Судя по археологическим данным, одной из таких территорий могла быть Анатолия, находившаяся в восточной части Центрального плато Малой Азии. До прихода туда индоевропейцев: хеттов, лувийцев, палайцев, митаннийцев, возможно, хурритов[3] здесь обитали племена хатти, занимавшиеся, в основном, скотоводством и жившие в конце III тысячелетия до н. э. первобытно-общинным строем. (175 т. 2., с. 233-234).

Хлынувшие сюда через Кавказ кочевники без труда завоевали местное население и ассимилировались с ним. В основном это были племена хеттов, говоривших на несийском языке. К югу и юго-западу от них осели лувийцы. Возникшие племенные союзы вели между собой постоянные войны. Им также приходилось отбиваться от новых волн индоевропейцев, вслед за ними хлынувших в Азию. Возможно, одним из народов, претендовавших на эти земли, были гиксосы[4], пришедшие в XVII в. до н. э., но образовавшееся до того (в середине XVIII в. до н. э.) хеттское государство смогло отбросить пришельцев, и те были вынуждены пройти стороной на юг, вбирая в себя по пути более мелкие племена. Объектом их нападения стал Нижний Египет, пришельцы продержались там более ста лет, пока фараон Яхмос, основатель XVIII династии, не выбил их в Азию. Возможно, после этого часть гиксосов откочевала в Северную Месопотамию, где они объединились с ранее пришедшими туда хурритскими племенами и образовали, между 1450 и 1390 г. г. до н. э. Митаннийскую империю (175 т. 2, с. 156; 199, с. 91).

Самые ранние из известных ныне изображений колесниц были найдены в Двуречье. Их датируют III тысячелетием до н. э., когда в этом регионе существовало государство шумеров (образовавшееся значительно раньше этой даты). Боевые повозки были ещё весьма далеки от технического совершенства и делились на два типа: двухосные и одноосные (т. е. с четырьмя и двумя колёсами). Колёса были сплошными, не имели спиц и обивались металлическим ободом. Запрягались колесницы эквидами (онаграми?, куланами?), обычно четырьмя. На ярмо привешивали петли — кожаные или верёвочные, — которые надевали на шеи животных. Узда ещё не была изобретена, и управляли эквидами с помощью продетого в нос кольца, к которому крепили импровизированные «вожжи». (352, с. 120—121; 338, с. 26; 175 т. 1, с. 364). Поскольку такое управление было несовершенно, бегущие рядом пехотинцы подгоняли животных «стрелками»[5].

Ослам спереди навешивали «передники» из кожи или войлока для защиты от метательных снарядов.

Поскольку древние колесницы были слишком неуклюжи и громоздки, чтобы самостоятельно вести бой, возникло предположение, что их использовали в качестве тарана для пробивания фалангообразного построения тяжёлой пехоты (216 ч. 4, с. 473). Мысль, на первый взгляд, как будто верная: на что же ещё годны столь неповоротливые, малоподвижные сооружения? Гоняться на них за отдельными воинами было неразумно. Вот как обосновывает это предположение М. В. Горелик:

«Тактическая роль их в бою может быть сопоставлена с ролью танков в войнах XX века. Основная задача их заключалась в осуществлении прорыва и внесении беспорядка в ряды противника, уничтожении его живой силы колесничными воинами-стрелками, копейщиками, дротикометателями. Колесницы служили прикрытием и опорой пехоте. Пожалуй, основная боевая ценность колесницы состояла в психологическом воздействии, а именно в приведении противника в состояние паники, шока, что характерно и для действия конницы в более позднее время. Как показала многовековая практика ведения боя, хорошо защищенную, сплочённую, дисциплинированную и крепкую духом пехоту неспособно обратить в бегство или расстроить ни одно из традиционных боевых средств, если оно действует прямым ударом, в лоб. Исключение составляют лишь полностью защищенные колесницы, кони и их всадники, действующие относительно крупными и плотными группами. (181, с. 183)

