— Свят, свят!.. Да воскреснет бог!..

Ангелы не исчезали. Старуха завопила дурным голосом и бросилась прочь. Путаясь в длинной юбке, она протиснулась в калитку и мигом заперла ее изнутри на засов.

Придя в себя, Степа бросился за крестной и забарабанил в калитку.

— Это я, крестная!

Но уже слышно было, как она запирала на крючок вторую дверь.

В растерянности Степа опустился на четвереньки и, ломая на спине крылья, полез в подворотню.

Дунаевы уже вернулись из церкви, когда Илюша несмело вошел во двор.

— Где был? — спросила бабушка в упор.

— С комсомольцами ходил по городу.

— Богохульствовал?

Дядя Петя подмигнул племяннику: дескать, не бойся.

Дедушка сердился на приемыша и за столом сказал мрачно, ни к кому не обращаясь:

— Поймать бы одного да вздуть хорошенько, другим была бы наука…

Ему никто не ответил.

Комсомольский карнавал взбудоражил весь город. Обыватели и церковнослужители проклинали безбожников, грозились пожаловаться в Москву Ленину. Слыхано ли дело — надеть на Иисуса Христа валенки и заставить его плясать посреди улицы, точно это не господь бог, а самый последний мужик-пьяница. В старые времена за такое богохульство вырывали язык, сжигали живьем на кострах. Хороша же власть, которая допускает поругание веры!..

Комсомолия праздновала победу. Никогда раньше не бывало такого прилива желающих вступить в ее ряды. Казалось, поповская камарилья была положена на обе лопатки. И комсомольцы были удивлены, когда их вожаков потребовали для ответа в губкомпарт и там сделали строгое внушение.

Оказалось, что ответили церковники на антирелигиозный карнавал многолюдным крестным ходом за реку и там под пение молитвы сожгли на костре соломенные чучела представителей губкома.

Это был вызов рабоче-крестьянской власти.

В уездах и того пуще — были случаи зверских расправ. Правда, молодежь сама давала к этому повод. В одной церкви пятеро не в меру развеселившихся парней во время крестного хода сбросили с колокольни мяукающего кота, подвязанного к зонтику. Озлобленное кулачье и монахи схватили всех пятерых и поволокли к реке. Один пытался убежать, но его догнали и убили кольями на месте. Остальных скрутили проволокой, привязали тяжелый камень и столкнули с берега в реку.

Такой ценой заплатили комсомольцы за необдуманное озорство.

— Выходит, что мы, коммунисты, тоже дали ошибку, — говорил секретарь губкома, оглядывая смущенных комсомольцев. — Недосмотрели, не подсказали вам, что у церкви политика хитрая и что к борьбе с нею надо относиться серьезно. Мы забываем, что религия — это вера бедных людей. Да, да, я не оговорился… Пойдите в церковь и посмотрите, кто там бьет поклоны. Горемычные вдовы, калеки, больные, те, кого обошло счастье на земле. Они верят, что получат его от бога на небе. Вот почему, рисуя карикатуры на богов, мы оскорбляем чувства верующих, наших же товарищей, временно заблудших.

Секретарь распахнул окно и подозвал к нему комсомольцев. Вдали видна была Никитская церковь, окруженная толпой верующих.

— Вы вчера нарядили Иисуса Христа в драные валенки и решили, что разделались с богом навсегда. Почему же сегодня церкви переполнены молящимися? Потому, что вы боролись против верующих, а надо было драться за них. Вы хотели взять бога штурмом, а нужна длительная осада… Давайте организуем диспут «Есть ли бог?», вызовем попов на открытый бой и раскроем перед народом обман и лицемерие церкви. Вот это будет борьба!..

Невеселые уходили комсомольцы из губкома. На лестнице кто-то хлопнул Митю Азарова ладонью по спине.

— Как дела, отец Димитрий?

Митя оглянулся и увидел Пашку Булочкина, известного балагура и насмешника.

— Отвяжись.

— Лихо ты вчера кадилом размахивал…

— Вот и домахался…

— Не тужи. Все-таки мы сделали доброе дело, и за это дети наши скажут нам спасибо и доломают церкви и тюрьмы…

«На бедного Макара все шишки валятся…» Как будто специально для Степы придумали эту поговорку. Ему опять крепко влетело от крестной за участие в карнавале. А дальше и того хуже — она догадалась, кто вредно влияет на Степу, и запретила ему дружить с Илюшей.

— Еще раз увижу того бусурмана, безотцовщину в моем доме — обоим головы оторву! — заявила она.

Пришлось изобрести телефон. Ребята протянули через улицу нитку, привязали на концы железки и звонили ими, когда требовалось «поговорить».

Сегодня Илюша с самого утра забрался на чердак и подавал условный сигнал, но Степа не отзывался. Выйдя за калитку, Илюша долго прохаживался на виду у Степиного дома, ожидая, что друг заметит его и выйдет на улицу.

В городе звонили церковные колокола. Они будто дразнили Илюшу: «Дилинь-бом, дилинь-бом, а у нас идет служба, и никакие карнавалы нам не страшны».

Оглянувшись по сторонам, Илюша негромко свистнул. Если Степа дома, он обязательно покажется в калитке. Так и было: Степа высунул голову из чердачного окна и, прищурившись, посмотрел на улицу. Он узнал Илюшу и таинственно замахал рукой:

— Иди кругом. На огороде лестница приставлена.

Пригнувшись, Илюша прошмыгнул под окнами Степиного дома, осторожно открыл калитку, пересек небольшой дворик и очутился в огороде. Степа уже выглядывал из другого чердачного окна, смешно вытянув шею.

— Лезь сюда.

— А крестная где?

— В церковь ушла.

— Мои тоже…

— Скатертью дорога!

— Степа подал товарищу руку и втащил его на чердак.

Илюша сказал с упреком:

— Я тебе с утра сигналил по телефону, дергал-дергал, а ты молчишь.

— Ты мне тоже нужен… Дело есть.

— Какое?

Вместо ответа Степа взял руку товарища и приложил к своей макушке.

— Чувствуешь?

— Что?

— Шишку чувствуешь?.. Вчера встретили меня Фоня и Шурик, схватили и спрашивают: «Хочешь, мы тебе диспут устроим?»

— Какой диспут?

— Спроси их… Колотят и говорят: «Вот тебе за Георгия Победоносца! А это за богородицу!» Потом Шурик ка-ак стукнет меня палкой по голове: «За Иисуса Христа! Будешь знать, как надевать на господа бога валенки. Беги, пака цел…» А Фоня догнал меня и говорит: «А ну стой. Отвечай: есть бог или нет?» Я подумал и сказал: «Для кого есть, а для кого нету». Они засмеялись: «Косой, косой, а хитрый».

— Знаю, — воскликнул Илюша, — знаю, что такое диспут! Вчера дядя Петя говорил, что в городском театре будут спорить про бога. Одни — что он есть, а другие — нету. Чья возьмет — это и есть диспут.

— Скорее всего…

— А вот ты скажи мне, почему в церквах служба идет, как будто бог опять появился? Ведь его тогда отменили.

— Откуда мне знать, чудак-человек, — пожал плечами Степа.

— Степа, а что, если нам пойти на этот… диспут?

— Крестная не пустит.

— Убежим…

— Ладно, может быть, пойдем.

Наконец настал день — в городском театре сошлись два враждебных лагеря: защитники бога и его враги, собрались не для примирения, а для борьбы.

В посланиях патриарха Тихона церквам было сказано: нельзя больше терпеть богохульства. Иначе не прекратятся насмешки и нападки на святую религию.

Дело дошло уже до того, что дочь священника отца Серафима Богоявленского отреклась от веры и ушла из родительского дома. Об этом было объявлено в большевистской газете «Коммуна». Девица писала, что ей стыдно за отца-священника, который скрыл церковные ценности, необходимые для спасения голодных детей. Весть об отречении девушки поразила духовенство, и газета переходила из рук в руки.

Если дочь священника восстала против самого господа, чего еще ожидать? Хорошо, что в уезде учинили суд над пятью богохульниками, правильно сделали, что утопили их в Оке. Бог учил: «Приведите ко мне тех, кто не хочет, чтобы я царствовал над ними, и убейте их предо мною».