С братом Шарамом они не виделись и не общались больше шести лет. Ровно столько Шакирд находится в резервации. Связь с единственным родным человеком на той стороне оборвалась в тот день, когда Шакирд получил первое и единственное письмо от брата, в котором тот отказывался от него и заклинал больше не писать ему. Шакирд дословно помнит то короткое письмо. На протяжении многих недель он перечитывал его, пытаясь понять мотивы своего брата, решившего оставить его гнить здесь. В те дни у Шакирда перерождалась не только «белая язва», но и все его нутро. Все кем он дорожил, поступали также как и Шарам – они рано или поздно переставали писать и надеяться. Но Шакирд не винил их. Через что всем им пришлось пройти после того как выяснилось что он болен «белой язвой» можно было только представлять. Месяцы карантина, долгие и болезненные анализы для тех, кто контактировал с больным. Все работало на то, чтобы все кто остался с внешней стороны забора как можно быстрее забыли о тех, кто существует внутри него.

Шакирд достал из конверта мятый листок бумаги, исписанный мелким почерком с двух сторон. Это был путанный и такой родной почерк брата. Шакирд никогда не забывал его, хотя уже и не надеялся его увидеть. Свет от окна аккурат падал на руку с письмом, подсвечивая едва понятный почерк путаных слов. Но Шакирду было достаточно смотреть на него и знать, что этого листа бумаги коснулась рука его брата. Он смотрел на письмо с каменным лицом, пытаясь осознать то, что в нем написано, пытаясь поверить тому, кто однажды отказался от него. Но это был ответ его брата, на письмо, которое три месяца назад он отправил ему по старому адресу.

- Воздух гораздо теплее, когда в мире есть те, кто нас ждет, - из густого мрака безликой тучей вынырнул Таш.

Его седые волосы поблескивали от тусклого света из окна. Он прошел мимо Шакирда.

- Он ответил, - нагнав старосту, тихо произнес Шакирд.

Несмотря на крепко сложенную фигуру Таша, Шакирд все же был глыбой, превосходившим старосту и по ширине корпуса и высоте. Глыба камня на ножках шептала сотрясая воздух, пытаясь справиться с басом, мешающим говорить тихо.

- Теперь я могу взять с собой Надю и Сашу.

Таш поднял голову, чтобы заглянуть здоровяку в глаза. Во мраке, его зрачки поблескивали, и чем темнее становилось, тем сильнее искрились глаза.

- Твои глаза пугают, - безразлично констатировал Таш.

- Они повышают дозу с каждым разом. Тренировки с Каро единственное, что сдерживает меня.

- О, а когда физические упражнения перестанут помогать, ты засияешь как праздничная елка? – едва слышимо говорил Таш.

- Я понял к чему ты клонишь, - в этой тишине у Шакирда не было шансов даже огрызнуться.

Он посматривал на датчики на стенах домов, которые наливались зеленым светом, как только они проходили мимо них.

- Во мне много активаторов не по моей вине…

- Тут ты ошибаешься, Голиаф.

Шакирд фыркнул.

- Я сглупил в тот раз, но Каро же сказал, что мы успеем.

- Каро наивен и верит в успех. Я же смотрю на тебя и вижу ходячую свечку, которая не может контролировать себя.

Таш заглядывал в окна домов. Он подолгу останавливался у некоторых из них и смотрел на то, что делают жильцы. Завидев пристальный взгляд старосты, деревенские пытались побыстрее уложиться в кровать или скрыться в кухне, куда взору старосты было почти не попасть.

- Я уже за все извинился, Таш, - грубо выпалил Шакирд, - и не тебе меня моськой тыкать в лужу.

- Не мне. Но вы сами уткнетесь, когда придет время.

- Каро сказал, что они не помешают.

- Если бы все происходило как того хочет Каро, то с нами пойдет весь здешний детский зоопарк. Но ты не хуже меня знаешь, что это утопия.

- То есть я не могу их взять?

- Можешь, - вдруг ответил Таш.

Шакирд запнулся, не ожидая подобного ответа.

- Только сказал ли ты об этом своей жене? – Таш посмотрел Шакирду в глаза. – Сказал ли ты Наде о том, что есть крохотная, почти нереализуемая возможность выбраться отсюда? О том, что никогда не отпускал мысль вырваться из резервации и спрятаться где-нибудь в лесу? О том, что для тебя жизнь в бегах и вечном страхе важнее сытого и мирного существования здесь? Ты, конечно, сказал ей о том, что ее ребенку, родившемуся в лаборатории важнее жить там. В мире, где узнав о ее болезни вероятности сгореть больше чем в аду? Ведь таких как мы сжигают.

