—Он сын доктора Сима из Ясс, — шепотом объяснил старик, потирая руки и глуповато хихикая.

—Да-да-да, — подтвердил Паскалопол, видимо силясь что-то припомнить, я выпустил руку Феликса, любезно улыбнувшись и показав находящиеся в полном порядке зубы.

Отилия подвела Феликса к старшей из женщин — даме приблизительно одних лет с Паскалополом, с черными, красиво причесанными на японский манер волосами. У нее был желтоватый цвет лица, тонкие злые губы, острый с горбинкой нос, изрезанные глубокими морщинами, запавшие щеки. Одета она была в шелковую блузу с множеством мелких складочек, заколотую у ворота большой костяной брошью и стянутую в талии кожаным поясом, из-за которого выглядывали цепочка и дужка золотых часов." Эта дама, игравшая с Паскалополом в табле (остальные наблюдали за ними), несколько походила на старика — у обоих были выпуклые глаза с тяжелыми веками. Дама подняла голову и испытующе оглядела Феликса с головы до ног, протянув ему полным достоинства жестом руку для поцелуя.

—Хм! Да ты совсем взрослый, — ворчливо произнесла она хрипловатым, громким голосом.

—Он поступает в университет, Аглае, — бессмысленно усмехаясь, пояснил старик. Голос у него был какой-то неприятный, тусклый.

—Да?! — чуть удивилась дама, возобновляя игру.

—Это тетя Аглае, папина сестра, — сообщила Отилия Феликсу, видя, что он немного растерялся.

—Откуда ему меня знать! — сказала Аглае. — Когда умерла его мамаша, он был совсем маленький. С тех пор я его не видела. Ты помнишь его, Аурика?

Шокированный вульгарным словом «мамаша» и фамильярностью, с какой эти почти чужие люди говорили о его семье, Феликс робко взглянул на ту, которую звали Аурикой, — девицу лет тридцати, с такими же выпуклыми, как у Аглае, глазами. Ее длинное лицо оканчивалось острым подбородком, вокруг головы с широкими висками были обвиты в два ряда косы. Она сидела, опираясь локтями о стол, сжав голову ладонями, и следила за игрой. Когда Феликс подошел, она с жадным любопытством подняла на юношу глаза и протянула к его губам согнутую руку.

—Это кузина Аурелия, — пояснила Отилия.

Имена показались Феликсу смутно знакомыми, но он не мог припомнить, видел ли он когда-нибудь этих особ. Ему чрезвычайно мешал чемодан, который он так и не успел никуда поставить и по прежнему держал в руке. Представив Феликса, Отилия отпустила его и, опершись о стул Паскалопола, спросила:

—Как дела?

—Плохо, домнишоара Отилия, — ответил он, с томным видом повернув к ней голову.

Покинутый Отилией, Феликс, не зная, как выйти из странного положения, в которое он попал, отошел в глубь комнаты, где в полутьме виднелась обитая красным плюшем кушетка. Поняв, что все о нем забыли, он наконец поставил чемодан на пол и сел. Рядом послышался кашель. Юноша испуганно вздрогнул и тут только заметил, что за столиком, по соседству с ним, сидит еще кто-то. Это был пожилой человек с обвисшими усами и жиденькой клочковатой бородкой, с платком на плечах и в зеленых шлепанцах. Он не поднимал головы, руки его ритмично двигались над столом. Безмолвно посмотрев на Феликса и совершенно выцветшими глазами, он опять: опустил взгляд. Немного привыкнув к темноте, Феликс с изумлением увидел, что господин в платке вышивает разноцветной шерстью по тонкой, натянутой на маленькие пяльцы ткани.

—Скверные кости! — проворчала Аглае. И, помолчав, спросила: — Костаке, а у кого будет жить мальчик?

—У нас! — отозвалась Отилия. Она покачивала ногой, примостившись на краешке кресла, Джурджувяну и обхватив левой рукой его голову. Старику это явно доставляло удовольствие.

—Вот как? — удивилась Аглае. — Я и не знала, Костаке, что ты устраиваешь сиротский приют.

—Но у Феликса есть доход, — запротестовала Отилия. — Правда ведь, папа?

—Е-е-есть!— невнятно пробормотал дядя Костаке, заискивающе заглядывая в глаза Отилии, смахнувшей с его костюма пушинку.

—Значит, вы берете его на пансион, — заключила неумолимая Аглае. — Отилии будет с кем развлекаться, вы как полагаете, Паскалопол?

Паскалопол чуть закусил верхнюю губу и слегка изменился в лице, затем бросил кости и примирительно сказал:

—Какая вы насмешница, кукоана [3] Аглае.

