Неизвестно, кто из ребят и каким путем достал пасту, которой обычно «доводят» свою точную работу лекальщики, и хотя гаечные ключи не положено притирать на шабровочной плите, Митя, успев обпилить и высверлить их раньше срока, часа два еще протирал их до такого блеска и гладкости, что в них можно было смотреться, как в зеркало.

Прежде чем отнести их мастеру, он долго и придирчиво проверял свело работу: сначала накладывал шаблон на каждый ключ, потом осмотрел поверхности и штангелем промерил размеры.

Все было в порядке, кажется он ничего не забыл, можно было нести их мастеру, но не хотелось так, сразу расставаться с ними. Он перебирал их в руках, сверкающие, тяжелые готовые изделия. Сейчас хорошо бы пустить их немедленно в дело. Дали бы ему привернуть штук сто гаек, собрать какую-нибудь машину, например самоходный комбайн, чтобы он тут же, сразу пошел по просторному пшеничному полю…

Когда Митя заканчивал очередную работу, ему всегда было немножко тоскливо, что тот инструмент, который он делает, будет жить неизвестной ему жизнью, в других руках; жалко было, что он, Митя, не видит собственными глазами, как станет работать его изделие, плод его труда и мастерства; ведь инструмент только тогда начнет действовать и приносить пользу, когда уйдет из Митиных рук.

Дня через три пришел день первой получки. Деньги были совсем небольшие, у каждого из этих ребят бывали и покрупнее, но то были родительские деньги, а это — заработанные собственным трудом. Сначала Митя хотел было отправить их матери, но потом постеснялся, что очень уж это маленькая сумма, и оставил их у себя. Они лежали в его тумбочке, и Митя все никак не мог придумать, куда бы их истратить. Покупать халву и конфеты, как сделал это Сережа Бойков, казалось ему глупым употреблением первой получки, и он ждал случая, когда смог бы распорядиться ими как следует.

Договорившись с Фунтиковым, что он пойдет вместе с его родителями гулять по Москве, Митя забежал к себе в комнату и, вынув деньги из тумбочки (они так и лежали в конверте, как были получены в бухгалтерии), положил их в карман гимнастерки. Мало ли зачем могут понадобиться деньги человеку, гуляющему со своими друзьями по столице!

Шли так: впереди Иван Андреевич с сыном, за ним Екатерина Степановна с ребятами. Сереже хотелось разговаривать со всеми своими спутниками сразу, поэтому он перебегал от Ивана Андреевича к Екатерине Степановне, уговаривая полюбоваться то домом, то сквером, то памятником. Он готов был объяснять даже то, что не требовало никакого объяснения.

— Вот это, пожалуйста, милиционер. Видите, в той будочке? Он сейчас даст нам зеленый свет, и мы перейдем на другую сторону. А это «победа» проехала, у нее четыре цилиндра…

Сережа знал Москву лучше своих приятелей: два года он прожил в детдоме на Пятницкой.

Когда его спутники останавливались в восхищении перед каким-нибудь зданием, Сережа не давал им долго задерживаться.

— Это что! — говорил он. — Вот я вам сейчас покажу такое, что вы ахнете!..

Но стоило прийти к тому месту, куда он так спешил, как сразу же раздавалось: «Это что!»

Когда они вступили на Каменный мост, Сережа, напряженно всматриваясь в их лица, дрогнувшим голосом спросил:

— Ну как?

И у него было такое выражение лица, как будто это он построил мост и сейчас сдает его авторитетной комиссии.

— Вот, пожалуйста, чистый гранит! Потрогайте. Нет, вы потрогайте…

Если б Митя изредка не хватал его за руку, он обязательно попал бы под машину.

Петя с отцом шли впереди. Они вели серьезный, неторопливый разговор. Обоим надо было многое выяснить: сын оставил в селе свой дом и семью, отец отправил сына и работника учиться в Москву. Каждый считал, что лично за него волноваться не приходится, а все дело в том, как справляются без него.

— Ребят не распускаешь? — спросил отец, кивнув на Сережу, который в этот момент покупал пирожки с вареньем и угощал Екатерину Степановну и Митю.

— У нас дисциплина, — кратко ответил сын, считая, что отцу не разобраться в сложной и многообразной жизни училища. — А у вас, говорят, ячмень с опозданием сдали?

