Бывшие царские сановники, пользуясь невольным отдыхом на берегах Темзы, Сены или Шпре, усиленно заняты теперь писанием мемуаров. При всем различии содержания этих мемуаров и литературных талантов мемуаристов, все вышедшие за последние годы воспоминания бывших царских сановников отличаются одной особенностью: авторы их занимаются, главным образом, прославлением себя и всех тех, кто в былое время способствовал их карьере, и сведением счетов со своими противниками – прежнимии нынешними.

Мемуары бывшего министра иностранных дел и русского посла в Париже А. П. Извольского, вышедшие одновременно на французском и английском языках, не составляют исключения в этом отношении. А. П. Извольский – один из вдохновителей мировой бойни. Его роль достаточно изобличена документами, опубликованными вскоре после того, как октябрьская революция открыла все царские архивы, и секреты тайной дипломатии, к ужасу чопорных дипломатов Европы и Америки, оказались разоблаченными. Извольский мог бы многое рассказать и о своей роли в подготовке мировой войны, и о других виновниках этой войны, и о многом другом. Но бывший царский дипломат старается скользить по поверхности. Порою, он пытается даже, хотя и очень неудачно, разнообразить свои воспоминания полу беллетристическими вставками, написанными в самых элегантных выражениях, и всякими лирическими отступлениями, посвященными большей частью кому-нибудь из "жертв большевизма". А. П. Извольского особенно вдохновляет П. А. Столыпин. Он горько скорбит, что столыпинская реформа, имевшая целью воспитать уважение к праву собственности, потерпела крушение и вместо неё наступил «социальный и экономический хаос». Даже столыпинские военно-полевые суды представляются Извольскому вынужденным компромиссом, чуть ли не либеральной мерой, имевшей целью спасти жертв военно-полевой юстиции от расстрелов без суда. Повидимому, Извольский серьёзно полагает, что быть повешенным по приговору военно-полевого суда несравненно приятнее, чем быть расстрелянным без соблюдения всех формальностей столыпинской военно-полевой юстиции, вплоть до благословения священника, напутствующего вешаемого на тот свет! Извольский, серьёзно уверяет, что столыпинская реформа имела «исключительный успех» и русское крестьянство встретило её восторженно. Беда только в том, что наступила революция, и все труды Столыпина пропали даром. Как случилась эта неприятность, Извольский не объясняет. Впрочем, в одном месте своей книги, он уверяет, что «судьбы наций управляются идеями и абстрактными к психологическими факторами скорее, чем чисто материальными соображениями». Очевидно, и октябрьская революция, по мнению нашего просвещенного дипломата, объясняется «абстрактными и психологическими факторами, а не глубокими социальными и экономическими причинами, как мы по невежеству полагали.

Перебирать все наивности Извольского было бы совершенно напрасным и неблагодарным трудом. Достаточно сказать, что, говоря о неудаче первой. Думы, которая оказалась революционной, Извольский с самым серьезным видом объясняет это в значительной степени тем, что трибунале которой говорили первые народные избранники в России, была «не так устроена»: если бы она была устроена по английскому образцу, то, по предположению Извольского, Дума не превратилась бы в «революционную говорильню» и её не пришлось бы распустить. Как видите, «судьбы наций управляются не только абстрактными и психологическими факторами», а даже архитекторами и плотниками, сооружающими: трибуны и депутатские кресла!…

Кроме наивностей, в воспоминаниях Извольского очень много вздора – сознательного или бессознательного, сказать трудно. Иногда, читая его воспоминания, просто поражаешься, как может человек, занимавший ещё недавно такой ответственный пост, сочинять на глазах всего мира, столько небылиц, и врать – выражаясь вульгарно – без зазрения совести. Желая показать себя перед европейцами, для которых, повидимому, и написана книга, благодарным верноподданным, Извольский старается всеми силами ретушировать портрет Николая II, который и в его воображении оказывается довольно мало привлекательным. И в своём усердии он доходит до того, что приписывает Николаю II никогда им не произнесенные слова о том, что он будет править Россией «на основах конституции». И не только приписывает эти слова Николаю II, который, как известно, до самой февральской революции слышать ничего не хотел ни о каких конституциях, а уверяет, что слова эти произвели на членов первой Государственной Думы, которым они будто бы были сказаны, отличное впечатление. В действительности, в речи, обращенной к членам первой Государственной Думы, которую, Извольский цитирует в очень «вольном» переводе, говорилось буквально, следующее:

