Из коридора вход неожиданно ведет в погреб-пещеру. Она вместительная — метров десять длины, метра три ширины. Сухая, наверное, хозяева держали здесь овец. Сейчас лежат раненые. Уже обработанные, со свежими повязками.

Врач моего возраста, кругленький — рука подвешена на косынке. С ним сестра.

— Клава, подбинтуй лейтенанта, — распоряжается он.

— Подбинтуй… Подбинтуй. Пальцем? Бинты где?

Объясняю наше положение, насчет Ани говорю. Он показывает глазами — выйти в коридор.

— Сами в пиковом положении, — не особенно дружелюбно говорит он. — Автоклава нет. Биксы со стерильным бельем на дне… Замполит и пять санитаров утонули… Хорошо хоть хирург ведущий уцелел.

— Что же тогда нам делать?

— Неотложных присылай — чего же делать…

Немного погодя Давиденков и Плотников переносят Аню в медсанбат.

Минометчики Житняка молодцы. Норы им помогли вовремя укрыться. Теперь они вылезли и жарят из четырех минометов. Видно, как сам Борода крутится у миномета.

«Гух… гух… гух…» — с грохотом и дымом вылетают мины. Пусть немцы знают, что у нас тоже кое-что есть! И еще слышно, как за горой резко цокают наши бронебойки, глухо ухают гранаты, строчат пулеметы.

Приводим в порядок свой медпункт. Переходить на другое место сейчас небезопасно, да и куда перейдешь. Сидеть здесь тоже как-то тревожно. Вытаскиваем из хаты камни, доски. Раскладываю оставшиеся медикаменты. Много побило пузырьков с йодом, риванолом, ампул с противостолбнячной сывороткой.

Теперь дураков нет, делю аптеку на две части: одну оставляю здесь, другую прячу в сарае, про запас.

Немцы снова усиливают огонь. Мины, снаряды опять накрывают центр поселка. Вокруг нашего домика вихри разрывов, клубится дым. Мы съеживаемся, притихаем.

— Живые есть?

В хатенку вваливается главстаршина в бушлате. Запыхалась. На боку санитарная сумка. Закопченное озороватое лицо. Из-под берета выбилась спутанная челка.

— Вы что, медсанбатовские? Нет… А бинтов разжиться можно?

Киваю головой:

— Поделимся.

— Что же вы остановились здесь? В два счета накроют…

— Уже накрыли.

Очень знакомое лицо.

— Слушайте, мы с вами, случайно, не встречались в Геленджике? В полевом госпитале? Галинка?

— Мальчики!.. — восклицает она. — Точно… А где же остальные? Ромка, Николай…

Она торопится. Даю индивидуальные пакеты.

— Как там на вашем фланге? — спрашиваю.

— Танки, гад, пустил… Но морячки ров держат — не отдадут. — И добавляет: — А я танк сама из ПТР подбила… Ага!.. Ну, пока, мальчики!

Она убегает по направлению к маяку.

Самолеты замечает Рыжий.

— Воздух!.. «Юнкерсы»! — рявкает он.

Мигом вылетаем из хатенки и плюхаемся в недорытые щели рядом с навозной кучей.

«Юнкерсы» идут откуда-то из глубины, высоко, прерывисто гудя: «у-у-у». Вначале можно было подумать, что они идут не к нам. Но вот клин, строй, которого они придерживаются, наплывает, близится. Самолеты перестраиваются, образуют круг. Одним глазом, из-под локтя, вижу коричневые обрубленные крылья и хвост с черной свастикой. Вожак ныряет носом. Вой, дикий вой нарастает. Из коричневого брюха вываливаются черные болванки — одна, вторая, третья. Пронзительный вибрирующий свист — я в ужасе закрываю глаза… В голове мелькает: странно, не бомба, а пила… Все громче, все пронзительнее, все острее визжит вокруг. Представляется циркулярная пила с отточенными до блеска зубьями. Эти зубья вот-вот вонзятся в мое беззащитное тело — уже ощущаю холодок стали между лопаток… И я, как собака, начинаю ногтями рыть, рыть землю под собой, чтобы глубже зарыться, отодвинуться от страшных зубьев.

Грохот, ураганный вихрь взрывной волны придавливает меня ко дну щели. Словно под прессом. Забивает дыхание удушливой гарью. Хочу закричать — и не могу. Это длится долго-долго, без времени, как кошмарный сон.

Выводит меня из оцепенения человеческий голос. Говорит что-то Рыжий, привстав, выплевывая песок. В ушах — звон. Тру уши ладонью. Прочищаю пальцем — в уши будто вода попала. Собственный голос металлически отдается в черепе, а чужой кажется далеким.

