Г-н Фромон, приезжавший только на короткое время, всегда занятый, тоже не мог наслаждаться прелестями Савиньи. Одна только Клер чувствовала себя как дома в втом прекрасном парке. Она знала там каждую тропинку. Вынужденная, как и все одинокие дети, довольствоваться своим собственным обществом, она придумывала, чтобы развлечь себя, разные прогулки, наблюдала за распускающимися цветами, у нее была своя любимая аллея, свое любимое дерево, своя любимая скамейка для чтения. Обеденный колокол всегда заставал девочку в ее владениях. Она являлась к столу запыхавшаяся, счастливая, словно омытая свежим воздухом. Тень буков, скользя по ее юному личику, как бы наложила на него печать меланхолической нежности, а пронизанная солнечными лучами зеленая глубь вод словно отражалась в ее больших глазах.

Прекрасное имение положительно спасало ее от вульгарности и низменности окружающей среды. Гардинуа мог часами жаловаться при ней на недобросовестность поставщиков и слуг, подсчитывать, сколько добра украли у него за месяц, за неделю, за день, за минуту; г-жа Фромон могла сколько угодно сетовать на мышей, моль, пыль и сырость, атакующих ее шкафы и яростно истребляющих ее вещи, — ни одно слово из этих бессмысленных разговоров не задерживалось в мозгу Клер. Прогулка по лужайке, чтение на берегу пруда сразу же возвращали покой этой благородной, жизнерадостной натуре.

Дедушка считал ее существом странным, чуждым их семье. Еще ребенком она уже смущала его взглядом своих больших светлых глаз, своим здравым умом, раздражала тем, что нисколько не походила на его пассивную, покорную дочь.

— Это будет такая же гордячка и оригиналка, как ее отец, — говорил он, когда бывал не в духе.

Зато как нравилась ему маленькая Шеб, приезжавшая иногда погостить в Савнньи! В ней он чувствовал простую, родственную себе натуру, с задатками честолюбия и зависти, которые уже тогда проглядывали в ее притаившейся в углах рта улыбочке. К тому же его богатство вызывало у девочки наивное удивление и восхищение, а это льстило его самолюбию выскочки. Порой, когда он поддразнивал ее, она находила в ответ забавные словечки парижской девчонки, чисто простонародные выражения, звучавшие особенно пикантно из — за их несоответствия с ее бледным тонким личиком, которое, несмотря на некоторую заурядность, носило все же отпечаток какой-то изысканности. И старик всегда помнил о Сидони.''.

На этот раз она появилась в Савиньи после долгого отсутствия. Ее пышные волосы, стройная фигурка, живое, веселое личико в сочетании с несколько вычурным изяществом продавщицы из магазина — все это создало ей в замке большой успех. Старый Гардинуа, ожидавший встретить девочку, был очень удивлен, увидев перед собой взрослую девушку; он нашел, что она красивее, а главное — одета горазде лучше, чем Клер.

И, правду сказать, сидя в коляске, высланной за ней к поезду из замка, мадемуазель Шеб выглядела очень недурно, хотя ей и не хватало того, что составляло красоту и очарование ее подруги, — непринужденности осанки, простоты манер, а главное, уверенности в себе. В ее привлекательности было что-то общее с ее нарядами, сделанными из дешевенькой материи, чуть ли не из тряпок, но сшитыми со вкусом, и которым мода, эта капризная прелестная фея, придала свой отпечаток, красоту и оригинальность. В Париже немало женщин, как бы созданных для такого рода туалетов: их потому — то и легко причесать и принарядить, что у них нет своего типа; к числу таких женщин принадлежала и хорошенькая мадемуазель Шеб.

В какой она пришла восторг, когда коляска покатилась по длинной бархатисто-зеленой аллее, окаймленной столетними вязами! В конце аллеи, широко раскрыв ворота, ее ждало Савиньи. С этого дня для нее началась та волшебная жизнь, о которой она уже давно мечтала. Роскошь представилась ей здесь во всем своем многообразии: великолепные залы, высокие потолки, богатство оранжерей и конюшен… Все мелочи повседневного быта были пропитаны этой роскошью, как дорогими крепкими духами, одной капли которых достаточно, чтобы надушить всю комнату; она видна была в корзинах цветов, украшающих скатерть, сквозила в холодном тоне слуг, в скучающем, тягучем «Велите запрягать!» г-жи Фромон….

