Папа встретил нас в белом халате, точно он был доктором, а мы явились к нему на прием. И сразу повел нас на лужайку, которая сверкала изумрудной травой и цветами светло-желтого, солнечного цвета. Посреди лужайки, прямо на земле, была дверь, обитая красным железом: я представлял себе, что именно такие двери ведут во всякие тайные подземные кладовые. Когда мы подошли к этой двери, я торжественно спросил у папы:

— Сколько сейчас времени на твоих часах? Только скажи точно! Минута в минуту!

Папа удивленно пожал плечами и ответил. Затем я быстро, опередив папу, поднял дверь вверх, и там, под нею, оказалась деревянная лестница, ведущая в подземелье.

— Спускайся! — приказал я Рыжику, — Только быстрей!

Он стал спускаться, а я — за ним. Сзади едва поспевали мама и папа. Они изумленно переглядывались… А я-то уж знал, что делаю: я выигрывал пари! И это было мне совершенно необходимо! А зачем? Это вы тоже очень скоро поймете. Я знал, куда веду Рыжика, потому что хоть никогда и не был в подземной лаборатории мерзлотной станции, но папа мне столько о ней рассказывал, что мне было все, абсолютно все про нее известно.

Когда мы спустились вниз, я снова спросил папу:

— А сколько сейчас времени?

— Что такое происходит? — поинтересовался папа. — Мы чуть кубарем не скатились с лестницы. А теперь опять время!…

— Потом объясню! Говори скорее!

Папа подчинился.

— Вот видишь! — победоносно заявил я, глядя на Рыжика. — Прошло всего полторы минуты, а здесь уже десять градусов холода! Из лета за полторы минуты мы перенеслись в зиму! Как в сказке!… Значит, ты проиграл пари?

— Что ж… Значит, проиграл, — без всякого сожаления согласился Рыжик. — Только потом, наверху, об этом поговорим. А сейчас не мешай.

Он как зачарованный разглядывал стены подземной лаборатории. И я стал разглядывать… Честное слово, казалось, что мы попали в сказочный хрустальный замок, украшенный разными причудливыми ледяными сосульками. Стены замка очень напоминали огромный слоеный пирог: пласты мерзлого, окаменелого грунта, как объяснил папа, перемежались с ледяными пластами, словно сделанными из толстого матового стекла. А еще ниже, в подземном коридоре, все стены заросли искристо-белым пушистым мхом.

— Перед вами, — торжественно объявил папа, — в разрезе, как на странице живого учебника, подземные грунты Заполярья!

— А почему ты не предупредил, чтобы дети оделись потеплее? — сердито спросила мама. — У них ведь зуб на зуб не попадает!

Мы с Рыжиком очень оскорбились и гордо заявили, что наши зубы в полном порядке и прекрасно попадают друг на друга!

Папа стал нам рассказывать о том, какое огромное значение имеют мерзлотные станции. Оказывается, без заключения мерзлотников, то есть и без моего папы тоже, в Заполярье ничего не может быть построено: ни дома, ни порты, ни гидроэлектростанции. Это именно они, мерзлотники, точно определяют, какую нагрузку могут выдержать грунты в том или ином месте и как добиться, чтобы вечная мерзлота выдерживала нагрузки побольше. А еще бывают, оказывается, всякие, очень опасные, «осадки» грунтов и, наоборот, «пучения». И мерзлотники помогают бороться со всеми этими вредными явлениями.

— Мы теперь нашли способ, как строить дома на особых сваях в тех местах, где вообще никогда и ничего не строилось, — с гордостью сообщил папа. — Это и очень экономично и вполне безопасно!

— А еще что вы делаете такого… полезного? — спросил я, желая, чтобы папа побольше рассказал о своих, таких важных делах при Рыжике.

— А еще? Ведем подземные работы в городе: без нас ведь ни трубы нельзя проложить, ни прорыть сантехнические каналы. И еще хотим, чтобы побольше разных сельскохозяйственных культур могло произрастать на мерзлых почвах. Сейчас тут одни кустарники да деревца, которые скрючились, как старички. А мы хотим, чтобы со временем здесь и сады расцвели и парки… В общем, образно говоря, хотим вырвать землю из объятий вечной мерзлоты. А объятия эти — цепкие!

