И точно. Скоро запел мотор.

— У нас тут дела будут, — деликатно намекнул девушке продавец.

Настя Никитична вышла на крыльцо. У магазина стоял «газик».

Дождь кончился, сквозило меж облаков голубое.

«Как хорошо, что лето — длинные дни», — подумала Настя Никитична, пропуская двух сильно озабоченных людей.

Один вскоре вернулся с охапкой бутылок водки, сел на переднее сиденье. Настя Никитична помялась, но подошла.

— Можно мне с вами? Мне до Кипрей…

— Нет, — отрезал озабоченный человек, он ломал голову, как безопаснее разместить бутылки. — Срочное дело у нас.

Водитель был милостивей.

— Садись! — кивнул на заднее сиденье.

Настя Никитична, закусив от напряжения нижнюю губу, впихнула в «газик» чемоданы. Машина тотчас развернулась, покатила вдоль березовой аллеи.

— Откуда? — спросил водитель.

— Институт закончила, по распределению еду.

— Это хорошо, — одобрил человек, нянчивший бутылки. Он наконец нашел им место поспокойней и принялся налаживать рацию.

— Селена! — кричал он в микрофон. — Селена, это я! Прием!.. Иван Федотыч, докладываю. Обеспечили на сто процентов… Честно? Если честно, на сто двадцать.

Радист не успел еще сунуть микрофон в гнездо, как показался поселок.

— Дальше не повезу, — сказал шофер.

— Но, может, за деньги…

— Какие могут быть деньги? — Водитель кивнул на ворох бутылок. — На свадьбу торопимся. Вот по этой дороге жми к лесу. Тут до Кипрея километров семь, от силы восемь.

Настя Никитична тащила свои чемоданы, поглядывая на чистое теперь небо: день угасал.

«Ну и ладно, — сказала она себе, — переночую в лесу. Наломаю веток, лягу между чемоданами…»

До леса она дотащилась за полчаса.

Села передохнуть. И только села, из черных еловых зарослей сорвалась, полетела, трепеща крыльями, как летучая мышь, огромная птица. Птица скользнула на землю, ушла в глубь леса.

— Меня испугалась! — подумала Настя Никитична вслух.

В лес заходить, однако, медлила, хотя дорога здесь ждала ее хорошая, от первого дерева — асфальт.

— Довольно мне вас тащить! — в сердцах закричала Настя Никитична на чемоданы. — Суну в кусты — ни один дурак вас не возьмет. Из‑за них ночь в лесу коротать, еще чего!

И тотчас решила: немножко потащит, до двух отдыхов, а потом приметит место, чемоданы оставит и пойдет налегке. Пора было спешить: сумерки из‑под кустов потянулись на дорогу.

Вдруг из лесу вышел мальчик с лукошком. Маленький совсем, лет семи–восьми.

— Здравствуйте, тетенька!

— Здравствуй! Ты что же один в лесу гуляешь? Ночь скоро.

— Ягоды завлекли. А вы, тетенька, уж не к нам ли?

— Не знаю. Мне в Кипрей–Полыхань.

— К нам и есть. Пойдемте вместе.

— Чемоданы в кусты оттащу — и пойдем. Замучилась с ними.

— А че с ними мучиться? — Мальчик выломал сухой прутик и прутиком стегнул по чемодану с классиками.

Чемодан дернулся и поехал по асфальту, за ним, не дожидаясь удара, поплыл и другой.

— Интересно, — сказала Настя Никитична и, как бы поправляя волосы, потрогала лоб. — Кажется, нормальная.

— Нормально! — помахал мальчик прутом на тотчас заторопившиеся чемоданы. — Дойдут как миленькие. Ишь изленились. Пойдемте, а то убегут еще.

Настя Никитична пошла вслед за мальчиком, украдкой заглянув в его корзину. В корзине лежали корешки, а на корешках дремала маленькая черная змейка.

— Это же гадюка! — прошептала Настя Никитична.

— Ага! — закивал головой мальчик. — Корешкам силы придает. Маленькая еще. Набегалась сегодня за мной по лесу‑то. Теперь дрыхнет.

— Ладно, все равно хорошо! — сказала Настя Никитична.

— Че! — не понял мальчик.

— Чемоданы не тащить. Я так устала с ними…

Лес расступился нежданно. Они стояли над обрывом. Внизу голубая пойма. Речка змейкой. Красная гора. На горе село.

— Может, махнем с обрыва‑то? — спросил мальчик.

— Как так махнем? — отшатнулась Настя Никитична от края.

