Реформаторы XVI века опирались на авторитет Писания, выступая против преданий, широко распространившихся в церкви в период средневековья. Церкви, возникшие во время Реформации или после, вслед за отцами ранней церкви подчеркивают определяющую роль Библии. Лютеране, реформаты, англикане, пресвитериане, баптисты и методисты, а также представители современных пятидесятиических церквей безоговорочно отводят Писанию центральное место в своей вере, жизни и учении. В отличие от последователей реформаторов, в Восточной православной и Римско–католической церквях сформировался более сложный и неоднозначный взгляд на участие Писания в жизни церкви. Но и эти церкви — церкви с более глубокой историей — неизменно почитали Библию как письменное откровение Божьего слова. Более того, их недовольство церквями реформаторского толка вызвано не только расхождениями в толковании конкретных частей Библии, но и, по их мнению, слишком бесцеремонным отношением к Писанию в целом.

Ни одна из крупных христианских церквей никогда не воспринимала Библию как сборник «полезных советов», к которому следует обращаться при обсуждении спорных вопросов. С самого начала ее особое место в церковном прославлении служило доказательством того, что она является частью не только интеллектуальной, но и молитвенной жизни церкви, а также ее поклонения. Наряду с непосредственны использованием псалмов в качестве основы поклонения многих христианских деноминаций, чтение Евангелия во время евхаристической литургии едва ли не в большинстве церквей свидетельствует о молчаливой, но безусловной уверенности в том, что Библия по–прежнему остается главным средством общения Бога со своим народом и нашего общения с ним. Широко распространенная традиция индивидуального чтения и изучения Писания — явление, когда–то характерное исключительно для протестантизма, а ныне активно культивируемое и католиками, играет ведущую роль в молитвенном поклонении многих поколений христиан. И не только в поклонении, но и в ученичестве. Читая и изучая Писание, мы возрастаем в Божьей любви, более полно постигаем Бога и его истину и вырабатываем в себе привычку жить в соответствии с евангелием Иисуса, даже когда весь мир пытается убедить нас в обратном. Поскольку все это остается жизненно важной частью христианского образа жизни, можно сказать, что Библия неразрывно вплелась в полотно повседневной жизни каждого отдельного христианина.

Различные церкви по–разному реализуют эту теорию на практике. Моя собственная, англиканская церковь (входящая в состав Всемирного англиканского сообщества) традиционно предпочитала не высказывать свои взгляды на Библию в многотомных трактатах и докторских диссертациях по каждому возможному вопросу, которые как бы освобождают рядовых прихожан от необходимости самостоятельно молиться, читать и осмысливать Писание. Напротив, мы утверждаем, что именно чтение Библии находится в самом сердце нашего совместного поклонения. Мы призываем всех христиан к самостоятельному чтению и изучению Писания. А руководству церкви, в частности епископам, предстоит решение самой серьезной задачи — изучать и преподавать Писание, направляя жизнь церкви в надлежащее русло.

Библия не живет за закрытыми вратами церкви, поскольку церковь (при условии, что она остается верной своей сущности и призванию) всегда открыта для Божьего мира. Современная культура неизбежно сталкивается с вопросами, имеющими непосредственное отношение к Библии. Это происходит в разных ее сферах. В настоящей главе я хотел бы выделить те из них, которые особым образом взаимодействуют и пересекаются друг с другом: культура, политика, философия, богословие и этика. Этот список никоим образом не следует считать исчерпывающим, однако он дает некоторое представление о том, почему повсюду, в том числе и в западном мире, достаточно сложно использовать Писание таким образом, чтобы добиться признания и согласия хотя бы в пределах церкви, не говоря уже о пристально следящем за нами мире.

Непрерывное и широко обсуждаемое взаимодействие между «модернизмом» и «постмодернизмом» посеяло некоторую неуверенность в обществе, по крайней мере в западных странах. Прежде всего это отразилось на трех основных сферах.

