— Нет, пока еще есть силы…

Я замер, осознав, что кричу лишь я один. Узники в другой камере… Голоса их смолкли. Открыв глаза, я увидел, что положило конец их мольбам. Камеру за стеклом целиком заполнила глыба из темного железа.

Последние силы покинули тело, ноги подогнулись подо мной, и я повис на цепях, не дававших рукам опуститься.

— Где они? — спросил я призрака, стоящего рядом, хотя и знал, что он был порожден моим воображением.

— Взгляни… — ответил Феррус, скалясь, отчего мертвое лицо казалась еще ужаснее. С каждой новой встречей он все больше чах, все сильнее походил на скелет, словно гнил в моем воображении.

Шестеренки опять завертелись, и железная глыба медленно поднялась. Ей достаточно было отодвинуться от пола на несколько сантиметров, чтобы стала видна кровавая масса, приставшая к нижней стороне. Красные нити липли к глыбе, растягивались и обрывались под действием силы тяжести. Куски кости и плоти отклеивались от железа, вибрировавшего под действием подъемного механизма, и с плеском падали в лужу из крови и внутренностей, заливавшую пол камеры.

Цепи ослабли, я уронил руки, а вслед за этим и сам тяжело упал лицом в грязь.

Феррус хмыкнул, немного напомнив мне Керза, после чего растворился в тенях, оставив меня наедине с моим позором — и моей виной.

Место раскопок превратилось в жертвенную яму. Новый урожай отнюдь не добровольных молельщиков, пригнанных из других районов Раноса, стоял вокруг на коленях, глядя в пропитанную кровью черноту.

Едва сюда спустившись, Элиас почувствовал величие этого места. Оно было храмом Пантеону, выстроенным на благословенном камне в форме священной октограммы.

Восемь стен для восьмеричного пути. Восемь храмов, возведенных по всей планете.

— Восемью восемь, — проговорил темный апостол, благоговея перед божественным происхождением всего этого.

Элиас взглянул на плоды своих кровавых трудов с кафедры из сложенных камней. Поверх брони он накинул черную рясу, покрытую цитатами из книги его повелителя и примарха, и снял шлем, чтобы всем была видна печать веры на его патрицианском лице.

Шестьдесят четыре мужчины и женщины стояли перед ним, под ним, на коленях, прижавшись лицами к земле. Некоторые плакали или тряслись, другие лишь смотрели перед собой, словно предвидя свой конец и понимая, что его не избежать.

Позади них стояли облаченные в багровую броню легионеры Семнадцатого. Они принесли Слово, и Слово было Жертва.

Но не их кровь была ей, а кровь Раноса, а затем, когда Элиас завершит ритуал, и всего Траориса.

Он читал заклинания, пробуждая Пантеон, взывая к Нерожденным, направляя их с помощью яркого света душ, принадлежавших скоту, который ждал забоя. Тягучее и неистовое, Слово лилось с его губ на древне-колхидском, каждым слогом заявляя об истинности Хаоса.

Когда началась восьмая строфа и молельщики, роняя слюну, истекая кровавыми слезами, бьясь в судорогах, затряслись от еще большего страха и рвения, легионеры подхватили песнь. Как один, они обнажили оружие — по клинку на каждую душу, которой предстояло отправиться в эфир.

Под ними разверзлась бездна шахты. Над ними расчерчивали небо вспышки адской энергии. Здесь вершилось метафизическое событие, космологическое изменение, во многом похожее на Губительный шторм, хотя и меньшего масштаба. Тьма льнула к этому месту, проникала щупальцами тем глубже, чем большую силу набирал ритуал. Им оставалось лишь затушить еще остававшийся свет, чтобы воцарилась ночь.

Сила Императора жила здесь, напомнил он себе. Но он, Вальдрекк Элиас, ее сокрушит и вытеснит. Ткань реальности истончалась, как пленка кожи, натянутая на слишком большой для нее скелет. Местами она начинала просвечивать, позволяя выглядывать наружу свету — и тому, что свет привлекал.

Не замолкая, слыша, как его слова эхом разносятся среди учеников, он поднял руку с кинжалом, и казалось, что вот-вот дотронется до того, что было за гранью…

Оно коснулось Дагона, Амареша, Аргела Тала… Даже на Нарека оно оказывало определенное влияние, пусть он это и отрицал. А теперь и Элиас будет награжден за верное служение. Его время пришло. Эреб это обещал.