— Пора уж и ребят вырвать из этих «объятий»! У них же будет воспаление легких!… — взмолилась мама.

Когда мы поднялись наверх, Рыжик сам, первый, сказал:

— Ну, давай проси, что хочешь, раз выиграл!

Лица у нас были посиневшие от холода, а кругом все было залито жарким солнцем, и цветы были у нас под ногами. Попрыгав немного на одном месте и отогревшись, будто мы из зимы за минуту снова вернулись в лето, я отвел Рыжика в сторону и тихо сказал:

— Все выполнишь?

— Как договорились!…

— Значит, выполнишь? — пристально глядя Вовке в глаза, переспросил я.

— Если еще раз спросишь, не буду выполнять! Ну, чего ты хочешь?

— Чтобы ты не отказывался от своей роли! — тихо, но твердо, глядя Вовке в глаза, как какой-нибудь заклинатель, произнес я.

Рыжик был синим от холода. А от моих слов он, кажется, посинел еще больше.

— Какое тебе до этого дело? — процедил он сквозь зубы, которые теперь и в самом деле с трудом попадали друг на друга. — Если еще раз сунешь свой нос…

И он быстро пошел по поляне, весело сверкавшей цветами. Мы с мамой, будто сговорившись, побежали и догнали Вовку.

— Ты куда? — спросила мама.

— Домой… Отцу надо обед приготовить.

— Ты сам готовишь?

— Сам.

— Давай мы с Севой тебе сегодня поможем, — сказала мама каким-то таким голосом, что отказать ей было просто невозможно. — Кстати, и Сева у тебя немного подучится. Я ведь скоро буду устраиваться на работу, так что и ему тоже придется дома хозяйничать…

Наш Дима стал рабочим человеком: он поступил на обогатительную фабрику. Мама очень хотела посмотреть, где и как трудится ее старший сын, которого она еще иногда называла «своим первенцем». И вот мы все пошли в цех обогатительной фабрики. Мама, папа. Рыжик и я.

Рыжик бывал уже на фабрике и раньше. Он рассказывал, что она называется обогатительной потому, что на ней обогащаются горные породы, то есть освобождаются от всяких ненужных вещей, которые Рыжик назвал примесями.

Цехи фабрики протянулись на многие километры. Они то уходили вниз, под землю, то поднимались на взгорье, откуда город был виден как на ладошке. Он весь прямо ощетинился заводскими трубами и оделся в пушистые меховые шапки дымов. Папа сказал, что как раз эту «дымовую одежду» в Заполярье очень хотят сбросить, чтобы очистить городской воздух.

Мамин «первенец» встретил нас в цехе, возле огромного металлического барабана, который он назвал бункером. Тут же у нас на глазах бункера загружались гигантскими глыбами, которые как раз и были горной породой. Эта порода, как объяснил Дима (который и сам-то узнал об этом всего неделю назад!), очень богата цветными металлами. Мы видели, как прессы со страшным грохотом падали на каменные глыбы и превращали их в мелкий порошок. А потом уж из этого порошка извлекали кобальт, медь, никель…

Все меня поражало в цехе: и машины-исполины, перед которыми все мы казались просто маленькими лилипутиками; и грохот, такой страшенный, что даже уши болели; и подъемные краны, которые свободно разгуливали в вышине, под самыми железобетонными перекрытиями. А машинисты выглядывали из кабин так озорно, точно катались на каком-нибудь аттракционе в парке культуры и отдыха.

Все люди казались совсем маленькими по сравнению с машинами, но я почему-то был очень горд. «Именно такие вот маленькие с виду люди все эти машины изобрели, построили и управляют ими, как какими-нибудь послушными собачонками! — думал я. — Как это замечательно!»

— Ты что улыбаешься? — закричал мне в самое ухо Рыжик.

— Просто так, — ответил я. И перестал улыбаться.

А машины все грохотали, и бункера медленно, с аппетитом пережевывали каменные глыбы…

— Он же здесь оглохнет! — сказала мама, кивнув на Диму.

«Первенец» испуганно огляделся по сторонам: не услышал ли кто-нибудь маминой фразы? Но никто не услышал, и Дима только укоризненно покачал головой: ну зачем же, дескать, позорить меня перед коллективом? Он сложил руки рупором и таким образом на одну минуту перекричал грохот стальных гигантов: