Однако, уместно ли вообще смеяться над незнакомством Шевригина с политико-географической картой Италии? Ну а при папском дворе многие ли ясно представляли себе, где находится Псков, на какой реке стоит Москва, в какое море впадает Волга? Историк тут же на другой странице сообщает об ответном послании папы Григория ХШ, в котором выражен привет царице Анастасии, умершей за двадцать лет до того; судя по этой мелочи, и осведомленность и тактичность папской канцелярии стояли невысоко.

В том же шутливом стиле рассказывается, как «варвару и неучу» — царскому гонцу — привелось не только создать сближение между Москвой и Римом, которому так старательно и упорно в течение века сопротивлялась Польша, но, как — больше того — он добился прямого давления со стороны Рима на врага Москвы. Шевригин кажется Валишевскому почти Иванушкой-дурачком в сложной дипломатической игре, которая привела к отправке в Москву иезуита Антония Поссевино и заключению почетного для Ивана IV мира. Он и самого Грозного готов считать случайной фигурой в этом свалившемся с неба счастьи. Но тогда вообще ничего нельзя понять во всей изумительной истории вмешательства папы и заключения мира! Ведь московская миссия увенчалась успехом, тогда как вызванный ее появлением проект, которым вдохновился папский двор и его искуснейший эмиссар — вовлечение Москвы в унию с католичеством, — оказался сплошным заблуждением западной дипломатии. Кто же тут был изобретателем, кому удалось провести до конца весь задуманный план?

Самый приезд папского посла к московскому двору перед началом осады Пскова показывал Ивану IV, что положение его далеко не безнадежное. В Старице Поссевино был встречен с восторгом, как устроитель мира. Но в то же время Грозный проявил необычайную сдержанность. В Москве не поднималось и речи о допущении католических церквей или каких-либо учреждений иезуитов, московский двор лишь выражал свое согласие на дипломатический обмен с Римом и на свободный проезд папских миссий в Персию. Папский престол не получил никаких привилегий; возможность вступления Москвы в лоно католической церкви оставалась столь же туманной и неясной, как и раньше, а между тем посол папы должен был приступить к своей посреднической роли.

С другой стороны, ему приходилось склонять к миру счастливого победителя. Поссевино попытался оказать давление на Ивана IV отправкой письма, в котором он изображал отчаянное положение Пскова, подход подкреплений к осаждающим и неминуемо предстоящее падение крепости. Для московского царя письмо послужило побуждением выставить очень определенный проект, выработанный им вместе с наследником престола и боярами: он предлагал Баторию удержать за собой завоеванные литовцами ливонские города, но уступить Москве назад Великие Луки, Невель, Заволочье, Холм и псковские пригороды, забранные королем; на этой основе он готов отправить послов при непременном условии, чтобы посредником был «папин посол Антоней».

Положение иезуита было необычайно трудно. Обе стороны не доверяли ему, не соглашались открывать ему свои условия, и каждый, рассчитывая на стесненные обстоятельства противника, готов был затягивать переговоры. В первое время зимняя квартира Поссевино в Запольском Яме, составлявшая собственно курную» избу, служила только местом, где послы двух воюющих держав, обменивались резкостями и со скандалом расходились.

Иван IV дал своим уполномоченным — князю Елецкому, козельскому наместнику Олферьеву, дьяку Басенку Верещагину и подьячему Связеву — очень подробные инструкции, предусматривая целый ряд частностей и случайных возможностей. Они усердно исполняли свою службу, отстаивая до последней крайности остатки Ливонских владений, так что был момент, когда Замойский, под влиянием их упорства, готов был отказаться от нескольких крепостей в Ливонии. Московский царь был, однако, в такой мере стеснен войной, что сам предусмотрел в инструкции на крайний случай уступку всей Ливонии.

Искусство московских послов направилось на формальности, которым дипломатия русского двора всегда придавала большое значение. Они крепко отстаивали обозначение Ливонии отчиной царя, которую он добровольно уступает чужому властителю; они пытались ввести в договор уступку Риги и Курляндии, которые до того не находились в обладании Москвы: они зорко следили за тем, чтобы Польша не заявила потом своих притязаний на территории и города, захваченные шведами. Упорно спорили они также из-за двинских крепостей, захваченных неприятелем: о Полоцке, впрочем, и речи не поднималось, его Иван IV уступал молчаливо; но в переговорах послы сумели добиться отдачи назад взятого Баторием Себежа, крепости, господствовавшей над выходом в долину р. Великой и в свое время выстроенной в качестве передового поста для наступления на Вильну.

Наглядно выразилась дисциплина, в которой Иван IV держал подчиненных чиновников, в следующем эпизоде. За возвращение Себежа Баторию нужно было отдать Велиж. Поссевино говорил московским послам, что, если они боятся за эту уступку гнева царя, он готов отдать за них свою голову. На это они заявили, что если бы каждый из них имел десять голов, царь приказал бы снять все эти головы за такое попустительство.

Послы проявили обычные черты московской дипломатии: долго упирались в вопросах этикета, доказывали историко-архивными ссылками необходимость присудить их государю титул царя. Но когда-то блестящая, стройно налаженная ученость Посольского приказа была теперь в некотором упадке в связи с глубоким унижением, которое вообще вынужден был претерпеть московский двор. После отчаянных препирательств, сопровождавшихся угрозами московских послов оборвать переговоры, Ивана IV прописали в договорной грамоте великим князем: опять обнаружилось, что в инструкции на крайний случай стояло согласие Грозного и на это умаление своего достоинства. В историческом споре, затеянном послами, согласно московским обычаям, они оказались не на высоте, запутавшись в примерах, которые, может быть, внушены были самим царем: они ссылались на передачу царского титула князю Владимиру императорами Гонорием и Аркадием, а когда Поссевино указал им на хронологическую ошибку в 500 лет, нисколько не смущаясь, они стали уверять, что то были другие Гонорий и Аркадий, жившие позже. (Новодворский думает, что москвичи смешали их с другой парой братьев-императоров, Василием и Константином византийскими, современниками Владимира.)

Ям- Запольский мир в 1582 г. составляет трагическое завершение великой войны. Ее главной целью было открыть доступ к морю, вступить в общеевропейский обмен, занять положение в европейском международном мире. Но промежуточная страна Ливония и сама по себе представляла ценное владение, в котором за двадцать лет московитяне сумели довольно прочно утвердиться. Во время мирных переговоров московские уполномоченные отдали большое внимание вопросу о возвращении церковных имуществ, помещенных в Ливонии; православных церквей было немало выстроено в восточной части края.

Уступка Ливонии означала для множества русских, в ней прижившихся, выселение; Гейденштейн рассказывает, что русские оставляли Дерпт с большим сожалением, так как с ним связаны были для них весьма дорогие воспоминания: женщины, сбегаясь на могилы мужей и детей, отцов и родственников, испускали страшные вопли, покидая родное пепелище. Другой современник, польский монах Пиотровский, обращает внимание на следы замечательной военной организации, которую развил побежденный враг в Ливонской окраине: «Нас всех изумляло, что во всякой крепости мы находили множество пушек, изобилие пороха, и ядер, больше чем мы сами могли набрать в нашей собственной стране… мы точно приобрели маленькое королевство, не знаю, сумеем ли мы что-нибудь сделать с ним».

9

Московское государство спаслось от угрожавшей ему гибели, спаслась и династия, сохранилась в неприкосновенности власть царя. Иван IV умирал в обладании созданной им в начале царствования громадной державой и в распоряжении системой службы и повинностей, которые он непрерывно расширял и реформировал, хотя финансовая и военная организация были крайне расшатаны.