Король (Кусая усы). Что за тон, что за тон! Я едва сумел выслушать вас, граф. Вы забыли уважение к короне.

Граф Ульм (Раздраженно). Не будем ребячиться, ваше высочество!

Король. Но что с вами? Не укусила ли вас бешеная собака или радикальный журналист Пеер Обст?

Граф Ульм (Холодно). Нет, но надо положить и конец этому невыносимому положению.

Вы расточительны, ваше высочество, с вашей манией строительства, а некоторые люди удваивают вашу расточительность крайней… крайней неряшливостью в ведении счетов.

Король (Вставая, гневно). Граф Ульм…(Пауза). Граф Ульм! Ступайте вон!

Граф Ульм (Выпрямляясь). Да? Прекрасно… Я буду ждать распоряжения, кому я должен сдать власть. и я немедленно уезжаю из Нордландии!.. Вот мое последнее слово вашему высочеству: через какой-нибудь год страна будет охвачена пожаром революции (Идет к двери).

Король (Дрожащим голосом). Граф Ульм останьтесь… (Граф останавливается). Сядьте… и попробуйте понять… (В волнении ходит по комнате). Граф, слышали ли вы, что сказано в писании: «Не единым хлебом жив бывает человек». Народ бедствует, но верьте мне: голод физический — ничто перед духовным голодом. Мне случалось по целым суткам не есть во время больших охот, так что я по опыту хорошо знаю, что такое голод. Так вот, граф, это ничто по сравнению с голодом духа… Если бы душа моя один день не питалась красотою, я умер бы, быть — может! Мало того, — даже отсутствие какой-нибудь специальной красоты мучительно, как тягчайшая пытка. Вы знаете старинную копию Джоконды в большой галлерее? Когда мне пришлось отослать ее в Дрезден для ремонта, сравнительно ненадолго… Что же? Я признаюсь без стыда: я плакал иногда! И вот часто я думаю, какое хроническое унижающее, убивающее душу голодание переживает мой народ в духовном, в эстетическом отношении? Много ли зданий в нашей стране, достойных любования? То, что есть, — не все ли создано мною за семь лет моего правления? Вы скажете, что у народа есть природа? Но он не понимает ее, ибо и к природе человек приходит через искусство. Пейзаж написанный открывает глаза на пейзаж действительный. Вы будете говорить о картинах, статуях, музыке и литературе; но масса, — не то, что отдельный человек, — дорогой граф, масса, видите ли, нуждается в монументальном. Я воспитываю народ мой. Мои здания рождают его второй раз, рождают в духе. Я могу повторить о себе эти слова святого Павла. А вы, не понимая роли красоты в развитии человеческого и общественного организма, думаете, что я легкомысленно потакаю капризам моей воли. Дорогой Ульм, не говорил ли я вам много раз, что в вашей политической экономии и в социологии вашей я нашел значительные пробелы? В главе о ценностях вы ничего не говорите о самом важном — о ценностях эстетических. В социологии Вашей отсутствует вовсе глава о народовоспитании силою искусства… И вот теперь педантическая односторонность нашего научного миросозерцания, недостаточность вашей подготовки обрушивается на меня и заставляет меня, страдать, страдать, страдать! Скажите, Лоран, разве все, что я сказал, не незыблемо? Разве всякая идее не укладывается здесь одна на другую, как в совершенном здании?

Лоран. Именно, ваше высочество, и я охотно написал бы все вами сказанное золотыми буквами на мраморных досках.

Граф Ульм (Насмешливо). Желаю зданиям господина главного архитектора подобной прочности.

Король. Вы хотите оскорбить меня иронией?

Граф Ульм. Разговоры бесполезны. Денег нет! По ордерам, не подписанным мною, — пока я министр, — казначейство не выдаст ни одного оре. Я же твердо решил ничего не подписывать для господина Лорана, кроме разве паспорта для отбытия в прекрасную Францию, изголодавшуюся по его гению.

Король. Конечно! Оскорблять себя и друзей моих не позволю! (Весь дрожа, указывает на дверь). Идите! Ответственность за кризис возлагаю целиком на вас (Ульм молча кланяется и уходит).