И как хорошо чувствовала себя Сидони в этой изысканной обстановке богачей! Как подходила ей эта жизнь! Ей казалось, что она никогда и не жила иначе.

И вдруг, в разгар ее упоения, пришло письмо от Франца, возвращавшее ее к действительности, к жалкому положению будущей жены чиновника, и насильно переносившее ее в маленькую, бедную квартирку, которую они займут со временем в верхнем этаже какого-нибудь мрачного дома. Ей казалось, что она уже дышит тяжелым, спертым воздухом нищеты.

Расстроить свадьбу?

Конечно, она могла бы это сделать, ведь она была «вязана только словом. Но, отказав Францу, не пожалеет ли она потом?

В этой отравленной тщеславием головке бродили самые невероятные мысли. Порою, когда дедушка Гардинуа, расставшийся ради нее со старомодными охотничьими куртками и шерстяными жилетами, подшучивал над нею или забавлялся тем, что противоречил ей, желая вызвать фривольное возражение с ее стороны, она, не отвечая, пристально и холодно смотрела ему прямо в глава. Ах, если б он был хоть лет на десять помоложе!.. Но мысль стать г-жой Гардинуа занимала ее недолго. Новое лицо, а вместе с ним и новая надежда вошли в ее жизнь.

С тех пор как приехала Сидони, Жорж Фромон, приезжавший в Савиньи только по воскресеньям, стал почти ежедневно являться туда к обеду.

Это был высокий хрупкий юноша с бледным лицом и изящной фигурой. Круглый сирота, он был воспитан в доме своего дяди Фромона, и ему предстояло унаследовать его предприятие и, по всей вероятности, стать мужем Клер. Эта заранее уготованная будущность оставляла Жоржа довольно равнодушным. Коммерция совершенно не интересовала его. А кузина?.. Между ними существовала известная близость, порожденная совместным воспитанием, доверие, основанное на привычке, — и ничего больше, по крайней мере с его стороны.

Зато в обществе Сидони он сразу почувствовал себя иначе: он смущался, робел, но вместе с тем ему хотелось произвести на нее впечатление. Ее не совсем естественная, несколько вульгарная грация не могла не нравиться его фатоватой натуре, и Сидони скоро заметила, что он увлечен ею.

Когда подруги гуляли по парку, Сидони обычно первая вспоминала о часе прибытия парижского поезда., Девушки вместе подходили к решетке ограды и поджидали приезжающих. Первый взгляд Жоржа всегда был устремлен на мадемуазель Шеб, стоявшую, правда, позади Клер, но в такой позе и с таким видом, что на нее нельзя было не обратить внимание. Эта игра началась довольно давно. Они еще не говорили о любви, но все их слова, улыбки, которыми они обменивались, были полны признаний и недомолвок.

Однажды в облачный душный вечер, когда подруги, выйдя после обеда в парк, прогуливались по буковой аллее, к ним присоединился Жорж. Медленно ступая по хрустевшим под ногами камешкам, они мирно беседовали, как вдруг со стороны замка послышался голос г-жи Фромон: она звала Клер. Жорж и Сидони остались вдвоем. Они продолжали идти по смутно белевшему песку аллеи молча, не приближаясь друг к другу.

Теплый ветерок шевелил листья буков. Легкие волны на пруду тихо бились об устои мостика; облетевшие цветы лип и акаций вихрем кружились в душном воздухе и наполняли его благоуханием… Молодые люди дышали предгрозовой атмосферой, напряженной и волнующей. В глубине их смущенных глаз вспыхивали жаркие, горячие молнии, подобные тем, что сверкали на горизонте…

— Ах, какие прелестные светляки!.. — воскликнула Сидони, как бы желая прервать тяготившее ее молчание, нарушаемое только таинственными шорохами природы.

На краю лужайки мерцали в траве зеленые огоньки. Сидони наклонилась, чтобы поймать светлячка. Жорж опустился на колени рядом с нею; нагнувшись к траве так, что щеки касались одна другой, они с минуту смотрели друг на друга. Какой необыкновенной, какой прелестной показалась она ему при этом зеленом свете, поднимавшемся к ее склоненному лицу и дрожавшем в тонкой сетке ее вьющихся волос!.. Он обвил рукой ее талию, и вдруг, почувствовав, что она не сопротивляется, сжал ее а долгом, страстном объятии.