— За чемоданы не беспокойтесь. Они — в обход, по дороге. Придут, че им сделается?

— Да, это конечно, — согласилась Настя Никитична, поглядывая сбоку на мальчика.

Стриженая макушка. Ситцевая, в синий горошек рубашка. Босые ноги. Обычный деревенский мальчик. Он дал ей руку, она хотела взять, но он опередил, взял сам, крепко, больно, и шагнул с кручи вниз.

— Ох! — только и успела сказать Настя Никитична.

Они ухнули в осоку, чуть–чуть в речку не угодили.

— Силенки не хватило! — Мальчик виновато опустил голову. — Теперь на гору придется пешком.

Настя Никитична оглянулась: вдали, на высокой черной горе, стоял черный, уже совсем ночной лес.

Село как бы огораживало вершину холма. Весь центр был пустырем. Только на самой вершине красовался маленький двуглавый теремок. Каждая башенка с будку стрелочника, переход тоже под чешуйчатой крышей, а на гребешке вывеска: «Колхоз Зарницы».

Чемоданы стояли возле резного крыльца. На крыльце сидел человек в шляпе, но в тапочках на босу ногу.

— Вот и вы! — обрадовался человек, подбегая к Насте Никитичне. — Очень мы вас ждали. Как величать?

— Настя… Настя Никитична, то есть… Анастасия, в общем, Веточкина.

— Никифор Пафнутьевич, председатель колхоза. Будем знакомы. Надо было сообщить. Встретили бы. Машина все равно застоялась. — И развел руками, показывая владения. — Вот так и живем. Дом правления, скажете, маловат? Одна башня для бухгалтерии, другая — мой кабинет. Чтоб без толку не толклись. Школу поглядите завтра. Клуб у нас есть. Можно сказать, дворец. Жить мы вас определим к бабушке Малинкиной. Одинокая старушка. У нее чисто, тихо… Ну а не приглянется, скажете. — Председатель сердито покосился на мальчонку, подхватил чемоданы: — Прошу вас.

Пошли вниз, через вишневую рощицу, по игрушечной улице. Вышли к последнему дому. Белела труба, светились маленькие окна — уже совсем стемнело.

— Жду! Жду! — встретила на крыльце гостей бабушка Малинкина. Настя Никитична не столько разглядела, сколько угадала: лицо у бабушки ласковое. Настю Никитичну клонило в сон. Она вошла в свою комнату, сбросила туфли и платье, легла в постель… Простыни пахли рекой.

Проснулась — солнце. На сосновых бревнах свет играет.

Оделась, причесалась. Вышла в сени. Дома никого. В рукомойнике воды до краев. Умылась. Одна дверь на улицу, другая в коровник. Просторно, чисто.

Дверца в воротах. Отворила — вышла в огороды. Огород невелик, но все, что нужно для дома, растет, цветет, зреет.

Прошла между грядок к плетню. Калитка в плетне. Вышла через калитку — лужок. На лужку девочка сидит спиной к Насте Никитичне, лет пяти. Головенку задрала, что‑то шепчет, руками разводит. Настя Никитична немного в сторону подалась, чтоб в лицо девочке посмотреть. Оказывается, подмаргивать учится. Левым глазом моргнула, поглядела на лужок и пяткой по земле, осердясь, стукнула. Отсердилась, повздыхала, правым глазом моргнула. А лужок‑то белым стал от ромашек. Другой раз моргнула — ромашки убрались, а вместо них часики вспыхнули алые, в третий раз моргнула — лужок незабудками заголубел.

Увидала девочка Настю Никитичну и говорит:

— А левым никак не получается.

Настя Никитична назад, в дом, в постель: «Так и есть, подорвала здоровье на госэкзаменах. И до врачей теперь далеко».

Потрогала голову — не горячая и не болит. Все же достала аптечку. Приготовила таблетку анальгина, пошла в сени за водой.

В окошко глянула. Улица. Колодезный журавль. Возле колодца бабушка Малинкина и еще одна женщина. Разговаривают. Ведра на коромыслах, вода через края поплескивает, полнехоньки ведра, все как полагается, да только бабушки сами по себе, в разговорах, а коромысла тоже сами по себе, на воздусях.

Проглотила Настя Никитична таблетку, пошла в свою комнату. Открыла чемодан с книгами и задумалась: что же делать‑то?

К председателю пойти, сказать: так и так, свихнулась. Это ведь на весь институт тень кинуть, на все высшее образование. Вон до чего доучивают!