«С пламенной верой в светлое будущее России, я приветствую в лице, вашем тех лучших людей, которых я повелел возлюбленным моим подданным выбрать от себя. Трудная и сложная работа предстоит вам… Я же буду охранять непоколебимыми установления, мною дарованные, с твердою уверенностью, что вы отдадите все свои силы на самоотверженное служение отечеству для выяснения нужд столь близкого моему сердцу крестьянства, просвещения народа и развития его благосостояния, памятуя, что для духовного величия и благосостояния государства необходима не одна свобода, необходим порядок на основе права».

Слова «порядок на основе права» Извольский заменяет словами «на основах конституции», – и фраза, имевшая целью указать на необходимость соблюдения порядка, противопоставляемого свободе, превратилась в либеральную конституционную фразу, в устах монарха, всю жизнь считавшего всякие конституционные поползновения «бессмысленными мечтаниями». Так пишется история бывшими царскими сановниками для либеральной Европы!

В совершенно извращенном виде излагает Извольский и историю переговоров Витте и Столыпина об образовании «конституционного министерства». Если верить Извольскому, переговоры эти не удались только потому, что и мирнообновленцы, и октябристы, и кадеты оказались слишком требовательными и не соглашались ни на какие уступки. Отказ «общественных деятелей» войти в состав правительства поставил последнее, по уверению нашего мемуариста, перед необходимостью ориентироваться «в сторону реакции». Не будь этого отказа, не было бы и реакции! Эту версию старается, как известно; внушить читателю и граф Витте в своих «Воспоминаниях». Но это не мешает этой версии быть глубоко неверной. Из воспоминаний П. Н. Милюкова, вышедших в Париже в прошлом году («Три попытки») Париж 1922 г., и – главное, – из «Воспоминаний и дум о пережитом» Д. Н. Шипова мы знаем, что неудача образования конституционного кабинета объясняется совсем не твердокаменностью наших либералов, а тем, что, ведя переговоры с так называемыми общественными деятелями, Витте явно лицемерил и вёл двойную игру, привлекая одновременно в свой кабинет и общественных деятелей, и П. Н. Дурново, против кандидатуры которого, как хорошо было известно Витте, привлекаемые им общественные деятели, возражали самым решительным образом. Даже очень осторожный в выражениях Д. Н. Шипов вынужден признать, что во время совещаний с общественными деятелями у графа Витте обнаружилось полное «отсутствие искренности и прямоты» и «очевидная неспособность освободиться от усвоенных им привычек и приемов бюрократического строя». Утверждение Извольского о том, что Витте вынужден был привлечь П. Н. Дурново, «в виду отсутствия поддержки со стороны либералов», категорически опровергается Д. Я. Шиповым, который подробно рассказывает в своей книге о ходе переговоров с общественными деятелями. Кандидатуру П. И. Дурново Витте усиленно навязывал приглашенным им общественным деятелям с самого начала переговоров, хотя ему пришлось выслушать из уст Д. Н. Шипова и А. И. Гучкова «существенные возражения против кандидатуры П. Н. Дурново», относившиеся «не только к политической его физиономии, но и к облику его моральной личности». Только тогда, когда Рачковсквй сообщил Витте, что «в распоряжении многих редакций имеется различный материал из прошлой деятельности П. Н. Дурново, разоблачающий его личность, и что в случае его назначения материал этот будет немедленно опубликован, не исключая и известной резолюции императора Александра III «убрать этого мерзавца в 24 часа», – Витте несколько задумался. Но колебания его длились недолго, и, после нескольких минут разговора, Витте всё же заявил общественным деятелям, что Дурново назначить необходимо, «а относительно угроз редакций могут быть приняты меры». Таким образом, вопреки утверждению Извольского, Витте предпочел отказаться лучше от общественных деятелей, чем от Дурново. И это вполне естественно, потому что привлечение общественных деятелей грозило потерей министерского поста самому Витте, а этого, по свидетельству Извольского, он больше всего боялся.