— Только рисовать не умею...

— Главное — идея. Ты обязательно станешь знаменитым. Мир просто обязан увидеть твои миры, — она внезапно обняла меня, такая мягкая и горячая, и поцеловала сладким поцелуем с привкусом шампанского. Я застыл в панике, не зная, что делать. Она чуть отстранилась и ласково засмеялась. — Можно, я сегодня у тебя останусь? Мне так неохота ехать на метро...

— А разве ты живёшь не здесь? — спросил я тупо. Меня просто унесло.

— Какой же ты смешной! — она снова залилась звонким смехом и прильнула ко мне...

Я останусь жить в этой жизни. Без всяких вариантов. Я отошёл подальше и окинул гордым взглядом законченную картину. Я не спал всю ночь, но был счастлив, как никогда. С картины на меня смотрела Йатэака, почти как живая. Я теперь знал каждый её изгиб, каждый взгляд, знал, какая она на ощупь, и всё это перенеслось на холст. Казалось, она сейчас сойдёт с него и снова поцелует меня. И пусть какой-нибудь придирчивый анатом придёт в ужас от телосложения ангела на картине, я был горд, ибо изображение было полно жизни, души, которую в неё вдохнула моя любовь…

Она проснулась, встала с тахты и обняла меня.

— Ты что, совсем не спал?

— Нет. Мной владела муза, — чёрт, я где-то уже слышал этот диалог!

— Какая знакомая муза, — она улыбнулась, с восхищением разглядывая картину, — Так ты меня ещё не рисовал.

Я прожил этой жизнью ещё две недели. Я всё рисовал и рисовал, на меня никогда раньше не накатывало такое вдохновение. Я нарисовал даже лестницу. Получилось не совсем то, что я задумывал, но выглядело это неплохо. Катя приходила каждый день, она смотрела, как я рисую, восхищалась моими картинами и фотографировала их на память. Ресторан, где я работал, находился недалеко от её дома, и мы часто ездили туда вместе. Она целовала меня и убегала к себе домой, а я шёл работать.

В тот день, когда всё произошло, оставалось всего полчаса до окончания моей смены. Я принёс кому-то чистую пепельницу и прохаживался по залу, высматривая, не нужна ли где моя помощь, как вдруг увидел за одним из столиков бородатого психа из прошлой моей жизни. Я рванул к нему, как к другу, но по дороге сообразил, что в этой жизни мы не знакомы. Бородатый удивлённо поднял на меня глаза от меню.

— Простите, мы не могли с вами где-то встречаться? Ваше лицо мне знакомо, — выкрутился я.

— Может быть, пару лет назад вы читали обо мне в газете. Я тогда был знаменитым учёным и обо мне порой писали, — вежливо, но как-то грустно ответил мой друг.

— А что случилось? Вы больше не учёный?

— Знаете, меня ведь звали за границу, предлагали большие деньги за мой проект, но я отказался, потому что был патриотом. А потом мой проект объявили безумным и выгнали меня из университета, где я проработал всю жизнь...

Если бы я мог, я бы, несомненно, утешил его. Я бы рассказал, что нынешняя его жизнь многократно лучше, чем худшее, что может быть. Здесь он хоть и не от мира сего, но хотя бы здоров... Но я, конечно, не мог ему об этом сказать. Вдруг кто-то хряпнул меня по спине. Я резко обернулся и увидел того фальшиво-весёлого толстяка, что недавно вёз меня сюда и назывался моим другом.

— Здорово, Свят! Вот не ожидал тебя здесь увидеть!

— Извините, а мы с вами знакомы? — я насторожился. Мне никогда не нравился этот человек, а сейчас у меня было такое чувство, что очень даже он ожидал, что он нашёл меня здесь не случайно.

— Старых друзей не узнаёшь? — он наигранно изобразил обиду. — Мы ж с тобой вместе поступать собирались, ты ещё мне хвастался, что ты гений. А вон оно как вышло — ты теперь официант, а я всё-таки художник! — он заржал, — А у меня как раз дела в гору идут, да. Мне тут подкинули парочку оригинальных идей, — он подмигнул мне и заржал так мерзко, что я окончательно уверился: что-то тут не то!

