Толяна вытряс из рубахи огурцы, Егор и Генка — картошку.

— Сольцы бы! — помечтал Вава, когда картошка испеклась, и мы принялись выкатывать ее из горячей золы.

— И так больно хорошо! — сиял Толяна, бросая каждому из нас по огурцу.

Мы не успели приступить к пиршеству, как на запах печеной картошки пожаловал еще один едок.

— Шипане от вора — с кисточкой! — Дядька в шляпе, в макинтоше, в белоснежном кашне и сверкающих лакированных сапогах сел рядом с нами на траву, нисколько не заботясь о своей великолепной одежде.

Он палочкой ловко подкинул картофелину в воздух, поймал другой рукой. Разломил картофелину пополам, понюхал и зажмурился от удовольствия.

Держа обе половинки в ладони, он достал из внутреннего кармана бутылку вина и передал ее Толяне.

— Ты, я гляжу, самый тут деловой! Расковыряй.

Толяна вынул перочинный нож с набором, штопором вывинтил пробку.

Человек, назвавший себя вором, приложился к бутылке и вылил в себя ровно половину.

— А это вам, шпана! — Он отдал бутылку Толяне. — Распорядись, чтобы всем хватило.

— Пьем по номерам! — обрадовался своей выдумке Толяна. — Вратарь — первый!

Меня словно схватил кто-то за подбородок и сжал изо всех сил.

Я пил вино два раза в жизни. Один раз — когда мне было три года и я болел дизентерией. Мы жили в большом лесу, у нас не было лекарств.

А второй раз вина мне приказал выпить врач. Это было год назад, я учился в пятом классе и заболел корью. Молодые врачи не могли понять, в чем дело, а старый понял: у меня не проступала сыпь, и, чтоб ее выгнать изнутри, он напоил меня вином.

— Ты чего?! — тараща глаза, хохотнул Толяна. — Не пил, что ли, никогда?

— Привыкай, шпингалет! — Вор хлопнул меня по плечу. — Пить надо учиться смолоду. А то не пьют, не пьют, потом шарах полбанки — и с копыт, а гады тут как тут.

— Какие гады?

Ребята так и повалились в траву.

— Зеленый. Совсем зеленый! — пожалел меня вор. — Может, тебе и впрямь рано?

— Нет, почему же? — взыграла во мне мужская гордость.

И я, не отирая горлышка, приложился и потянул в себя сладкое пойло.

— Ну, ты, присосался! — вырвал у меня бутылку Толяна.

— Из него будет человек! — Вор снова похлопал меня по плечу.

— Человек! — предательски захихикал Смирнов. — Он стихи знает.

— Стихи — бальзам для сердца! — вдруг вступился за меня вор. Он закрыл глаза и, раскачиваясь, запел пронзительным, хриплым голосом:

По неестественно белому лицу этого странного человека катились самые настоящие слезы. Правда, песня была такая, что и у меня защемило сердце, но чтоб от песни плакать — такое я видел впервые.

«Бандитская песня», — решил я, но вор закрутил вдруг бешено головой, сморщился, словно в лицо ему, в оба глаза, впилось по здоровенному шмелю, а спел тихо, совсем по-человечески удивительные, очень простые слова:

Вор оборвал песню, вытер слезы.

— Сердце вы мне растревожили, ребята. Пойду! — Он встал, зло отбросил носком сверкающего сапога бутылку. — Не пейте эту гадость, ребята. Еще успеется.

И ушел.

Толяна выглянул из-за куста, поглядел ему вослед и уже только потом покрутил пальцем у виска:

— Психованный.

— Они все психованные, — сказал Смирнов. — У нас в казарме четверо в законе. Жуть какие психованные. Васька Лиса разозлился на свою чувиху на танцах, подбежал к барабанщику и барабанную палочку зубами перекусил: «Вот, говорит, чего я сделаю с твоим ухажером».

— И чего? — вырвался у меня вопрос.

— А ничего, — сказал Смирнов. — Ваську посадили, а Нинка вышла замуж и уехала.

— Шипана! — вдруг заблажил Толяна. — Картошки налупились. За воротник заложили. Чего еще душе хочется?

— Кина! — подсказал Генка.

— Верно! Пошли в «Зорьку». — И подмигнул мне. — Чего глазами лупаешь?

— У меня денег нет.

— А у меня есть? — Толяна, приплясывая, выворотил карманы. — Прорываться будем, балда.

И я, в ужасе от самого себя, пошел за ребятами следом.

— На контроле дядя Коля! — издали разглядел Толяна. — Стройся.

Мы стали в затылок друг другу. Промаршировали мимо безбилетной орды.

Дядя Коля, гладко зачесанный, в черном костюме, с интеллигентными мешочками под глазами, обвел нас удивленным взором.

— Футбольная команда уже была.

— Мы — баскетболисты! — браво гаркнул Толяна и поднялся на носки.

— Эта игра не популярная, — сказал дядя Коля и отвернулся от нас.

Команда рассыпалась.

— Ребя, за мной! — крикнул Толяна, и мы побежали в переулок.

Мы вскарабкались на крышу сарая. Отсюда двор кинотеатра был как на ладони. По двору с куском брезентового пожарного рукава расхаживал взад-вперед пожарник.

— Видали? — прошептал Толяна. — Сегодня у них оборона. Я иду к воротам и буду перелезать. Он кинется ко мне, а вы сигайте на крышу уборной, с крыши во двор и, как воробушки, фырь во все четыре двери.

— Надо подождать, чтоб кино началось, — подсказал Смирнов.

— Не учи ученого, понял? — сказал Толяна. — Ну, я пошел.

В кинобудке затрещал аппарат, голос диктора рассказывал о достижениях металлургического завода. Пожарник оглядел заборы и сел на лавку подремать. Тут, грохоча ботинками, на ворота вскарабкался и оседлал их Толяна.

— Фу! — сказал он. — Не киношка, а крепость.

— Слазь! — крикнул пожарник, хлопая куском пожарного рукава по брезентовым своим сапогам. — Слазь, кому сказал!

— А куда слазить? — поинтересовался Толяна и перенес вторую ногу на сторону двора.

— Я тебя! — взвился пожарник и кинулся к воротам.

— Пацаны! — махнул рукой Вава.

Я понял, что пришла пора действовать. Вскочил, прыгнул на крышу уборной и сразу вниз, на брусчатку. Ноги заныли от удара, но я кинулся вслед за Вавой к двери кинотеатра, нырнул под плотный занавес. Наступая на чьи-то ноги, метнулся по темному залу. Меня кто-то схватил за руку, дернул, и я оказался на свободном месте. По залу торопливо шел дядя Коля, всматриваясь в темноте в сидящих.

Я уставился на экран, а на экране футбольный мяч медленно-медленно перекатывался через белую линию футбольных ворот. Дядя Коля прошел мимо. Голос Вадима Синявского объявил: «И счет стал три — ноль в пользу команды ЦДКА».

На экране замелькали какие-то звезды, белые кадры, и начался фильм, да такой, какого я еще не видывал: «В сетях шпионажа».

Утром я пошел на Термолитовый поселок: вдруг Коныша встречу? И встретил. Сережка стоял в дверях парадного, а ребята из его команды бросали с пяти шагов мячи по его воротам.