Если бы Россия повернулась спиной к Франции и Англии и пошла бы по пути завоевания гегемонии в Азии, она оказалась бы вынужденной отказаться не только от её исторической роли в Европе, но также и от своей экономической и моральной независимости vi-a-vis с Германией, становясь вассалом Германской империи и вызывая разруху для всей Европы, так как Германия, почувствовав себя свободной от всякой опасности со стороны своей восточной границы, выбирала бы только час для решительного нападения на Англию и Францию с целью реализовать свою мечту о мировом господстве. Такова была труднейшая дилемма, которая стояла перед русским министром иностранных дел и требовала быстрого и бесповоротного решения. Следует напомнить, что этот вопрос внимательно обсуждался с Нелидовым, графом Бенкендорфом и Муравьевым во время моего посещения Парижа и Лондона, и мы пришли к единодушному решению, что иностранная политика России должна продолжать оставаться на неизменной базе её союза с Францией, но что этот союз должен быть укреплен и расширен соглашениями с Англией и Японией. Такова была программа, которая была предложена мною императору, прежде чем принять новый пост, причём я уже заранее решил не принимать на себя обязанностей руководителя внешней политики России до тех пор, пока я не получу полного согласия императора.

Перед открытием Думы 10 мая 1906 года при дворе ходили различные мнения относительно места, где должно происходить это торжество. Одни считали необходимым, чтобы оно имело место в Таврическом дворце, специально приспособленном для заседаний нового учреждения, другие предпочитали для этой цели Зимний дворец. Реакционная партия не желала, чтобы император показывался в Думе, и советовали открыть сессию от его имени через председателя Совета Министров. В конце концов, было решено, что император последует порядку, принятому в Берлине при открытии рейхстага, собрав депутатов в Зимнем дворце и открыв сессию тронной речью.

Прибыв в этот самый день, я поспешил надеть придворную форму и отправиться во дворец. Так как моё назначение не было ещё опубликовано в "Правительственном Вестнике", я не мог присоединиться к Кабинету Министров, которому было определено место в Тронном зале, отведенном для торжества открытия сессии, но вследствие моего придворного звания камергера двора я имел возможность принять участие в кортеже, который предшествовал появлению императора.

Ожидая формирования императорского кортежа, я прогуливался по залам дворца, где собрались несколько тысяч генералов, офицеров всех рангов и гражданских чиновников.

Сначала ничего нельзя было видеть необычного в этой блестящей толпе придворных – зрелище весьма обыкновенное для залов дворца в торжественные дни, но вот, наконец, среди шеренг блестящих мундиров стало возможным различить тёмные костюмы представителей народа на пути в Тронный зал, где они должны были ожидать царя. Впервые в этом элегантном дворце, построенном императрицей Елизаветой по чертежам итальянца Растрелли, где в течение полутораста лет безраздельно царствовала роскошь одного из наиболее блестящих дворов Европы, появилась толпа людей весьма демократического вида.

Там и сям можно было видеть группы провинциальных адвокатов и докторов, одетых в сюртуки, и только изредка среди них можно было заметить мундир. Но над этими буржуазными костюмами доминировало простое платье – крестьянские кафтаны и рабочие блузы. Эти контрасты сами по себе не бросались в глаза, но производили особое впечатление, когда депутаты проходили между рядами офицеров и чиновников, наблюдая производимое ими впечатление.

Здесь старый генерал, там бюрократ, поседевший на службе, с трудом сдерживали своё раздражение, даже гнев, наблюдая вторжение в священные залы Зимнего дворца этих новых людей.

Лица депутатов носили отпечаток триумфа у одних и смущения у других – зрелище, которое являлось в одно и то же время драматическим и символическим. Россия вчерашнего дня лицом к лицу стояла с грядущей Россией. Какой результат последует от этой встречи? Окажется ли старая иерархия царизма способной благожелательно принять этих новых пришельцев и объединить с ними труд по возрождению нации или произойдёт столкновение между этими двумя силами, вызывая новую борьбу и, может быть, ещё более кровавые потрясения?

Что касается меня, я был в то время полон надежды, что для России открывается новая эра величия и благосостояния, но я чувствовал некоторое смущение, стоя на пороге столь радикальной перемены в судьбах моей родины, перемены, которая становилась столь очевидной и, так сказать, осязаемой благодаря тому зрелищу, которое происходило у меня на глазах.

Императорский кортеж был, наконец, образован. Я занял своё место и вскоре оказался в зале, предназначенном для торжества, всего в нескольких шагах от императора, который стоял перед троном. Я не видел его с указанных дней предшествовавшего лета и был поражён его озабоченным видом; он выглядел очень постаревшим и как будто весьма взволнованным многозначительным событием. Он сделал несколько шагов в сторону депутатов, которые были собраны в зале, и, смотря в бумагу, которую он держал в руках, прочитал свою речь весьма тихим голосом, но без смущения или остановок, отчётливо произнося каждое слово и делая ударения на той или иной фразе.

Речь императора была выслушана с величайшим вниманием и при полной тишине; было видно, что она произвела хорошее впечатление на депутатов. Так как в большинстве царских манифестов и в том акте, который незадолго был объявлен правительством, всякое упоминание о конституции или о каком-либо ограничении прав государя заботливо обходилось и можно было опасаться, что император использует этот случай, чтобы ещё раз подчеркнуть самодержавный характер своей власти, всякий легко поймет то чувство удовлетворения, с которым депутаты выслушали следующую часть речи императора:

"Со своей стороны я буду неуклонно покровительствовать учреждениям, которые я даровал, будучи заранее уверен в том, что вы приложите все силы, чтобы служить родине, удовлетворить нужды столь близких моему сердцу крестьян и обеспечить народу развитие его благосостояния, всегда памятуя, что действительное благосостояние государства заключается не только в свободе, но также и в порядке, основанном на принципах конституции".

Благоразумное предостережение, заключающееся в этих последних словах, особенно подчеркнутых императором, не могло помешать депутатам отметить тот факт, что слово "конституция" было впервые услышано из уст государя. Несмотря на хорошее впечатление, произведенное речью, не раздалось ни одного аплодисмента после её окончания, что легко может быть объяснено смущением, которое владело депутатами, ввиду необычности обстановки, окружавшей их.

Но всеобщим мнением было, что этот день прошел весьма хорошо.

После этого депутаты перешли в Таврический дворец, который временно был предоставлен в их распоряжение до постройки специального здания для заседаний Думы.

Дворец, в котором собралось первое русское представительное собрание, был построен Екатериной II для знаменитого Потемкина, "князя Таврического", в неоклассическом стиле, введенном в России шотландским архитектором Камероном, работой которого отмечено большинство крупных зданий, воздвигнутых в Петербурге в конце XVIII и в начале XIX века.

Таврический дворец, расположенный среди обширных садов, был свидетелем легендарных празднеств, устраиваемых фаворитом своей коронованной возлюбленной; позже он некоторое время был резиденцией императора Александра I, но уже более полувека оставался совершенно незанятым, и его великолепные залы были пусты или употреблялись, как место для складов; службы дворца были заняты многочисленными мелкими пенсионерами двора, а сады были открыты для гуляния публики. Во времена моей юности, в конце царствования Александра II и в первое время царствования Александра III, часть садов была предоставлена зимою исключительно в пользование двора. Там были устроены ледяные горы и каток на озере. Несколько раз в неделю небольшой кружок лиц, состоящий из членов императорской фамилии и её гостей, собирался там.