Само место тинга считалось священной землей. Тот, кто своим мечом осквернял кольцо из веток орехового дерева, ограждавшее собрание, превращался в отверженного, поднять руку на которого мог всякий. В то же время, атмосфера этих регулярных собраний отчасти напоминала ярмарку: это была возможность увидеть давно знакомые и новые лица. Каждый устанавливал свою палатку среди палаток своей родни и знакомых, а выступления многословных ораторов перемежали развлечения: борьба, игры в мяч, состязание в скорости; в них можно было принять участие или просто поглазеть.

Обычно тинги проводились на территориях, находившихся в центре общины, до которых можно было без труда добраться по воде. Места их расположения по сей день можно точно определить на Тинвальд Хилл на острове Мэн, в самом сердце Дублина, а также, по всей видимости, и на перешейке Стеннис на Оркнейских островах. Сюда со всех окружающих земель собирались облеченные властью люди, причем среди них не было женщин. Путешествие на тинг зачастую занимало несколько дней. Разумеется, на тингах обсуждались не только убийства. Споры соседей из-за земли, подготовка к войне, принятие христианства и даже иски о совращении женщин – тинг рассматривал эти и многие другие социальные проблемы. Он совмещал в себе функции совещательного органа и суда.

Разбор дел происходил в соответствии с освященными древней традицией правилами. Давали показания свидетели, а законоговорители[17] (lawman) – профессионалы-эксперты в области судебной традиции – высказывались по поводу наиболее запутанных вопросов. Законоговорители подчас приобретали влияние, сравнимое с королевским, как, например, в случае судей-димстеров[18] (deemsters) острова Мэн. Когда во время правления Этельреда изменник Эдрик попытался поселить разобщенность среди датчан в Восточной Англии, он пригласил в свой дом и втайне убил именно двух датских законоговорителей.

О будущем собрании сообщалось посредством стрелы, пересылавшейся из семьи в семью. Стрелу несли быстроногие гонцы, подобно тому, как разносили в романах сэра Вальтера Скотта из клана в клан по нагорьям Шотландии пришедший ей на смену пылающий факел. Когда же стрела посередине была переломана, а конец ее обмотан шнурком или ивовым прутом, то это уже был знак войны, призывавший: «приходите с оружием». Так что во время вторжения или широкомасштабных экспедиций тинги становились мобилизационными центрами. Фригольдеры были свободны выбирать себе ярла, но, при всей своей свободе, будучи призваны для будущего набега или войны, они были обязаны следовать за его знаменем. Правда, военная служба едва ли была норманну в тягость. Его рука сготовностью бралась и за эфес меча, и за рукоять весла. Вильгельм Мальмсберийский в письме выразился очень удачно об одном из вождей из Нортумбрии, который не выдержал скуки двора Этельстана и, пробыв там несколько дней, «словно рыба в море, вернулся к пиратскому ремеслу».

Авантюрные путешествия были обязательным этапом воспитания знатного юноши. Викинг никогда не считался слишком молодым для таких походов: Эйрик Кровавая Секира и Олав Святой, к примеру, совершили свой первый поход по Северному морю, когда им было не более двенадцати лет от роду. Эйнару Криворотому, ярлу Кейтнесса, «было четырнадцать зим от роду, когда он собрал ополчение с земли и отправился разорять владения других конунгов».

Если младшие сыновья получали при разделе семейного наследства только движимое имущество, то они отправлялись в море с целью «добыть себе состояние». Для них это было единственной доступной профессией. Несмотря на то, что с течением времени появилась и альтернатива беззаконным грабительским набегам: торговое путешествие, – побудительные их причины нисколько не изменились.

