— Так, стало быть, ваши господа выбрасывают крепостного на улицу, лишают его крова и хлеба? Скажите, люди добрые, разве крепостной не человек? Ведь даже собаку в такую пору и нехристь не выгонит из дому. Разве крепостной не такой же человек, как вы и я? И где же это писано, что человек может стать собственностью другого человека? Разве не все мы созданы по образу и подобию божиему и разве первейшая заповедь господа нашего Иисуса Христа не гласит: «Возлюбите друг друга, как братья и сестры»? Так скажите же, может ли брат быть рабом брата своего?

— Нет, нет, нет! — загудела толпа.

— Воистину так! — подтвердил он. — Апостол Павел пишет коринфянам: «Рабом ли ты призван быть, не смущайся, но если можешь сделаться свободным, избери лучшее». И когда Иосиф был продан своими братьями, подлыми завистниками, в рабство, бог повелел Моисею, чтобы каждый говорил своему сыну: «Рабами мы были в Египте у фараона, который жестоко притеснял нас».

— Да, мы изберем лучший путь! — прозвучал зычный голос Пауля Икельзамера, и проповедник торжественно продолжал:

— Слушайте, братья, как попы и монахи, пресмыкающиеся перед владетельными господами, сами посрамляют себя мудростию Соломоновой, которая гласит: «Если ты поручился за ближнего твоего и опутан словами уст твоих, сделай же, мой сын, вот что, и избави себя, так как ты попался в руки ближнего твоего: спеши, одолей его и гони прочь». А через пророка Исаию глаголет господь так: «За ничто вы проданы и без серебра будете выкуплены».

Толпа зашумела, как ветер в деревьях.

— Правильно! Правильно! Вот истинное откровение божие! Довольно нас водили за нос и бесстыдно надували попы!

— И наш тоже хорош! — пронзительно крикнула жена кузнеца и погрозила кулаком в сторону церковного дома.

— Все они одним миром мазаны, — вставил общинный писарь. — Есть латинская библия и у отца Бокеля, да что толку-то? Вся латынь давно вышла из него потом в трудах праведных…

…над жбаном вина! — закончил кто-то из стоявших сзади.

— И над его племянницей во Христе Аполлонией, — добавил другой.

Поющие монахи. Карикатура на римско-католическую церковь. С гравюры XVI в.

В толпе раздался хохот: Аполлония была стряпухой его преподобия Непомука Бокеля.

— Все они прислужники Ваала! — громовым голосом продолжал проповедник среди водворившейся тишины. — Их раздуло от обжорства и разврата, а сердца их прогнили насквозь. Истинно говорю вам, скорее светлый родник забьет из навозной кучи, чем чистое слово божие выйдет из их отрыгающих вином уст. То сам сатана напялил рясу и благовестит к обедне, уцепившись хвостом за церковный колокол.

Старый Мартин, который стоял, опершись на костыль, ближе всех к проповеднику, прервал его возгласом:

— Надобно вернуться к древнему обычаю, когда каждый приход сам выбирал себе священника.

Но его слабый голос был едва слышен, и проповедник, громко повторив его слова, продолжал:

— От всей души скажу: да будет так! Завитые, надушенные, напомаженные стоят они у алтаря. Они пожирают и пропивают дары, приносимые на дело благочестия, а стадо свое пасут на бесплодной почве, не родящей ничего, кроме благодати рабства. Иной благодати они не признают, эти апостолы сатаны! Вырвать их надо с корнем! Уничтожить как богопротивное семя! Секира уже занесена над их головами, и скоро господь свершит свой приговор.

— Пропади они пропадом! — загремел густой бас кузнеца.

— Ведь сказано в священном писании, — продолжал проповедник, — что богу надлежит повиноваться больше, чем людям. Но попы толкуют евангелие вкривь и вкось для того, чтобы господа, подкрепляя свои ленные права священным словом, могли жестоко угнетать простой народ. Это наемники диавола и вождь их — сатана! Они взваливают на ваши плечи все новые и новые тяготы. Нынче они выпрашивают у вас доброхотное подаяние, а через год требуют его уже как должное. Нынче одолжение, завтра принуждение, а там, глядишь, и закон. Вот откуда произошли их старинные права, которыми они так кичатся.

