— А какой он, русский флаг? Не советский, а русский?

— Бело-сине-красный.

— Может, сшить да и повесить над лагерем?

Мне пора. С карабином расставаться жалко. Ничего, я уже подыскал трехлинейку — один металл, все деревянные части давно сгнили. Спилил березу и начал мастерить ложу и приклад-рукоятку пистолетного образца, с вырезами для пальцев. Евгеньич обещал доделать мой кошенной обрез».

Хозяин проводил до поворота, дальше найду дорогу сам.

— Значит, бело-сине-красный?

На шоссе я поймал попутную машину.

В чем нас можно обвинить?

Терроризм — бред. Даже не планировали. В кого стрелять — в гебистов? Так они все одинаковые — от Андропова и до последнего стукача. И соревноваться с ними в терроре бесполезно, у них опыта больше. Да и патронов, кстати. Может, сразу — в Брежнева? Я вчера его выступление по телевидению видел, но совсем не уверен, что он жив.

На нашей совести — несколько простреленных деревьев и немного сомнительной экстерриториальности.

Еще — недостроенная база и неосуществленные планы. Может быть, именно в этом — наша главная вина.

В последний раз я был на «Медвежьей» в ноябре 79-го, в день моего девятнадцатилетия. Алька меня потащила Евгеньича искать — пропал куда-то.

На придорожном указателе знака не было, но она все равно настояла на девятикилометровом марафоне по болоту.

Кое-где лежал мокрый снег, озеро замерзло. Береза, три дерева, мы — на месте.

Пятиугольник не достроен и до половины. Евгеньича нет. Под жердями я отыскал полиэтиленовый сверток. Старый трофейщик из «Ленинградской банды» не обманул — обрез сидел в руке как влитой. Я открыл затвор — один патрон. Это был мой последний выстрел в серое небо над Мясным Бором.

С днем рождения!

Пора назад. Просеку возле берега уже припорошило. На снегу — огромные следы медвежьих лап. Вот он — истинный хозяин базы!

Вы видели когда-нибудь живого «врага советской власти и ленинского общественного строя»? Вон — один по Невскому идет. Почему именно он? Посмотрите повнимательнее: у него из кармана рукоятка пистолета торчит. Потому что конспиратор — хреновый. Мог бы и получше спрятать.

Пришел домой, сунул пистолет за диван. Вдруг — телефонный звонок. Это наш участковый милиционер беспокоит, говорит: «Зайди, разговор есть». Ладно, думаю, отчего не зайти? Может, кто из соседей поскандалил или еще какая бытовая мелочь.

Пришел. Он сразу:

— Где мать?

— К родственникам, — говорю, — уехала, в Одессу.

— В Одессу? С какого вокзала?

— С Московского.

— Ну? — «Страж порядка» довольно осклабился. — Так ведь не ходят с Московского поезда на Одессу. Как же так?

— Она через Херсон поехала.

— А-а-а…

Что, думал — поймал? Что мать забыла в твоей Одессе, на «Медвежьей» она.

Участковый разговор «за жизнь» продолжает: прописалась ли мать после возвращения из лагеря и когда думает это делать. И прочую канитель. А сам все пишет что-то. Потом говорит:

— Ну, раз так, на — подпиши!

Читаю. Это был донос на мою мать, от моего лица написанный.

— На основании чего?

— Вот, — он потряс в воздухе стопку листков из календаря, — у меня все документы на этот счет имеются!

— Можно посмотреть?

— Нечего тебе на них смотреть!

— Тогда и подписывать не буду.

— Щенок! Нашел где правду искать!

Удар. Я кубарем вылетел на улицу. Сам виноват — нужно было без официальной повестки не являться. Ударил не сильно. Приятеля моего Толика в отделении милиции до полусмерти избили. Другому приятелю хуже пришлось — его свернутым в жгут мокрым полотенцем стегали по голой спине. Это на милицейском жаргоне «морковка» называется. Синяков никаких, а боль — адская.

Значит, не оставят они нас в покое, если и милицию подключили.

Невский, 59… Двор… Знаменитый «59-й двор». Чем он знаменит?

