той опасностью, которая грозила ему со стороны консервативной и реакционной оппозиции и которую он не только не преувеличивал, а скорее недооценивал.

Два факта, чрезвычайно важных для понимания политических настроений в Москве конца 60-х и начала 70-х гг., выступают перед нами с достаточной ясностью: 1) крупнейший заговор московского боярства и новгородского духовенства на жизнь Ивана IV, готовившийся в конце 1567 г., и 2) завоевательная кампания крымского хана Девлет-Гирея, которая по широте замысла выходила за пределы только случайно удавшегося грабительского налета ордынской конницы.

В свое время сыскное дело по заговору 1567 г. пропало, может быть, не без участия боярства, сочувствовавшего казненным заговорщикам, и не сохранилось в летописной традиции, усердно скрывавшей этот крайне невыгодный для оппозиции факт. Его старалось, с другой стороны, скрыть также и правительство от иностранной дипломатии и европейского общественного мнения, чтобы не уронить авторитета царя.

Только разрозненные указания на это дело имеются у заграничных, польских и ливонских историков: теперь они подтверждаются рассказом Штадена и намеками Шлихтинга, хотя у этих писателей есть неясности и ошибки.

У Штадена находим следующие сведения: «…(Челяднин) был вызван в Москву; (здесь) в Москве он был убит и брошен у речки Неглинной в навозную яму. А великий князь вместе со своими опричниками поехал и пожег по всей стране все вотчины, принадлежавшие упомянутому Ивану Петровичу…

Великое горе сотворили они по всей земле! И многие из них (т. е. опричников?) были тайно убиты. У земских лопнуло терпение! Они начали совещаться, чтобы избрать великим князем князя Володимира Андреевича, на дочери которого был женат герцог Магнус; а великого князя с его опричниками убить и извести. Договор был уже подписан. (Курсив мой. — Р. В.).

Первыми (боярами) и князьями в земщине были следующие: князь Володимир Андреевич, князь Иван Дмитриевич Бельский, Микита Романович, митрополит Филипп с его епископами — Казанским и Астраханским, Рязанским, Владимирским, Вологодским, Ростовским, (и) Суздальским, Тверским, Полоцким, Новгородским, Нижегородским, Псковским и в Лифляндии Дерптским. Надо думать, что и в Ригу думали посадить епископа… При великом князе в опричнине, говоря коротко, были: князь Афанасий Вяземский, Малюта Скуратов, Алексей Басманов и его сын Федор. Великий князь ушел с большим нарядом; он не знал ничего об этом сговоре и шел к литовской границе в Порхов. План его был таков: забрать Вильну в Литве, а если нет, так Ригу в Лифляндии…