— Правильно! Правильно! — зашумела, загудела толпа, ловившая каждое его слово.

— Это маги и волшебники! — крикнул Пауль Икельзамер. — Сегодня подавай им петуха, а завтра они сделают из него теленка[11].

— А у бедняка они из вина делают воду, — продолжал проповедник. — Они готовы выжать даже мозг из костей наших и нас же заставить платить за него проценты. Сами они обжираются, как ненасытные псы, а вас обременяют податями, десятинами, оброками и оставляют с женой и ребятишками без куска хлеба.

— Как Конца Гарта! — раздался голос из толпы.

— А ленная власть! А кулачное право! Будь они трижды прокляты, эта растленная власть, это разбойничье право! Они кладут себе в карман налоги, пошлины, десятины, которые вы платите, расточают их на кутежи и распутство, а вас заверяют, что все это идет в общую казну, на общую пользу. Но попробуй-ка только поднять голос! И тебя, как бунтовщика, ждет тюрьма, плаха или четвертование. Они истребляют нас беспощадно, как бешеных собак. Разве бог дал им на это право? В какой книге это написано? Истинно говорю вам, праведный бог не потерпит более такой несправедливости. Храните эти слова в сердце своем, дорогие братья!

Сняв широкополую шляпу, он вытер рукавом вспотевший лоб и слез со скамьи. Толпа не шевелилась. С минуту длилось молчание, потом все вокруг зашумело, забурлило, и сотни рук потянулись к проповеднику, чтобы дотронуться до него, пожать ему руку. Со всех сторон его забросали вопросами, и для каждого нашлось у него слово совета и участия.

Мейстер Виланд спросил, как избыть беду и оградить себя от козней наемников дьявола. Поглядев на голые мускулистые руки кузнеца и на его увесистый молот, странствующий проповедник только усмехнулся и сказал:

— Вы выкуплены дорогой ценой, так не будьте же рабами человека. Вы никому ничего не должны. У вас нет иного долга, кроме долга любви к ближнему. Живите в законе евангельском, и тогда никто из вас не будет выше другого, и все вы будете как братья и сестры.

У кузнеца вырвался негромкий протяжный свист. Как и другие, он ожидал более вразумительного ответа: ведь он спрашивал о том, что волновало большинство крестьян. Проповедник вынул из-за пазухи краюху хлеба и принялся ее жевать. Симон предложил ему отдохнуть и разделить с ним трапезу в его доме, но тот отказался. Как говорится в священном писании, человек должен проводить свой день в трудах, а теперь дни недолгие.

— Куда путь держите? — спросил его старый Мартин.

Проповедник показал посохом на восток.

— Коли будете в Айшгрунде, — понизив голос, сказал Симон, — помните, что есть в Оттенгофене надежный человек, Иорг Бухвальдер. Только берегитесь маркграфа Бранденбургского — Казимира Ансбах-Байрейтского;[12] он из тех, у кого, как вы сами сказали, расправа коротка. Он ведь не пощадил даже отца родного. Вместе с младшим братом они напали на него в ночь под масленицу и привезли пленником в Плассенбургский замок. Вот уж почитай десять лет, как они морят старика в башне. Маркграф говорит, что старик не в своем уме, да только кто этому поверит?

Странник осклабился, скривив свой широкий рот.

— Что может сделать мне маркграф, когда моя защита — сам бог?

И, пожав Симону руку, он удалился. Толпа повалила за ним, чтобы проводить до околицы.

— Не худо бы ему поговорить с нашими господами, чтобы в них проснулась совесть, а мы и сами знаем, где жмет башмак[13], — сказал второй староста, Вендель Гайм, обращаясь к Симону, стоявшему в стороне вместе с отцом и Паулем Икельзамером. Вендель Гайм был значительно старше Симона. На первый взгляд он казался человеком бесхитростным, душа нараспашку. Но если хорошенько к нему присмотреться, чувствовалось, что Гайм себе на уме.