Отилия пересела со стула дяди Костаке к Паскалополу и снова принялась раскачивать ногой. Ее присутствие вдохновило Паскалопола, он стал играть энергичнее, сделал несколько быстрых ходов, потом, убрав со стола руки, сказал звучным, как у всех полных людей, голосом:

—Еще партию!

Пока Аглае бросала кости, Паскалопол созерцал Отилию. Сидя все так же на краешке его стула, она поправила жемчужную булавку в галстуке гостя, легонько встряхнула его за плечи, ласково, почти по-матерински, глядя на него. Посмотрев на белые в кольцах руки Паскалопола, она вдруг пришла в восторг.

—Ах, какое красивое кольцо! Я его еще не видела.

Хотя палец был достаточно тонок, кольцо, надетое на кончик мизинца левой руки, очевидно, не пришлось впору владельцу. Кольцо было простое, но в оправе из мелких жемчужин, точно сердцевина в венчике цветка, сверкал прекрасный сапфир, изящно

обвитый несколькими золотыми листиками. Паскалопол поспешно снял его с пальца,

протянул Отилии и с театральным воодушевлением, какого трудно было ожидать от человека пожилого, воскликнул:

—Прошу вас принять его!

Отилия надела кольцо на безымянный палец и восхищенно сказала, подняв руку к лампе:

—Оно великолепно! — Подойдя к дяде Костаке, она обняла старика за плечи и поднесла кольцо к его глазам. — Правда, папа?

Выпуклые глаза старика алчно взглянули на кольцо, а толстые губы прошептали:

—Бери! Он тебе его отдает.

Во взорах Аглае и Аурики блеснули молнии.

—Как тебе не стыдно, Костаке! Отдайте кольцо, может быть, это какое-нибудь воспоминание.

Отилия без возражений протянула кольцо Паскалополу. Но он схватил ее за руку.

—Прошу вас, примите кольцо. Я принес его именно для вас, но позабыл отдать. Вы говорили, что сапфир приносит вам счастье.

С этими словами Паскалопол надел кольцо на палец Отилии и поцеловал ее руку возле локтя.

—Послушайте, Паскалопол, — вырвалось у разозленной Аглае, — играете вы или нет? Я вижу, вы больше заняты девушками. Симион, — крикнула она, бросив взгляд в глубину комнаты, — а ты что там делаешь? Почему не идешь спать?

Закутанный в платок человек с бородкой, который продолжал вышивать, изредка поглядывая на Феликса, что-то буркнул в ответ.

Снова начали падать кости. Всеми забытый, усталый Феликс рассматривал окружающих. Отилия с самого начала поразила его. Он не мог еще сказать, как относится к ней, но она возбуждала в нем доверие. На вид девушке было лет восемнадцать-девятнадцать. Локоны, обрамлявшие ее смуглое лицо с коротким носом и ярко-синими глазами, и кружевной воротник делали ее похожей на девочку. Но ее стройное тело с удлиненными благородными линиями было лишено худобы и истощенности угловатой Аурелии и двигалось плавно и свободно, со спокойной и уверенной грацией женщины. Дядя Костаке не сводил с нее глаз, и все его безволосое лицо сияло, когда гибкие руки девушки обнимали его. Было ясно, что решающее слово в доме принадлежит Отилии и Костаке во всем покоряется ей. Несмотря на это, Отилия не сделала ни одного жеста, который можно было бы назвать дерзким, не произнесла ни одного необдуманного слова. И все-таки, как ни ребячливо держалась она с Паскалополом, Феликсу не нравилась непринужденность их отношений. Отилия пробудила в его душе новые, уже давно зревшие чувства. До сих пор у него никогда не было задушевных отношений с женщинами. Его мать умерла давно, когда он еще учился в начальной школе и был слишком мал, чтобы понимать ее духовный мир. Она была болезненной, раздражительной женщиной и постоянно лежала на кушетке, читая книгу и отдавая через полуоткрытую дверь приказания слугам. За несколько недель до смерти она исчезла из дому, и теперь Феликс догадывался, что его отец, доктор Сима, поместил ее в какой-то санаторий. После ее отъезда доктор каждый день угрюмо, в полном молчании обедал вместе с сыном и, только прощаясь, гладил его по волосам, спрашивал, здоров ли он, не нуждается ли в чем-нибудь. Однажды доктора Сима целый день не было дома, а слуги обходились с Феликсом как-то особенно почтительно, словно соболезнуя ему. Доктор вернулся поздно вечером, бледный, утомленный, одетый во все черное. Он подозвал к себе сына, взял обе его руки в свои и серьезным тоном сказал ему: