— Будет разумней просто остаться подольше и выбиться из расписания, если придется.
Я увидел, какое решительное и обеспокоенное лицо сделалось у Билла:
— Нет-нет, — запротестовал он, замотав головой. — Нет, мы тут абсолютно все закончили. Поверь, мы сняли все, что нужно!
Я не мог не улыбнуться. Уж я-то очень хорошо его понимал. В пору старого доброго оригинального сериала рубильник поворачивали ровнешенько в 6-18 вечера. (Вспомните-ка, именно поэтому мы так паниковали, что не успеем снять Споковскую сцену для «Времени обнажения»). Не имело ни малейшего значение, что актер еще не успел договорить реплику на середине диалога… в 6-19 — бабах! Все, день окончен, пора сворачиваться. Без разницы, сняли вы необходимый материал или нет — так что мы все приучились работать быстро и эффективно, чтобы режиссер и продюсер получали все, что нужно ДО 6-18.
Я присел за столик и положил Биллу руку на плечо:
— Внимательно прислушайся к тому, что говорит Ральф, — сказал я. — Это не телевиденье. Тут нормально задержаться, если тебе нужен лишний день-два.
Но Билл замотал головой. Он был преисполнен решимости снять хороший фильм и сделать это по графику. Он не хотел выглядеть безответственно. И в любом случае, он не ошибся — он действительно снял все, что ему нужно было снять. Но я очень хорошо понимаю, какое давление он ощущал.
Не считая проблем со сценарием, работать с Биллом было необычайно весело — даже если и физически утомительно. Билл любит, чтоб в фильме много бегали и прыгали — или, в моем случае, висели вниз головой! В одном эпизоде, когда Кирк штурмовал гору под названием Эль-Капитан, от Спока требовалось «взлететь» вверх и «парить» в антигравитационных ботинках, чтобы побеседовать в воздухе со своим капитаном. Кирк, отвлекшись, теряет хватку и падает вниз — и тут его спасает летучий вулканец.
Лезущий на гору Кирк и его самолетный первый офицер в «Звездном пути-V: Последний рубеж»
Чтобы это сделать, мне пришлось носить специальный костюм «для полета» из стекловолокна, отлитый по форме моего торса. На деле труба соединяла костюм и фальшивый «горный склон», но, при съемке под определенным углом, трубы не было видно и во время беседы Спока с его покоряющим гору капитаном я казался подвешенным в воздухе. Это было не так уж плохо, но потом Споку нужно было нырнуть за Кирком, когда капитан падает. А вот чтоб сделать это, мою грудь цепляли за механически прут — и, когда прут быстро поворачивался, я поворачивался тоже, вверх ботинками, вниз ушами! Собственно, я вполне привык болтаться над съемочной площадкой вверх тормашками.
Мы сняли еще один «летучий» эпизод с этими же самыми ботинками, когда Спок тащит и Маккоя, и Кирка через шахту лифта. Снаряжение, которое для нас изготовили, оказалось весьма неудобным, так что костюмерную мы называли не иначе, как «пыточная».
Конечно, в этом фильме должны были быть лошади, ведь Билл их обожает. (Хотя без доберманов или мотоциклов обошлось). Мы провели полчаса за крайне увлекательным обсуждением, как Споку следует проводить на лошади шейный захват.
— Пусть Спок с ней поборется, — предложил Билл, когда мы оба разглядывали мою потенциальную жертву — великолепное, энергичное животное, косившееся на меня с однозначным «Только попробуй!».
— Что конкретно ты имеешь в виду, Билл?
— Ну, знаешь, Леонард… Спок пытается найти нужное место для захвата — и у него не получается — а он продолжает попытки.
— Ты хочешь сказать… пока лошадь встает на дыбы, пытаясь его затоптать?
— Да! — глаза у Билла загорелись. — Это будет потрясающе выглядеть на пленке!
Я раздумывал целых 0,001 секунды, а потом заключил:
— Собственно, вулканцы обладают детальным знанием лошадиной анатомии.
Бил неодобрительно воззрился на меня:
— Ты уверен?
— Абсолютно.