— Улетели, паразиты, — ругается Рыжий. — Рот раскрывай, когда бомбят, — ушам легче… Дали здорово!

Во дворе, потрескивая, догорает копна сена. В огороде дымится огромная воронка. Поселок затянут мутной пеленой, как туманом. Минометчиков не видно.

Рыть, закапываться глубже — теперь это каждый из нас понимает! Лопатками, совком, ломиком, не теряя ни минуты, остервенело углубляем, расширяем щель. Немцы не оставляют нас в покое. Небольшая передышка, и продолжается артналет. Завыли скрипуче шестиствольные минометы: «иу-иу-иу…».

Снова урчание моторов. «Юнкерсы» кучно сбрасывают большие бомбы и рассыпают, как горох, хлопушки. Земля ходит ходуном. Море отзывается раскатистым эхом. Мы лежим полузасыпанные, оглохшие, не зная — живые, неживые… Все тело занемело — скрючен в три погибели; распирает, жжет в мочевом пузыре, но ни повернуться, ни тем более высунуться из щели нельзя — верная смерть.

Только к вечеру утихает. Приходим в себя, ощупываем руки, ноги — вроде пронесло, уцелели на этот раз. Хатенка тоже держится. Но вот справа, где стояли житняковские минометчики, до неузнаваемости изменился край высотки — был обрыв, а сейчас косо срезанный склон.

— Где же обрыв?

— Завалило, завалило всех, — кричит Рыжий. — Спасать надо.

Там были норы. Хватаем санитарные сумки, носилки и бежим к грудам наваленной глины и черно-дымным воронкам.

Минометчики уже откапывают своих. Житняк, весь поцарапанный, орудует лопатой. Матерится.

— Четырех завалило… Туды его растуды.

Слышны глухие стоны из-под земли. Наши ребята помогают откапывать. Вытаскивают двоих. У одного переломлена рука и сдавлена грудная клетка — отплевывается кровью. Второй ранен в голову. Рана кровоточит. Санитары и Рыжий переносят их в хатенку. Минометчики копают дальше. Докопаются ли? Десятки тонн глины обрушились в этом месте.

— Там Гриб и Канин — наводчики классные, — сокрушается Житняк. Закуривает.

— Десять раз в центре фриц в атаку ходил… Нижнегорцы выдержали… И моряки на уровне… Конечно, если б не дальнобойная с Тамани и наши «ишаки» не поддержали бы — хрен его знает, чем бы вся эта петрушка кончилась.

Вот тебе на! А я в этом кромешном урагане не уловил грома наших дальнобойных. «Илов» — «ишаков» видел только два. В самый разгар боя они низко-низко пролетели над морем и скрылись за сопками. Житняк говорит, что их было штук десять и прилетали дважды.

Иду на медпункт. Плотникова и Давиденкова посылаю просмотреть высотку, следующую за житняковской, — там тоже могут быть раненые. У хатенки встречаю Савелия — наконец-то явился. Я уже, признаться, подумал, не случилось ли что с ним. Савелий притащил бикс и автомат.

— На берегу нашел.

Заставляю отнести бикс в медсанбат, он им больше нужен.

Возвращается.

— Страсть, что делается! Раненых душ двести скопилось.

Конечно, теперь всех раненых, которые попадут к нам, придется оставлять на месте. Санитары их подносят и подносят…

К ночи к нам забрел паренек из отряда морской пехоты, из противотанкового рва. Одежда сборная: брюки галифе, обмотки, а верхнее — тельняшка, бушлат. Ранен в бедро.

— Демон, — называет себя. Оказывается, кличка, а настоящая фамилия Демонов. — Когда высаживались, наш катер подорвался, начал тонуть, все с себя скинул…

На берег вылез — из нашей роты никого. Вот номер, чтоб я помер! Встрел возле хатенки капитана незнакомого, с ним и пошел.

Слушаю, как сегодня проходил бой во рву. Галинка ничего не успела рассказать.

— Утром фрицы стали «тигры» подтягивать по шоссе и пушки. И грузовики с пехотой подходят. Взять их ничем не можем — у нас одна пушка-сорокапятка… Мы из нее били-били, пока ствол не разорвало. Часам к трем фрицы на псих решили взять… Автоматы на руке… Идут, падлюки, не стреляют. А с боков танки прут. Вот номер, чтоб я помер! Подпустили их метров на пятьдесят да как вдарим! Фрицы вразброс, а танки прорвались, подошли уже ко рву. Младший лейтенант дает команду: отступать к домикам. А ров нам потерять, — значит, хана. Тут морячок один, штрафник Куряев, как заорет: «Полундра! Стой здесь!..» И еще: «Гитлера твою мать!..» Атаку отбили, Куряев два танка сам сничтожил. А всего одиннадцать танков сничтожили.