Однако, если взвесить все «за» и «против», то получится несколько иная картина. Проблема состоит в том, чтобы набрать достаточное количество лошадей, а тем более онагров, способных без страха таранить своим корпусом стену из составленных щитов и копей. Как бы ни были эквиды или лошади хорошо защищены доспехами, всё равно остаются неприкрытыми их ноги и ноздри, то есть, наиболее уязвимые части. Каждому онагру противостоят, по меньшей мере сразу шесть человек первых рядов, спрятанных за большими щитами. И уж им-то, несомненно, гораздо легче остановить (ранить или поразить насмерть) животное, нежели тому пробить собственной массой строй людей, который сзади подпирают другие шеренги. А ведь достаточно покалечить хотя бы одного онагра, и колесница уже неспособна двигаться дальше Даже в случае, если ранено или убито крайнее из четвёрки животных, чтобы избавиться от него, воину пришлось бы соскакивать с повозки и обрезать упряжь, а это слишком опасно, если колесница находится в двух метрах от противника. Остановившаяся или перевернувшаяся повозка, в свою очередь, мешает пройти следующим за нею, образуя баррикаду.

Гораздо эффективней такая тактика могла быть, если животных запрягать не спереди, а позади специально изготовленного устройства[6]. Однако такого рода модели не использовались для ударов по тяжёлой пехоте ни в одной стране мира.

Как ведёт себя животное, идущее на острия копей, описал Николло Макиавели в своём трактате «О военном искусстве» (XVI век):

«Если вы сравните силы, устремляющие лошадь вперёд и удерживающие её на месте, то увидите, что сила, задерживающая, несомненно, гораздо больше, потому что вперёд её бросают шпоры, а останавливают её копья и меч. Опыт древности и наших дней показывает одинаково, что даже горсть сплочённой пехоты может чувствовать себя спокойно, так как она для конницы (либо колесниц — В. Т.) непроницаема. Не ссылайтесь на стремительность движения, которое будто бы так горячит лошадь, что она готова смести всякое сопротивление и меньше боится пики, чем шпоры. На это я отвечу следующее: как только лошадь замечает, что ей надо бежать прямо на выставленные против неё острия пик, она замедляет ход, а как только почувствует себя раненой, она или останавливается совсем или, добежав до копий, сворачивает от них вправо или влево» (68, с. 67—68).

На основании этих доводов можно сделать вывод о невозможности применения такой манеры боя для колесниц. Но зачем же тогда вообще были нужны древним шумерам их примитивные повозки? Атакуя неприятеля, каждый легковооружённый гимнет: аконтист[7], токе от[8], или сфендо-нет[9] время от времени нуждается в пополнении боезапаса. Для этого он был вынужден выходить из зоны боя. Токсоты и сфендонеты в этом нуждались в меньшей степени, поскольку стрелы и камни не были столь громоздки, а вот аконтисты могли нести с собой не более 3—4 дротиков, если не имели специального футляра за спиной (352, с. 93). Но даже в этом случае число снарядов было ограничено. Вероятнее всего, колесницы шумеров использовались именно для подвоза снарядов и сопровождали метателей дротиков во время атаки, чтобы те имели возможность получать новый боезапас, не прерывая сражения и, не давая противнику передышки, продолжать атаку.

Разумеется, воины, стоявшие на колесницах, также могли принимать участие в бою, метая во врага дротики или поражая его длинными копьями. Повозки нуждались в постоянном прикрытии со стороны пеших воинов. В тех случаях, когда невозможно было остановить атаку противника, аконтисты помогали, используя стрекала, вывести колесницы из опасной зоны. Когда опасность миновала, они таким же образом гнали онагров обратно, в сторону врага. Если противник бывал разбит или рассеян, гимнеты[10] имели возможность преследовать его и поражать в спину. В этом случае от них отставали боевые повозки. В такие моменты колесничие имели возможность показать своё искусство в полной мере.