(Король бросается в кресло и плачет, как дитя).

Лоран (Бросаясь к нему). Ваше высочество, ваше высочество, ради Бога.

Король (Слабым голосом). Оставьте, оставьте, Лоран. Ведь вы не представляете себе, какое несчастье произошло. Без него государство погибло. Он — дух низшего порядка, но совершенно необходимый в этой огромной кухне. Недаром он правит страною уже 16 лет… Да, да… Революция придет теперь. О, Лоран, какое неожиданное несчастье! Все погибло! Кого я позову? Его министры, более или менее опытные, не пойдут без него… Я знаю… Остальные — волки и обезьяны или, еще того хуже, завзятые радикалы, скрытые анархисты. Я не знаю, за что и как взяться (Опять горько плачет). Ах, Лоран, какая кара! За что? Поддержите меня: я боюсь, что один не дойду до аналоя… Между тем мне так хочется, мне так надо молиться, молиться… Скорее молиться.

(С помощью Лорана идет к аналою и становится на колени).

Король. Лоран, там, в левом ящике стола есть эфир, дайте его сюда.

(Лоран подает ему флакон, который он ставит рядом с собой, он берет в руки четки).

Король. Молиться, молиться…

(Быстро возвращается Ульм).

Граф Ульм. Ваше высочество, каменоломни в Стокгарде обрушились. Двадцать раз говорил я Лорану, что работа ведется там с риском для человеческой жизни. Более шестидесяти рабочих убито и искалечено (Лорану). Милостивый государь, собственно говоря, вас следовало бы арестовать.

Король (С трудом подымаясь с колен) Граф, мне не до того!.. Не до того мне, понимаете? Вы подняли со дна моего сердца всю таящуюся в нем безграничную тоску мою и моего рода, — тоску, которая затопляет звезды, которая грозит затопить своими черными волнами самого Бога! Вы толкнули меня к порогу ночи моего отчаяния! Быть может, святая католическая религия отцов моих спасет меня! Вы толкнули высокую, хрупкую, дивную башню моего духа, и она грозит рухнуть. Молчите же и благоговейте. Удалитесь к вашим крохотным делам, к обвалу какого-то подземелья.

Граф Ульм (Топая ногой). Нестерпимо!

Лоран (Крикливо). Но уходите же, граф; вы мучаете его высочество. Уйдите. Дайте его высочеству отдохнуть и поверьте, что мы сумеем обойтись без вас.

Король (Пожимая ему руку, слабым голосом). Благодарю, Лоран… Позовите мне Куфеке.

Занавес.

Мастерская Рагнара Браузе. В глубине ее два окна, выходящие в поле. Вдали видны залитые солнцем и поросшие лесом холмы. Комната старинной стройки, большая, может быть, бывший амбар; вместо потолка покатая крыша со стропилами; Налево большой камин, за ним дверь в кузницу, из которой от времени до времени доносится стук молота. Слева выходная дверь, за нею ниша, задернутая красной занавесью. Посредине сцены тяжелый стол с табуретами вокруг. На нем бочонок пива и много глиняных кружек. Стены голые, деревянные. Между окнами постамент с неоконченной работой, завернутой в мокрую простыню. Около него на ящиках и табуретах гипсовые эскизы. Вокруг стола сидят мастер Рагнар и его гости.

Мастер Рагнар — седоватый человек, косолапый и коренастый. На голове у него красный колпак с кисточкою; одет в расстегнутый серый жилет, такого же цвета штаны до колен, поддерживаемые красными подтяжками, грубые чулки и башмаки, как у крестьян. Движения спокойны и ленивы. Курит большую трубку.

Ценкер — длинный, словно пыльный, уже пожилой блондин с острой бородкой и прядями волос, лезущими в глаза. На затылок нахлобучена старая войлочная широкополая шляпа. Одет в широкие плисовые штаны и такую же куртку, горло повязано желтым платком. Жестикуляция порывистая, голос крикливый.

Пастор Линдфорс — тяжеловесный человек с совершенно круглым лицом; волосы рыжие; носит очки. Одет в долгополый черный сюртук, застегнутый до двойного подбородка. Говорит басом.