— Мать сказала? — быстро спросил Иван Андреевич.

— Почему мать? Ребята пишут.

— Они напишут!

— А что, неправда?

— Ну, опоздали на пять дней… Зато рожь нынче была богатая, и сдали в срок.

— Рожь рожью, а ячмень ячменем.

— Это верно, — извиняющимся тоном сказал отец, покосившись на сына. Иван Андреевич считал, что разговор принимает невыгодный для него оборот. — У тебя в группе сколько народу?

— Двадцать шесть.

— Ну вот! А у меня в бригаде тридцать два. Сравнил! У тебя все под рукой, а я за день своих на лошади не обскачу.

— Объективные причины, — строго сказал сын. — Вот если б у тебя в бригаде хоть один такой, как Костя Назаров, был, ты б тогда узнал… Дурака валяет. Думает, игрушки… Пятьсот рублей обходится государству в месяц, а пользы — шиш. Была б моя воля, я б ему показал…

— Например?

— Выгнал бы.

— Это не способ, — сказал отец. — Тебя не за этим старостой выбрали.

— Выгнать надо, — упрямо повторил Петя.

— А может, у него дома что не так? Сходил бы, с отцом поговорил.

— Да что отец! — махнул Петя рукой.

— То-есть как это — что? — Иван Андреевич от возмущения даже остановился.

— Да нет, я понимаю, — поспешно сказал Петя, — но только у него отца нет, а мать каждую неделю подарки покупает.

— Если желаешь, я могу с ним поговорить.

— Он тебя и слушать не станет.

— Послушает! Не родной сын, — обиделся Иван Андреевич.

Он действительно немного обиделся, но одновременно ему было приятно, что с сыном можно разговаривать, как с равным; даже больше того — ему чуточку льстило, что сын делится с ним, с отцом, как с товарищем. Пожалуй, именно сейчас следует дать сыну те наставления, которые он приберег для него еще дома.

— С Костей Назаровым мы как-нибудь сами уладим, — помолчав, сказал Петя. — А вот я хотел насчет электростанции с тобой поговорить. Мощность у вас будет малая.

— Как это — малая? — всполошился Иван Андреевич. — Во всех избах свет. Фонари на улицах… А тебе кто рассказывал — мать?

— Говорю, ребята пишут.

— Что ж они тебе, как министру, жалуются?

— Энергия для работы нужна, а не только в избах.

— А строить кто будет? Квалифицированных рабочих нет.

— Почему нет? Шестнадцать ребят в отпуск приедут из ремесленных.

— Так это ж… — начал Иван Андреевич, но умолк. Он хотел сказать, что эти ребята — мальчишки, ничего не смыслящие в деле, но, посмотрев на сына, понял, что говорить этого не следует. — А захотят работать? — спросил Иван Андреевич, чувствуя, что голос у него стал жидковатым, как бывало у него иногда при разговоре с начальством, когда он сверх положенного выпрашивал что-нибудь для бригады.

— Если проект измените, конечно захотим, а при малой мощности нет расчета мараться.

Договорились, что Петя спишется с земляками-ремесленниками, а Иван Андреевич согласует этот вопрос в колхозе и в районе.

Ходили по улицам еще долго, никак не могли насмотреться. Наконец Екатерина Степановна взмолилась:

— Посидеть бы немного на скамеечке! Ноги не ходят.

— Давайте на троллейбусе прокатимся, — предложил Сережа, считавший, что они ничего не видели. — Там мягкие кресла и очень полезный воздух, все время продувает.

Иван Андреевич посмотрел на часы и сказал:

— До поезда два часа. Сейчас примем такое решение: сначала поесть. Какой тут у вас лучший ресторан?

В ресторане выбрали столик на веранде у самых перил. Внизу жила Москва.

Тут было не до еды. Еще Иван Андреевич пытался сохранить хладнокровие, а все его спутники прильнули к перилам и, не отрываясь, смотрели вниз. Ветер растрепал мягкие волосы жены, косынка съехала на одно ухо; Екатерина Степановна, перегнувшись, стояла рядом с юношами и, онемев, захлебнувшись, смотрела на столицу.

— Товарищи, товарищи, — приговаривал Иван Андреевич, — кушать-то будем?