У Шакирда тряслись руки. Он сдерживал свой гнев. Ему хотелось обрушить на него молот своего кулака, чтобы зазнавшийся цербер профессорши прекратил строить из себя короля положения.

- Ты ведь не сказал, - Таш не задавал вопроса.

Он знал, что у Шакирда так и не хватило смелости рассказать об их планах своей жене.

- Ты не сказал ей, потому что знаешь, что Надя не хочет того, что хочешь ты. Ей не нужна жизнь, которую мы все оставили там. Ее жизнь здесь и ее зовут Саша, а не Шакирд. Зачем рисковать всем что ты имеешь ради тех, кому это не нужно?

- У меня есть письмо, - сжимая в руке конверт твердо, произнес Шакирд. – И именно оно поможет там скрыться.

Таш остановился возле очередного дома. Заглядывая в окна, он продолжил:

- Твоя весточка из внешнего мира залог нашего спасения. И ты лучше меня знаешь, что ты не готов от него отказаться в угоду ее желанию остаться здесь. И если все действительно так, как ты сказал. То сегодня у нас появился реальный шанс уйти от ищеек, когда за нами их пошлют. Думай, Шак.

Таш смотрел на него и отчетливо видел, как в искрах его светящихся зрачков злость мечется с безысходностью.

- Думай хорошо. Потому что времени у нас осталось очень мало.

Таш похлопал его по плечу и пошел дальше по улице.

Шакирд остался наедине с ночью, которая поглощала спящие дома, но даже ее прожорливости не хватало аппетита проглотить мечущегося Голиафа. Он стоял как скала посреди дороги, опасаясь даже шелохнуться. Мысли бились в такт тяжелым ударам сердца и письмо, долгожданное и желанное, жгло ему руку.

Его дом остался далеко позади. Шакирд оглянулся. Свет в окне горел зазывая. Нужно было идти. Ночь опасна для размышлений. Вцепится когтями и не отпустит до утра. А утром Шакирда ждет тренировка с Каро. Он надеялся убедить его увеличить нагрузку, чтобы активаторы, которые вводят в лаборатории каждые две недели, не сломили защиту иммунной системы. И скала цельного камня пошатнулась – медленными шажками Шакирд пошел к дому. Он давал себе время на обдумывание, на размышление того о чем заговорит с Надей, когда она в очередной раз спросит о письме. Она такая любопытная и проницательная. Шакирд усмехнулся. Несмотря на свой пылкий ум, Надя так и не смогла догадаться о его замыслах. Шакирд не раз намекал ей на это. Часто заводил речи о том, как невыносимо жить в клетке, для лабораторных мышей. Но Надя, всегда улыбаясь, уходила от выводов, которые ловушками были расставлены для нее. Будто нарочно не замечая попыток любимого человека достучаться до нее. Она раз за разом заставляла думать о себе как о простушке, для которой лежать на боку и читать бесчисленные книги есть спасение.

Шакирд посмотрел в окно своего дома. Надя сидела на кровати и укладывала шестилетнюю Сашу, которая ласково гладила мамины длинные серебряные волосы. Они о чем-то весело беседовали. И ночь, наблюдающая за муками Шака, преспокойно отступала под звоном детского смеха и шутки рассказанной ее матерью. Их объятия были жарче, чем все мысли деревенских о весне. И сейчас им не нужен был никто.

- Закрывай глаза, родная, - мягко произнесла Надя, убирая руки дочери от своих длинных волос.

- Но я еще не сказала спокойной ночи Шакирду, - надув губки произнесла девочка.

Он не мог стоять у окна и вошел. Немного хмурый, высокий лысый гигант с мягкими чертами лица. Шакирд улыбнулся.

- Кто тут решил заснуть, не дождавшись меня?

- Никто-никто, - Саша протянула руки к грозному великану, всегда защищавшему ее.

Надя была рада увидеть его. Она встала с кровати дочери и подошла к Шакирду. Он схватил ее за талию и немного приподнял, чтобы она могла поцеловать его в щеку. Саша еще громче завизжала от нетерпения, когда здоровяк подойдет ее и поцелует в лоб.