— Рад за вас. Но что-то я пока не могу вас припомнить. И если вы не заметили, мы тут разговариваем.

— А, — толстяк перевёл взгляд на Бородатого, — Неудавшийся художник и бывший учёный! Что ж, вам есть, о чём поговорить. Не буду отвлекать. А ты давай припоминай меня, я живу неподалёку и частенько к тебе сюда захаживаю. Пойду, сяду на любимое место, — он снова подмигнул и наглой походкой направился в соседний зал.

— Отвратительный тип, — фыркнул Бородатый.

— Вот уж точно! Вы его разве знаете? — удивился я.

— Имел несчастье пообщаться однажды. Знаете, очень люблю это местечко, вместе с покойной женой любили мы здесь бывать, а теперь вот я один, сижу, вспоминаю... А он тоже то и дело сюда приходит. Вы разве не замечали?

— Я только начал тут работать пару недель назад, — это ведь почти правда...

— Недавно я видел, как он вместе с какой-то развратной дамочкой веселился над тем, как ловко они обманули какого-то беднягу — вроде украли задумки картин или типа того... я не вникал в подробности.

— А как выглядела эта дамочка? — я не знаю, зачем спросил. У меня появилось неприятное предчувствие, но я ещё не понимал, с чем оно связано.

— Такая румяная бестия в глубоком декольте. Она ещё так отвратительно кокетничала...

— Эй, чувак, твоя смена кончилась, — ко мне подошёл сменявший меня официант.

— А... Да, я уже ухожу. До свидания!

Я пулей вылетел из зала, на ходу срывая с шеи эту удавку с бантиком. Мне всё страшно не нравилось. Что делать? И что там за румяная дамочка? Я сначала даже не подумал о Кате. Я не знаю, зачем я спросил. И это ничего не значит. Мало ли румяных дамочек... Но она фотографировала мои картины, и может быть, этот толстяк обманул её, хитростью выманил кадры... Или случайно где-то их увидел... Мне стыдно было в этом себе признаться, но я подозревал свою возлюбленную, и мне от самого себя было гадко и отвратительно. Я гнал эти мысли прочь, оправдывал её, как только мог, но... а вдруг?! Меня накрыло с головой, я весь дрожал и не находил себе места. Что украдут мои картины, на которых моя душа наизнанку, в которые вложено всё: мои чувства, мечты, мысли… Смысл моей жизни, всё, над чем я трудился в последние 10 лет — любой образ, любое переживание из головы сразу же передавались кисти; что кто-то украдёт их, нарисует получше и выдаст за свои... Ведь это же был мой самый ужасный тайный страх, я из-за этого никому не мог их показать... И если представить, что она, единственная, перед кем я обнажил душу, та, кого я любил и кому слепо, безгранично верил, если она вовсе не любила и не понимала меня, если всё это время она притворялась, лгала мне, обкрадывала меня?! И за моей спиной смеялась надо мной вместе с этим жирным гадом?! Да как и чем мне жить-то теперь, после этого?! Получится, что вся моя прежняя жизнь не имела смысла, она украдена у меня, вместе с моей душой украдена! У меня больше нет души, потому что она вся была в том, что я создал, а оно больше мне не принадлежит... От меня будто отрезали жизненно важный кусок плоти и утащили непонятно куда... У меня ничего больше в жизни не было, кроме этих картин, того, что создано моим мозгом — может, плохих картин, может, больным мозгом, но больше ничего у меня не было! Я был для себя единственной опорой, а теперь меня нет, меня уничтожили, и кто? Та, кто никогда, ни за что не мог этого сделать, единственная, кого я любил, нанесла мне удар в спину... И никому, никому нельзя доверять! Я больше никому ничего не покажу, не перед кем не откроюсь. Да я и делать больше ничего не буду. Я просто не могу начинать сначала, мне нечем начинать, не из чего создавать, я совершенно пустой теперь...