Восьмая строфа подошла к концу, и Элиас перевел взгляд вниз, к яме и хныкающему существу, крепко удерживаемому в руках.

Восемью восемь лезвий прижались к восемью восьми горлам. А когда были произнесены последние слова, закутанные в рясы ученики, получив сигнал от своего господина, одновременно провели клинками, и жертвенная кровь пролилась во славу и на пропитание Пантеона.

Нарек заметил бурю еще за несколько километров. Они с Дагоном держались на расстоянии друг от друга, чтобы в случае, если одного из них обнаружат, второму было проще сбежать или нанести ответный удар.

Буря его тревожила. Ее клубящиеся тучи, расчерченные колдовскими молниями, поднимались даже над самыми высокими дымоходами. Нарек надеялся, что Элиас понимал, что делает. Пробираясь через пустынные улицы, он живо представил себе религиозную болтовню Дагона, но, лишившись шлема, тот уже не мог связаться с Нареком по воксу, избавив от мучительной необходимости ее выслушивать.

— Когда-то мы были воинами, — сказал он одинокому ветру, в котором, как он был готов поклясться, звучали голоса. — Когда мы стали фанатиками?

В потерянной ноге запульсировала фантомная боль, заставив его схватиться за бионический протез, но лишь холодный металл чувствовался там, где раньше была плоть.

Он недовольно скривился, как вдруг почувствовал тепло на боку. На ретинальном дисплее не было уведомлений, касавшихся работоспособности доспеха, из чего Нарек сделал вывод, что повреждений в нем не было. Опустив взгляд, он обнаружил, что источником тепла были ножны. Он на мгновение забыл, что нашел гладию замену, и удивился, что за предмет слабо светился внутри.

Фульгурит. Копье из молнии.

Нарек замер, изумленно уставившись на чудесный артефакт, оказавшийся в его распоряжении. Он помедлил, не решаясь вытащить его, и заметил, что рука, опустившаяся к ножнам, дрожала.

— Божественное, — прошептал он, повторив то же слово, которым описал оружие Элиасу.

Собравшись с духом, он взялся за рукоять копья и уже собирался достать его, когда его прервал голос Дагона.

— Брат, — позвал тот, — почему ты остановился? Ты в порядке?

Нарек тут же выпустил рукоять и встал в пол-оборота к Дагону, продолжая держаться за ногу.

— Просто старые раны все беспокоят старого солдата, — соврал он.

Дагон, бывший лишь в нескольких метрах от него, когда задал свой вопрос, приблизился и показал на шторм.

— Брат, я чувствую.

Нарек сощурился, пусть за шлемом этого и не было видно.

— Что чувствуешь?

— Прикосновение Нерожденных, нашептываемое обещание Пантеона…

Нарек вспомнил голоса и осознал, что они не были иллюзией, порожденной воем ветра. Элиас в буквальном смысле менял реальность, заставлял ее искажаться в попытке создать нечто вроде врат. Он на мгновение задумался, сумеет ли то, что окажется на другой стороне открывшихся врат, отличить друга от еды.

— Ты одаренней меня, Дагон, — ответил он, хотя сам продолжал ощущать под кожей вибрацию варпа, как и всегда. Это походило на зуд, напоминавший о том, что они отдали в погоне за так называемой «истиной».

Дагон хлопнул Нарека по плечу, отчего охотник-ветеран незаметно ощерился.

— На исходе этой ночи всех нас ждут дары богов, — он улыбнулся и направился вперед. — Я пойду вперед, брат. Дай ноге отдохнуть и знай, что скоро твой дух будет напитан.

«Скорее кто-то будет напитан моим духом», — подумал Нарек.

В последний раз бросив взгляд на копье, он дождался, пока Дагон не скроется из виду, и молча последовал за ним. Тепло на боку не уходило. Оно все пульсировало, напоминая ему о всех его сомнениях.

С момента высадки их ряды разрослись. Почти сотня легионеров и вдвое большее число глупо ухмыляющихся культистов стояли перед широкой жертвенной ямой, откуда Элиас читал проповеди. Однако Нарека, присоединившегося к собранию последним — вслед за Дагоном, который уже встал рядом с прочими богомольцами, — его высокопарные вирши взволновать не сумели.