Нет ничего удивительного в том, что викинги-скитальцы, как это традиционно происходит с моряками, довольно легкомысленно относились к вопросам брака. Судя по всему, один или два знаменитых вождя, когда их походы затягивались надолго, в различных областях Британских островов брали себе разных жен, причем происходило это не только в языческие времена. Однако, несмотря на то что полигамия процветала даже и у оседлых норманнов, статус женщины оставался на удивление высоким. Хотя ей и не разрешалось посещать тинг, в ряде случаев она считалась равной мужчине и даже могла, согласно порядку наследования, занять место жрицы. Женщина могла аннулировать брачное соглашение так же легко, как и ее муж, причем долю жены при разводе составляла треть всего имущества. Хотя по половой принадлежности определялось как минимум превосходство одного представителя общества над другим, вполне возможно, что это превосходство состояло лишь в том, что женщины, равно как и рабы, не были участниками сражений. Как бы то ни было, но, если оскорбленная сторона поджигала дом оскорбившего их соседа и убивала всех мужчин, пытавшихся спастись из огня, женщинам всегда предоставляли возможность выйти. Первый Ренгвальд, «любимый всеми ярл» Оркнейских островов, поджег палаты своего соперника Торфинна, когда тот «сидел на пиру». Среди дыма пожарища Торфинн предложил своим людям просить Ренгвальда о перемирии. «Тогда Ренгвальд позволил выйти наружу всем женщинам и рабам, однако сказал, что будет рад увидеть большую часть людей Торфинна мертвыми, а не живыми».

Во всем остальном доброта викингов была столь же случайным явлением, как и удача, поджидавшая их в дальних путешествиях. Викинг по собственной прихоти мог вдруг даровать свободу мужчинам-заложникам, но уже в следующий момент обрушиться на других с дьявольской жестокостью. И горе тому, кто попал в руки викинга, если его честь задета. Обрядом кровавого орла он утолит свою месть, вскрыв сзади грудную клетку своей жертвы. Но даже кровавый орел бледнеет перед той вивисекцией, которую учинили над Бродиром в ответ на его убийство Бриана при Клонтарфе: «Они окружили Бродира и его людей и закидали их поленьями. Тогда Бродир был наконец схвачен. Ульв Пугало вспорол ему живот, привязал конец его кишок к дубу и стал водить его вокруг, пока все кишки не намотались на дерево. Лишь тогда Бродир умер. Все люди его тоже были перебиты».[19]

Некоторая мягкость норманна проявлялась в их, в общем-то, мрачном чувстве юмора. Другой эпизод из истории о битве при Клонтарфе рассказывает об оказавшемся на стороне побежденных исландце, которому удалось шуткой спасти себе жизнь. В конце битвы, пока сторонники Бриана добивали бегущих, этот исландец, по имени Торстейн, «отстал от других бегущих, чтобы завязать ремень своей обуви. Тут Кертьяльвальд спросил его, почему тот не бежит. „Потому, – ответил Торстейн, – что я не доберусь до ночи домой. Ведь мой дом в Исландии". И Кертьяльвальд пощадил его».[20]

Весьма необычным институтом была система воспитания детей. Подраставшее поколение, а именно мальчиков – сыновей конунгов и ярлов – после рождения, вне зависимости от того, жив их отец или нет, отдавали на воспитание другому человеку. «Лучше иметь хорошего воспитанника, чем дурного сына» – гласит руническая надпись на покрытом рельефными изображениями камне с острова Мэн. Судя по всему, по функции приемный отец представлял собой нечто среднее между наставником и старшим братом. Так как по социальному положению он считался ниже родителей мальчика, за исключением тех случаев, когда был связан с ними узами родства, то появлялось прекрасное средство превращения возможного соперника в союзника – можно было сделать его приемным отцом своего сына. Есть известный анекдот о том, как Харальд Прекрасноволосый таким способом ловко подчинил себе Этельстана. Вместе с послами он отправил к английскому королю своего сына Хакона, который в нужный момент проворно забрался на колени к Этельстану. Это автоматически сделало Этельстана, к величайшей досаде последнего, приемным отцом мальчика. «Конунг был в большом гневе и схватил меч, который лежал рядом с ним, и взмахнул им, как бы желая зарубить мальчика».[21] Однако в итоге Хакон был самым должным образом воспитан при дворе английского короля. «Адальстейн (Этельстан) конунг велел крестить Хакона и обучить его правой вере, а также добрым нравам и куртуазному обращению».[22] К сожалению, судя по тому, как вел себя Хакон в собственном непокорном королевстве, это образование не пошло ему впрок.