Съемки «Звездного пути-V» закончилось в конце декабря 1988 года. Я перешел к другим проектам — включая режиссирование фильма «Странная штука — любовь»), комедии с Джином Уайлдером и Кристин Лати. Но с одним из самых значимых для меня лично проектов я столкнулся случайно.
Это произошло в 1989 году, когда я готовился к другому проекту, который так никогда ни к чему и не привел. В процессе я беседовал с несколькими адвокатами. Как выяснилось, один из юристов оказывал безвозмездную профессиональную помощь джентльмену по имени Мел Мерменштейн и сказал мне: «Если вы действительно ищите стоящее дело…»
И он рассказал мне кое-что про Мела.
Мел Мерменштейн родился в Венгрии. В 1944 году, когда в страну вторглась немецкая армия, Мел и его семья — его сестра, брат, мать и отец — были согнаны вместе с другими местными евреями и отправлены в концентрационный лагерь Аушвиц-Биркенау. На следующий день после прибытия Мел увидел, как его мать и сестра (и многие другие женщины и дети) вошли в «женский душ» — газовую камеру. И не вышли никогда.
Он, его брат и его отец были вынуждены заниматься рабским трудом и некоторое время им удавалось выживать, несмотря на скудный рацион, непередаваемую грязь и вызванные ими болезни. (Недоедание, изнурительная работа, антисанитария и теснота в бараках вызывала частные вспышки тифа). Но вскоре его отец заболел, и когда Мерменштейн-старший умирал, он позвал двух своих сыновей и сказал:
— Ваших матери и сестры больше нет, и вскоре я последую за ними. Но, может быть, вы оба — или один из вас — выживет. Вы оба должны поклясться, что, если выживете, то будете свидетельствовать миру о преступлении, случившемся здесь, за всех нас, кто не сможет говорить.
Мел и его брат дали отцу это последнее обещание. К сожалению, из всей семьи выжил только Мел, и он был освобожден, когда войска союзников, наконец, прибыли, чтобы освободить заключенных.
Мел эмигрировал в Соединенные Штаты, вырос, возмужал и создал для себя хорошую жизнь. Он начал свое дело, счастливо женился на американке и завел детей. Но он никогда не забывал обещания, данного отцу, и поэтому взялся именно за то, о чем отец просил его — стал свидетельствовать миру об ужасах, которые происходили в концлагерях, чтобы напомнить всем о гнусных преступлениях, которые одни люди способны совершить против других. Он основал музей, посвященный Холокосту, наполненный реликвиями из лагерей, реликвиями тех, кто в них умер — фотографиями жертв, списками имен, клочками одежды, кусками колючей проволоки, тщательно согнутой в виде Звезд Давида. И он рассказывал школьникам о своем опыте пребывания в Аушвице.
И вот однажды он получил письмо по почте — «приглашение» от некоей группы, называвшей себя Институтом исторических исследований. Они предлагали ему 50 тысяч долларов, если он сможет привести доказательства «независимому комитету», что ни один еврей не умер в концлагере от рук немцев. Их идея была в том, что нацисты никогда не убивали никаких евреев. Евреи, загнанные в лагеря, были «смутьянами», а те, кто умерли в концлагерях были жертвами тифа, а не газовых камер (которые, как настаивал институт, были созданы для «дезинфекции»).
Мелмерштейн пришел в ярость и отнес письмо сперва в Антидиффамационную лигу, а потом в Центр Симона Визенталя. Он получил из обоих мест один и тот же ответ: институт был прикрытием для группы фанатиков-неонацистов, чьим единственным желанием было заманить Мелмелштейна на их фальшивый «суд», обмануть его, а потом публично огласить свое «открытие» — что Холокоста никогда не было.
Но Мел чувствовал, что не может отступить. Он связался с несколькими адвокатами, но все из них говорили ему одно и то же — что письмо «неподсудно» — по закону он не мог ничего сделать, чтоб заставить Институт прекратить распространять свою ненавистную ложь или делать аналогичные предложения другим выжившим в концлагерях.
В конце концов, он столкнулся с адвокатом по имени Билл Кокс — который тоже был согласен со всеми остальными, что письмо неподсудно, и что Мел не должен позволять втянуть себя в «свидетельство» фальшивом институтском «суде».