— Клод! Будь осторожен и говори потише, — остановил его Жан-Поль. — Мы здесь не одни.

— Ах, вот как! Нас кто-то может слушать? Пусть!

— Не шути, ты можешь все испортить.

— С чего ты это взял, мой дорогой дядя?

— А с того, мой дорогой племянник, что ты даже не представляешь, насколько глубоко и опасно проникли, въелись в нашу жизнь друзья американцы, их осведомители.

— Преувеличиваете, дядюшка. Откуда у вас такая шпиономания?

— Не горячись, Клод, — вмешался Робер. — Где твое сорбоннское воспитание, месье адвокат?

— Расстреляно в Чаде. Распято в постели несчастной лионской проститутки. Втоптано в грязь заплеванного кабака в Джибути. Выжжено в джунглях Центральной Африки.

— Успокойся, Клод.

— Да, я был почти юрист. И напрямик из Сорбонны — в ад беззакония, в клоаку насилия. И это в наш великолепно свободный век? А каково было в расцвет колонизации?

— Нет, я не согласен с тобой, — запротестовал Робер. — Я часто бываю в Африке. Мы, европейцы, очень много сделали для диких народов. Вакцина, дороги, электричество, наконец, школы. Все это у них есть только благодаря нам.

Клод залпом, как воду в жаркий день, выпил стакан смолисто пахнущей рецины. Немного помолчал и заговорил спокойно, трезво, без надрыва.

— Ты это очень хорошо все нам рассказал, Робер. И ты прав. Да, в самом деле, мы строили в Африке больницы, магистрали, учили грамоте. Но для чего, вернее, для кого? Для самих себя, но не для них! Не из человеколюбия. Не потому, что мы, европейцы, великие гуманисты и нам до слез было жаль чернокожих мужчин и женщин, живущих, видите ли, без шоссейных дорог, без учебников и без прививок. Да, мой друг, мы их учили счету и письменности, чтобы они могли исправнее, результативнее работать. На нас! Мы лечили и вакцинировали, чтобы не заражали нас самих, чтобы мы не болели, а не они. Мы ломали традиционный и приятный для них уклад жизни и заставляли делать мосты, порты, трассы, чтобы самим слаще жить. Так-то, мой друг. И я — несостоявшийся юрист — говорю тебе искренне и печально: перевернула, переделала, изменила меня Африка. Ведь я там убивал. Ни за что. Убивал в мирное время. И сейчас мы там убиваем. И завтра будем стрелять, и как странно и парадоксально: я очутился в Африке и убивал, не желая этого, потому что каким-то личностям в обезумевшей от мании величия Америке захотелось во что бы то ни стало поставить на земле Соседней страны свои атомные пушки. Но, увы, старина Гаро про это прознал, и тут все завертелось… Шаровая молния ворвалась в мой мирок, сожгла его дотла. Какая уродливая гримаса судьбы!

Робер молчал. Жан-Поль добродушно улыбался. Он аккуратно обходил острые углы в полемике друзей, не беря ничьей стороны.

— Где-то ты, Клод, конечно прав. Вот послушайте, что я вам расскажу про американцев из своего опыта. Во время войны, уже в конце ее, я воевал в Эльзасе и Лотарингии. Все было у нас тогда американское — обмундирование, оружие. Мы от них здорово зависели, и они, пользуясь этим, вели себя не очень корректно. Когда наши части стремительно уходили вперед, американцы, чтобы опередить нас и войти в какой-то город первыми, прерывали снабжение горючим. И мы поневоле их пропускали. По-моему, американская политика вся в этом, в манере держать партнера на поводке.

— Они и теперь ведут себя с нами так же, — отозвался Клод. — Конечно, мы и Америка — это Запад. Мы повязаны, как говорится, одной веревкой. Ведь Европа для Америки — родившая ее мать. Но чудо-ребенок перерос родителей, смотрит свысока и даже помыкает.

Робер. курил и хмурился. Он был явно не согласен и ждал момента, чтобы вставить слово.

— Слишком все примитивно складывается. И однозначно. Тебе насолила, испортила жизнь не Америка, а отдельные типы в Америке. Ты оказался песчинкой в водовороте событий, в игре.

— А я и не собираюсь взрывать их континент. Я хочу лишь добраться до тех, кто выбил меня из седла.

Жан-Поль засмеялся и поднял бокал.

— Мы с тобой! За успех!

— Боюсь, что его не будет, — мрачно отозвался Клод. — Мне уже кажется, что все это мы затеяли зря. Операция с Дортом, видимо, просто удача. Сейчас я сам себе напоминаю того дурака, который нашел на дороге сто франков и, решив, что весь путь усыпан ассигнациями, шел и шел до тех пор, пока не умер.