Во-первых, овощным магазином. Во-вторых, ящиками, то есть тарой, которую из этого магазина выбрасывают во двор.

Идут по Невскому трое. У всех на уме одно — немного уединения и уюта, потому что бутылка уже в кармане. Гостеприимство «59-го» славится во всех прилегающих районах. Ворота двора всегда открыты, метро недалеко.

Один ящик — в центр, газетку расстелили, с трех других смахнули снег или пыль — в зависимости от сезона — расставили но вкусу. У грузчика из магазина можно огурчик-помидорчик выпросить. Осмотрелись — милиции не видно? Тогда можно начинать.

И разговор потечет, почти но Достоевскому: есть ли на свете правда и где ее искать, умер Брежнев или только притворяется, а то еще сложнее — соберем мелочи на продолжение разговора или нет? Может, на огонек местный житель Профиль заглянет. Это его за физический облик так прозвали. Худющий — анфас в темноте можно не заметить. Он одну песню очень любит, из кинофильма. Взмахнет рукой в фуфайке и затянет: «Русское по-о-оле! Мать вашу…» Строчка мата — и дальше поет.

На Невском — туристы, приезжие, фарцовщики, просто прохожие — суета. А тут — оазис душевного покоя в море городской толчеи.

Я уже заканчивал обучение ювелирному делу. Насколько его можно изучить за три года. Сделал для приятеля серебряный перстень с двуглавым орлом. Несложно — орла выпилил из дореволюционной серебряной монеты. Остальным друзьям такие же захотелось.

Деньги с них брать неудобно, договорились: перстень с орлом— бутылка коньяка.

Этот «двуглавый» перстень Толик впоследствии сломает в драке, но тогда — надел на палец. Подошел. Бутылку коньяка — на стол, народ собрался.

Коньяк кончился. Что бы такое придумать?

— Ну, — говорю, — берите машинку, бумагу — декларацию писать будем.

— Какую декларацию?

— Независимости!

Диктую, печатают:

«В соответствии с ленинским принципом о нраве нации на самоопределение вплоть до отделения, мы, граждане “Республики 59-й двор”, считая себя вполне сформировавшейся нацией, имеющей свою территорию; свой язык, не схожий пи с одним другим из известных лингвистам; неудержимое стремление к свободе, — заявляем о своем отделении от Советского Союза и провозглашении независимости “Республики 59-й двор”!

Требуем: немедленного вывода с территории республики всех оккупационных войск и приема нас в действительные члены Организации Объединенных Наций!»

Далее шли подписи членов правительства. Я стал министром иностранных дел, мой брат — министром сельского хозяйства, вечно нетрезвый Ханурик изъявил желание возглавить министерство путей сообщения. Лёник тоже приобрел какой-то пост и подписался на английский манер: «Леон Рэлтон». Копии декларации поделили между министрами и разошлись.

Толику с Артуром коньяка показалось мало. Они добавили на стороне и хотели поймать такси, чтобы добраться до дому. Вместо такси им попалась милицейская машина. Двух малолетних алкоголиков привезли в отделение, обыскали. На пол упала декларация.

Милиционеры всполошились:

— Здесь политикой пахнет! Кто такой Леон Рэлтон — иностранный резидент?

На следующее утро мать сидит и разбирает посылку с Запада. Через «канал» переправили пакет нелегальной литературы.

Братец открыл дверь своим ключом.

— А, вернулся! — Мать подняла голову и собиралась спросить, где его носило до утра, но тут все прояснилось само собой: вслед за Артуром в комнату вошли офицер милиции и серый в штатском. Матушка быстро прикрыла полами халата литературу и не вставала с дивана до окончания разговора.

— Мало того что сынок ваш пьет, так он еще и декларации распространяет! Здесь видна направляющая рука кого-то из взрослых: видите, как вся гладко сформулировано? Сынок ваш министром сельского хозяйства решил стать, а сам, наверное, думает, что молоко на нолях прямо в бутылках растет!

Вскоре вызывают мать в Большой дом:

— Юлия Николаевна, уезжать надо! У нас инструкция — чтобы до Олимпийских игр в городе таких, как вы, не осталось. Не хотите на Запад — поедете на Восток!