. Посмертный суд над Грозным
Если бы Иван IV умер в 1566 г., в момент своих величайших успехов на западном фронте, своего приготовления к окончательному завоеванию Ливонии, историческая память присвоила бы ему имя великого завоевателя, создателя крупнейшей в мире державы, подобного Александру Македонскому. Вина утраты покоренного им Прибалтийского края пала бы тогда на его преемников: ведь и Александра только преждевременная смерть избавила от прямой встречи с распадением созданной им империи.
В случае такого раннего конца, на 36-м году жизни, Иван IV остался бы в исторической традиции окруженный славой замечательного реформатора, организатора военно-служилого класса, основателя административной централизации Московской державы.
Ивану Грозному, однако, выпала на долю иная судьба, глубоко трагическая. Он прожил еще 18 лет, и это были годы тяжелых потерь, великих несчастий для страны. С конца 60-х годов непомерно разрослись затруднения войны, усилились враги. Москва оказалась вновь отрезанной от Европы, предоставленной собственным, еще не окрепшим силам. В затянувшейся борьбе мало-по-малу истрачиваются богатые резервы, накопленные в предшествующую эпоху, разоряется и пустеет страна; хозяйство, на окраинах особенно, но и внутри державы, приходит в упадок от недостатка рабочих рук.
Проведение многообещающих реформ военного и социально-административного характера, так удачно начатых в 50-х годах, осложняется, начиная с 1564 г., борьбой с изменой. Окруженный противниками его смелой политики, опасливыми консерваторами и множеством предателей, чуть не погибший от заговора 1567 г., переживший страшные годы крымской опасности в 1571–1572 гг., Иван Грозный все еще находил силы вести войну за доступ к морю, за открытие простора в сношениях с Европой, пока, к концу 70-х годов, не истощились последние военные и финансовые ресурсы; продолжал он, несмотря на все затруднения, и свою огромную работу централизации управления, проводившуюся в форме развития учреждений «государева удела» или «двора», который в 1572 г. заменил опричнину 1565 г.
Неудачи внешней войны, кровопролития войны внутренней — борьба с изменой — заслонили уже для ближайших поколений военные подвиги и крупные централизаторские достижения царствования Грозного. Среди последующих историков XVIII и XIX веков большинство подчинилось влиянию источников, исходивших из оппозиционных кругов: в их глазах умалилось значение его личности. Он попал в рубрику «тиранов», был присоединен к обществу Калигулы, Нерона, Людовика XI, Христиерна II. Проблему выяснения его роли как правителя оттеснили мелочные споры о личных его качествах, вопросы патологические и психиатрические выступили чуть ли не на первое место.
В своем очерке я старался, насколько возможно было, восстановить историческое значение Ивана Грозного как одного из крупнейших политических и военных деятелей европейской истории XVI века. Мне остается только на немногих страницах начертить пути того литературного процесса, в течение которого слагалась враждебная для Грозного оценка его деятельности.
1
В самом начале XVI века вышла во Франции написанная по-латыни и тотчас же переведенная на французский язык монументальная «Всеобщая история» де Ту (de Thou, или Thuanus, жил от 1553 до 1617 г.). В этой книге, быстро получившей популярность и много раз переиздававшейся потом еще и в XVIII веке, подробно рассказаны судьбы европейских государств, в том числе Москвы, за вторую половину XVI века. Мы получаем здесь ряд характерных данных для того, чтобы судить, какое представление об Иване IV сложилось в Западной Европе в среде ближайших к нему поколений.
Приступая к рассказу о Ливонской войне, де Ту дает очерк истории возвышения Москвы. О самом Иване IV он говорит: «Государь столь же счастливый и храбрый, как его отцы, который вдобавок, соединяя хитрость и тонкий расчет с суровой дисциплиной в военном деле, не только сохранил обширное государство, оставленное Василием, но сумел далеко раздвинуть его границы. Завоевания Ивана IV дошли до Каспийского моря и царства Персидского. Этот царь знаменит великими делами, блеск которых иногда омрачала его жестокость». Затем историк передает об изумительной военной системе Московской державы, о необычайном послушании воинства и прибавляет: «Нет государя, которого бы более любили, которому бы служили более ревностно и верно. Добрые государи, которые обращаются со своими народами мягко и человечно, не встречают более чистой привязанности, чем он».
Подробно излагает де Ту ход Ливонской войны, переговоры между Польшей и Литвой и, особенно, борьбу Ивана IV с Баторием. Заключение очень мрачно для Москвы и заставляет историка высказать свое суждение о царе, которое отчасти расходится с вышеприведенным. «Так кончилась Московская война, в которой царь Иван плохо поддержал репутацию своих предков и свою собственную. Вся страна по Днепру до Чернигова и по Двине до Старицы, края Новгородский и Ладожский были вконец разорены. Царь потерял более трехсот тысяч человек, около 40000 были отведены в плен. Эти потери обратили области Великих Лук, Заволочья, Новгорода и Пскова в пустыню, потому что вся молодежь этого края погибла во время войны, а старшие не оставили по себе потомства».
Де Ту, видимо, писал на основании сведений главным образом польских и ливонских авторов, а также известий дипломатических миссий, посещавших Москву. Некоторые частности его рассказа, например объяснение верности русских царю, их восторженной религиозности, или картина великого плача русских при исходе их из Дерпта — почти прямое повторение современных Грозному иностранных авторов. Но как раз по вопросу о тиранстве Ивана IV де Ту готов критиковать их свидетельства: «Государь, ославленный своими ужасными жестокостями, если верить сообщениям Павла Одерборна и Александра Гваньини, у которых, может быть, больше догадок, чем истины».
Судя по изложению де Ту, Московская (т. е. Ливонская) война оставила сильное впечатление в Западной Европе. Историк считает важным и знаменательным выступление царя в Прибалтике, манифесты его, договоры с ливонскими городами и сословиями, колонизационные попытки русских. Последнее трехлетие войны, успехи Батория и разгром Московской державы привлекают острое внимание повествователя; катастрофа Москвы кажется ему одним из выдающихся явлений европейской истории XVI века. В то же время опалы, казни, война со своими подданными совершенно неизвестны западноевропейскому историку, жестокость Ивана IV не кажется чем-то из ряду вон выдающимся. Нет еще того изображения московского царя в виде злого, безумно распаляющегося тирана, которое нам так знакомо со школьной скамьи и которое позволило историкам более позднего времени перевести многозначительное, строго величественное, в устах русских, прозвище «Грозного» такими вульгарными словами, как Jean le Terrible, Iwan der Schreckliche.
2
Усиленное внимание к жестокостям Грозного, суровый уничтожающий нравственный приговор над его личностью, склонность судить о нем как о человеке психически ненормальном — все это принадлежит веку сентиментального просветительства и великосветского либерализма. Поэтому едва ли у кого найдешь более беспощадную оценку Грозного, чем это сделал Карамзин, самый яркий в России историк и публицист эпохи просвещенного абсолютизма, который пишет отрицательную характеристику Ивана IV как бы для того только, чтобы оттенить сияющий всеми добродетелями образ Александра I и его «великой бабки», монархов гуманных и справедливых, исключительно преданных народному благу. Карамзин в своем изображении дал, можно сказать, классическую схему для оценки личности и нравственной политики Грозного, от которой не могли отрешиться историки XIX века: до 1560 г. это — государь прекрасный, добрый и разумный, поскольку он весь под влиянием мудрых руководителей; после 1560 г. прорывается натура порочная, злобно безумная, свирепствующая на просторе, извращающая здравые государственные начала. Русские историки последующего времени, хотя и чуждые идеализации просвещенной монархии, удержали, однако, неблагоприятную оценку Грозного. Отчасти это случилось потому, что осуждение самодержца, как тирана, служило одним из благодарных мотивов оппозиционной либеральной риторики.