Жан-Поль не был столь пессимистичен. Расплатившись, он предложил разойтись по домам.

— Время, друзья мои, великий чародей. Могут случиться неожиданности, которые подскажут новые ходы, сообразно с новыми обстоятельствами. Не думаю, что ты, Клод, дурачок, шагающий по дороге в никуда.

— Не разделяю твоего благодушия, дядя.

— Почему? Ну, суди сам. Мы сумели взобраться на такую точку, откуда видна вся панорама событий. Мы знаем и видим все и всех: кто такие капитан полиции и бармен в «Мистрале», что разнюхал покойный Гаро и почему его убили. Наконец, и это главное, знаем, чего добиваются американцы здесь, у нас, и в Соседней стране. Больше того! Ты вошел к ним в доверие, стал их агентом, шпионом.

— Еще чего! Я стал шпионом?

— Да, да! Для них ты — платный агент. Вот ты кто. Значит, мы не только видим всю панораму событий сверху, но еще и противника, так сказать изнутри. Столько преимуществ! А ты в отчаянии, легионер.

Клод засмеялся. Ему стало весело — от выпитой рецины, от убедительных слов Жан-Поля и оттого, что он — легионер, а легионер для французского обывателя — страшнее черта.

— И верно — легионер! Тише, дети, легионер придет. Так, кажется, мамы пугают малышей. А мечтал — на адвоката.

— Возможно, и станешь.

— Знаете, друзья мои, что-то не хочется. Расхотелось.

Они шли по узкой мощеной улице. Во всех первых этажах были сплошь рестораны, и через большие оконные экраны, как в немом кино, виделось множество лиц, раскрасневшихся от еды, вина и тепла, жестикулирующие руки.

— Время, Клод, говорю тебе, — волшебник, чародей. Положись на него, и оно что-то подскажет.

Через несколько дней Джордж Крафт позвонил Клоду и назначил встречу на четвертом этаже Эйфелевой башни. Клод удивился столь необычному месту, выбранному американцем, и связался с Жан-Полем.

— Тебе обязательно сообщат важную весть, — сразу же поставил диагноз старый сыщик. — В такую скверную погоду да еще в будний день, когда на башне не бывает туристов, вы с Крафтом, гарантирую, окажетесь вдвоем на смотровой площадке четвертого этажа. Конспирация по-американски.

— Да, смахивает на тривиальный детектив: на Эйфелевой башне шепчутся две фигуры в плащах и шляпах, а кругом льет дождь и воет ветер.

Так и получилось. Моросил мелкий, как из пульверизатора, дождь. Порывы ветра срывали шляпу, поднимали вверх полы плаща. Во всем Париже не нашлось в тот день ни одного желающего, кроме них, полюбоваться панорамой города с птичьего полета.

Крафт взял Клода под руку.

— Итак, месье Сен-Бри, мы всесторонне изучили личность Локса — его характер, привычки, убеждения. Ключа к нему нет. Никакого! Образно говоря, сейф без замка — наглухо замурован, и некуда вставить ключ. Поэтому сейф надо взорвать.

Клод отстранился.

— В переводе на ясный язык, без ваших образных сравнений, значит… убить Локса?

— Нет. Убивать не надо. Хотелось бы создать такую ситуацию, при которой сейф сам взорвался бы и раскрылся. Понятно?

— Непонятно, месье Крафт.

— Сейчас поймете. Однако как здесь холодно и сыро.

— Вы же и выбрали это место.

— Потому что должен сказать секрет. Важный секрет. Здесь неуютно, но никто не подслушает.

Как бы желая убедиться, Крафт прошелся по площадке, повертел головой направо-налево, посмотрел вверх и вниз.

— Месье Сен-Бри, слушайте меня внимательно и пока не задавайте никаких вопросов. Итак, мы пришли к заключению, что подобру, по-хорошему Локса в нашу веру, как говорится, не обратить. Можно было бы от него отказаться вовсе и подыскать иную кандидатуру. Но, во-первых, это означало бы, что мы дезориентировали центр, включив Локса в список тех, на кого можно делать ставку — повлиять. Значит, мы здесь, в Париже, вроде бы не на высоте… В этом признаваться никто не хочет. Во-вторых, тут дело принципа. Да, Локс крепкий орешек. Но для того и есть американские спецслужбы с их неограниченными возможностями. К тому же и времени у нас нет снова просеивать депутатов и подбирать новую кандидатуру вместо Локса. Таково положение вещей. И вдруг в тупиковой ситуации, в какой оказались мы с вами, появляется новый элемент — Мэри Локс, дочь своего отца. Студентка, ей шестнадцать лет. Миловидна, общительна. Эдди Локс готов за нее отдать жизнь.