Вторая высота ждала меня в Калуге. Горькими ветрами жизни занесло меня в те края: умерли отец и мать, и я оказался в чужой семье. Пришлось отрабатывать сиротский хлеб — летом пас коров, зимой учился в школе. Никогда не забыть светлого дня, когда усатый рабочий, которого мы называли «партпапашей», повязал мне на грудь красную пионерскую косынку и сказал, что отныне она будет моим личным красным знаменем, с которым я должен жить и бороться.

Комсомольцы растили нас заботливо и строго. Перед каждым пионером ставилась задача — готовить из себя борца за мировую коммуну, и для этого каждый обязан укреплять свои силы, развивать боевой дух.

Однажды нам объявили, что комсомольцы калужских железнодорожных мастерских оборудовали для нас детский стадион. Для него выбрали красивое место в Загородном саду, где высокий берег спускался к речке Ячейке и открывались неоглядные заокские дали.

И началась у нас жизнь, похожая на сказку. Едва раздавался в школе последний звонок, как мы связывали веревочкой учебники и, обгоняя друг друга, мчались на стадион. То-то было радости — подтягиваться на турнике, раскачиваться на брусьях, карабкаться в небо по гладкому шесту или взбираться по канату, который ускользал из рук. Забавно, задорно и весело!

Тогда и столкнулся я со своей второй, невыразимо трудной высотой. Дело в том, что ребята, мои товарищи, и даже девочки легко брали с разбегу высоту метр двадцать сантиметров. А мне она не давалась. Я был маленького роста, и как ни разбегался, сколько сил ни вкладывал в прыжок, планка предательски слетала на землю. Надо мной смеялись. Никто не хотел верить, что мне под силу такая высота. Особенно было стыдно оттого, что смеялась вместе со всеми она, девочка с косичками — самая красивая на свете, в которую я был тайно и безнадежно влюблен. Как мне хотелось подрасти хоть на капельку, хоть на один сантиметр. Но не рослось — тяжелое и голодное было время.

До чего же обидно быть последним! Нет, я не мог с этим смириться и затаил в душе мечту — преодолеть непокорную высоту, чего бы мне это ни стоило. Я выбрал уединенное место — просторный сарай, где дедушка Никита делал кадушки. И когда он уходил в церковь молиться, я запирался в сарае и начинал тренироваться. Наверно, ни один чемпион мира не придумал бы для себя таких нагрузок, какие придумывал я: прыгал, скакал, приседал. Я замечал, что дело шло на лад, но не разрешал себе успокоиться. Покорив в прыжке очередную высоту, веревочкой измерял ее и безжалостно прибавлял новые сантиметры. Тренировками доводил себя до изнеможения, зато чувствовал, что становился сильнее.

Наконец наступил счастливый день. С чувством затаенной радости, чуть-чуть задаваясь в душе, я появился на стадионе, спокойно и деловито установил планку на высоте метр двадцать сантиметров, разбежался и на глазах у всех птицей перелетел через планку. Не медля ни минуты, установил новую высоту — метр двадцать пять — и снова мячиком преодолел препятствие. Мне казалось, что я перепрыгивал по крайней мере через Казбек. Но почему-то никто не заметил моей победы. Ладно, успокаивал я себя, если бы на стадионе была она, то наверняка заметила бы и улыбнулась. В это я верил беззаветно — сердце мое верило!

Так было со второй моей жизненной высотой.

Потом были высоты зрелости и профессии, высоты добрых дел, которые мне посчастливилось совершить. Теперь листаю страницы пережитого, вызываю в памяти пройденные дороги и радуюсь, что остались позади взятые высоты.

Идут годы бессменной чередой. Теперь в Калуге, в бывшем Загородном саду на месте нашего пионерского стадиона сооружен современный космодром. Его венчает музей космонавтики с величественным куполом, напоминающим ракету, устремленную к звездам.