Сначала сомнению и деконструкции подверглись наиболее значительные из древних повествований о том, кто мы такие и для чего мы живем. В каком–то смысле модернистская риторика обернулась против самой себя. Модернизм (течение, появившееся в эпоху Просвещения XVIII века) начал свое шествие по миру благодаря творчеству таких писателей, как Вольтер, подвергнув нападкам всеобъемлющее повествование, представленное церковью. Постмодернизм, в свою очередь, поступил точно так же в отношении всех великих историй («метаповествований»), сообразно которым люди веками строили свою жизнь. В этот разряд попали, в том числе, и столь почитаемые модернистами истории о «прогрессе» и «просвещении». Очевидно, что Библия не только включает в себя немало отдельных историй о Боге, мире и человечестве. В полноте своего канона, от Бытия до Откровения, она содержит именно такую всеобъемлющую историю, которая вызывает особое неприятие у наших современников. Как и все метаповествования, она немедленно навлекает на себя подозрение в том, что служит интересам определенной группы людей и является одним из элементов борьбы за власть.

Кроме того, с недавнего времени под пристальное внимание (и даже нападки) попало понятие истины. Многие сегодня оперируют двумя разными представлениями об «истине». Так например, задавая вопрос: «Действительно ли Иисус умер на кресте?», мы, как правило, хотим знать: «Произошло ли это на самом деле?» Но спрашивая: «Содержит ли в себе истину притча о Блудном Сыне?», нам и в голову не придет задуматься о реальности описанных в ней событий. Ведь для понимания притчи это совсем не важно. Мы называем притчу «истинной» в совершенно ином смысле этого слова — в ней мы обнаруживаем правдивое изображение Бога и его любви к нам, а также многочисленные проявления человеческого греха, которые можно найти во всех сферах человеческого знания и опыта.

Пока, как будто, все понятно, — хотя в большинстве своем люди редко задумываются о различных значениях слова «истина» и о том, как это может сказаться на поисках ответов на другие вопросы. Вместо этого представители позднего постмодернизма постарались заключить как можно больше сфер человеческого общения в рамки первого типа «истины», превращая все в «факты», аккуратно упакованные для измерения, взвешивания и освидетельствования, в результате чего наша жизнь и общение выглядят как химический эксперимент или математическое уравнение. Однако эти попытки уже исчерпали себя, особенно в таких областях, как история и социология. Теперь же постмодернизм немного изменил свой курс: он подталкивает нас к предположению о том, что всякую «истину», в том числе и пресловутые «факты», полученные в ходе научного эксперимента, можно свести к жажде власти (возможно, ученые работают на компанию, стремящуюся к обогащению за счет продажи особого вида лекарства или что–то в таком роде). Всякие притязания на истину, таким образом» продиктованы погоней за властью, как заявил Ницше более столетия назад. Все утверждения о том, «как на самом деле обстоит дело», превращаются в вариации на тему: «Как я понимаю происходящее» или даже «В каком свете мне это выгодно представить».

Быть может, было бы лучше говорить о том, как мы (представители определенной культуры) воспринимаем происходящее? Идея так называемого «социального толкования» оказала значительное влияние на понимание «истины» в целом. Согласно этой идее, на первый взгляд устойчивые, поддающиеся количественному определению понятия на деле оказываются средством, с помощью которого «отдельно взятое общество истолковывает реальность». Поскольку в Библии много говорится об истине и о том, какое отношение она имеет к каждому отдельному человеку, легко представить себе, что ее заявления могут и должны расцениваться как выражения частных, относительных и ситуативно ограниченных точек зрения. «То, что ты считаешь истиной» не обязательно совпадает с «тем, что считаю истиной я». Социальное толкование реальности разнится в зависимости от конкретно взятого общества. Этот культурный сдвиг до последнего времени был бы недоступен для понимания большинства людей. Однако в наши дни он кажется столь очевидным, что, как это ни парадоксально, сам стал одной из абсолютных и неоспоримых истин.