Калужане не случайно выбрали для ракетодрома такое красивое место. Циолковский при жизни любил гулять в Загородном саду. И не тогда ли, не в этих ли тихих липовых аллеях, явились ему пророческие слова о полетах за пределы атмосферы, когда калужане сядут в звездолеты и полетят по маршрутам, намеченным великим мечтателем: Москва — Луна, Калуга — Марс…

В теплых ветрах, пахнущих тополиными почками, возвращается весна. Еще лежит снег. В Загородном саду, где нацелен в небо корабль «Восток», подаренный калужанам героями космоса, ребятишки катаются с горы на санках. Им весело, они копошатся в снегу, беззаботно хохочут. Гляжу на их забавы и думаю: каждому времени свои песни и свои высоты. Мы, первые пионеры Калуги, стартовали с этой площадки в жизнь. А им, внукам нашим, покорять новые высоты — парить в звездолетах в просторах Вселенной.

Завидная судьба, счастливая высота!

1981

Случилось и мне однажды быть богатым человеком. Свалилась на меня удача и вскружила голову.

Было это в далеком детстве, в забытой и незабываемой Юзовке. Узкие и горбатые улицы у нас именовались на английский манер — линиями. Наверно, так распорядился хозяин металлургического завода англичанин Джон Юз, живший на Донской стороне в каменном особняке за высоким забором.

Не считая рабочих предместий — Ларинки и Александровки, где были свои порядки и свои законы, в городе насчитывалось девятнадцать линий. Они располагались рядами между Первым ставком и мелкой речкой Кальмиус, за которой начиналась неоглядная степь.

Наш саманный домик-завалюшка стоял на самом краю Пятнадцатой линии. Там между основными улицами тянулись позади домов пустынные переулки. Их так и называли — Грязные. Они служили для свалки жужелицы, огородной ботвы, ломаных табуреток и всяких других ненужных вещей. Летом Грязные до крыш зарастали сказочными лопухами, цепкой непролазной дерезой, колючим татарником и кустиками сладкого паслена. Иногда можно было увидеть издали над бурьяном золотой лик подсолнуха, случайно выросшего на удобренной почве. Это был волшебный мир диких трав, голубых бабочек, юрких ящериц и загадочных жуков в зеленых жестких пиджаках.

Грязные были излюбленным местом наших мальчишеских забав. Никто нас не видел там, никто оттуда не прогонял, и мы целыми днями нежились на солнышке в зарослях цветов и колючек, курили цигарки из сухих листьев, рассказывали друг другу сказки и мечтали о том, чтобы какой-нибудь добрый колдун и волшебник подкинул нам незаметно или спустил с неба на веревочке чугунок пшенной каши со свиными шкварками, а если жалко каши, то житных пышек, жаренных на подсолнечном масле. Увы, никто нам подарков не делал, а приходилось с голодухи очищать от кожуры сладковатые на вкус стебли сурепки и жевать их.

Однажды в разгар знойного лета я забрел на Грязную. Кто-то из ребят говорил, будто в Первом ставке ловятся на кузнечиков крупные караси и краспоперки. А на Грязной кузнечиков было видимо-невидимо. С утра до ночи там стоял серебристый звон. Кузнечики были красивые, с розовыми и голубыми подкрыльями. Иногда можно было накрыть картузом зеленую, величиной с палец глазастую и крылатую саранчу. За нее на улице можно было выменять самую лучшую свинчатку.

Пробираясь сквозь буйные дебри колючек и лебеды, я увидел под ногами голубоватые, похожие на кружева листья кавуна. Я присел, развел руками листья и чуть не вскрикнул от радости. На ползучих извилистых плетях росли крохотные, словно игрушечные, кавунчики, но они были настоящими, живыми и даже полосатыми. Один величиной с грецкий орех, другой покрупнее, а третий вовсе с кулак.

Говорят: счастье к счастью. Оглянулся я вокруг и заметил неподалеку зеленую дыню величиной с яблоко. Рядом под листом пряталась другая, желтобокая, она даже на вид казалась ароматной и сладкой. Посмотрел я в другую сторону и увидел в бурьяне высокий помидорный куст, а на нем краснели теплые от солнца помидорчики!

Сердце мое гулко заколотилось от радости и неосознанной тревоги. По уличным законам я был единственным владельцем найденных богатств, потому что нашел их «чур на одного». Но что было делать, как сберечь от посторонних глаз нечаянные мои сокровища? Построить здесь шалаш и жить на Грязной, караулить свою бахчу, как стерегут торгаши на юзовских базарах недоступные для бедных брички со спелыми дынями и кавунами?.. Я прикрыл дорогую находку листьями лопуха и, пригнувшись, незаметно прошмыгнул с Грязной к себе во двор.