— Мы знаем, что некоторые виды энергии они действительно поглощают, — вставил Грэхем. — Они поглощают нервные токи, жадно пьют их, как лошади, стосковавшиеся по воде. Еще они поглощают импульсы — радары этих тварей не улавливают. Что же касается загадки их строения, тут старик Фармилоу прав. Мы об этом понятия не имеем и даже не знаем, с какой стороны подступиться. Вот в чем вся загвоздка.

— Профессор Фармилоу сказал: лично он считает, что шары обладают каким-то электродинамическим полем и умеют его произвольно изменять, обволакивая себя разными видами энергии и поглощая только те, которые нужны им для питания. — Она передернулась от отвращения. — Вроде тех нервных токов, о которых вы сказали.

— И никакой аппарат, имеющийся в нашем распоряжении, не может их воспроизвести, — пожаловался Грэхем. — А то мы бы пичкали их, пока они не лопнут!

На лице девушки снова мелькнула улыбка.

— Я сказала профессору: «Вот бы взять волшебную ложку и взбить их, чтобы получился голубой пудинг!» — Ее тонкие пальцы сомкнулись вокруг воображаемой ложки, которой она энергично покрутила в воздухе. — Странно, но моя шутка почему-то привлекла его внимание. Он стал мне подражать, все вертел и вертел пальцем, как будто играл в какую-то новую игру. Ведь я просто дурачилась, — но зачем было ему дурачиться вместе со мной? Он знает об энергии куда больше, чем я могу себе представить.

— Да, непонятно. А вы не думаете, что он просто впал в детство?

— Нет и еще раз нет!

— Тогда сдаюсь, — Грэхем поднял руки.

— Он даже не намекнул, что у него на уме, — продолжала она, — но вид у него был какой-то ошеломленный, и он вскоре откланялся. Когда профессор так же задумчиво направился к выходу, он сказал, что постарается достать мне такую ложку. Я уверена: он что-то задумал. Это были не просто пустые слова, он действительно что-то задумал! — Ее плавно изогнутые брови вопросительно приподнялись. — Только вот что?

— Чушь собачья, — решил Грэхем. И тоже поболтал в воздухе невидимой ложкой. — Такал же чушь, как и все в этом безумном деле. Должно быть, профессор Фармилоу свихнулся от слишком большой учености. Он отправился домой изобретать проволочную мутовку для сбивания яиц и кончит свои дни, забавляясь с ней в клинике Фосетта. Там, у Фосетта, таких, как он, не одна дюжина.

— Бели бы вы знали профессора так же хорошо, как я, вы бы воздержались от подобных замечаний, — резко ответила она. — Уж он-то никогда не теряет голову. Я бы на вашем месте сходила к нему. Может быть, у него есть для вас что-то стоящее. — Она подалась вперед. — Или вы, как всегда, прибудете слишком поздно?

— Ну ладно, ладно, — поморщился Грэхем. — Лежачего не бьют. Я прямо сейчас отправляюсь к нему.

— Вот и молодец, — похвалила девушка. — Она смотрела, как он встает и берется за шляпу, и выражение ее глаз менялось. — Может быть, пока вы еще не ушли, вы все-таки расскажете мне, что вас тревожит?

— Тревожит? — он медленно обернулся. — Вот смехота! Ха-ха-ха! Нет, вы только вообразите: меня — тревожит!

— Не пытайтесь меня провести. Вся эта болтовня о свиданиях меня нисколько не обманула. Вы только вошли, а я сразу увидела: вас что-то беспокоит. У вас был такой вид, как будто вы готовы кого-то убить. — Она сжала руки. — Что случилось, Вилл? Что-то новое, еще страшнее?

— Проклятье! — Он на миг задумался, потом сдался. — Думаю, что вам тоже можно сказать. Все равно рано или поздно вы узнаете.

— О чем?

— Похоже, что они перестали убивать. Теперь они хватают людей живьем и утаскивают Бог весть куда. — Он повертел в руках шляпу. — Неизвестно, почему они их хватают и зачем. Можно только догадываться, а догадки невеселые..

Девушка побледнела.

— Вот вам и последний вариант старой как мир шутки, — зло добавил Грэхем, — судьба, которая еще похуже смерти! — Он надел шляпу. — Так что, ради Бога, берегите себя и старайтесь держаться от них подальше. Ну, а от свиданий не отказывайтесь, даже если вздумаете взлететь на небо, договорились?

— Я не назначала никаких свиданий.

— Пока. Но когда-нибудь назначите. Когда кончится вся эта заваруха, вам не удастся так легко от меня отделаться. — Он ухмыльнулся. — Тогда времени у меня будет вагон, и я целиком посвящу его вам!

Он закрыл дверь, унося в памяти тень ее улыбки. Выскальзывая из ворот на окутанную мраком дорогу, стелющуюся под угольно-черным небом, он знал, что она все еще улыбается, припоминая его последние слова. Но долго думать о ее улыбке ему не удалось.

Вдали, из затаившихся в черноте облаков посыпались сверкающие голубые капли — дождь из поднебесного ада. Чуть позже дьявольские шары стали роем подниматься ввысь; Грэхем был слишком далеко, чтобы видеть детали, но чувствовалось, что захватчики поднимаются не налегке.

Перед его мысленным взором предстали безжизненные человеческие тела, повисшие в объятиях омерзительных тварей, вздымающих свои жертвы в небеса. А под ними, на земле, десять тысяч пушек нацелены в нависшее небо, тысяча чутких раструбов застыла в ожидании нашествия другого врага, врага, который по крайней мере сотворен из плоти и крови. Болото обмеривают в поисках лягушек, несмотря на то, что лягушки бьются между собой не на жизнь, а на смерть. Теперь наша жизнь зависит от лягушек.

«Как должны воспринимать эти повальные похищения те, кто еще не прошел обработку по формуле Бьернсена? — подумалось ему. — Наверняка столь устрашающее проявление высших — сил только подтверждает старые как мир, пугающие суеверия. Такое случалось и раньше. Взять историю или старинные предания — там люди только и делают, что внезапно сходят с ума, летают по воздуху и возносятся в таинственную синеву бездонного неба».

Тут его мысли переключились на старика-ученого, который поспешил домой, захваченный странной идеей. «Ставлю доллар против цента, Билл Грэхем, — сказал он себе, — что Фармилоу свихнулся, смотался либо скончался».

Усмехнувшись своей мрачной шутке, он свернул на Дрекслер авеню и стал осторожно пробираться по обочине, стараясь держаться в самой глубокой тени. Его резиновые подошвы бесшумно ступали по земле, блестящие, серые, как агаты, глаза бдительно всматривались в ночное небо, стараясь не пропустить возможную засаду. А глубоко внизу, прямо под его осторожно крадущимися ногами, зубья из бериллиевой стали все так же неотступно глодали подземную руду и невидимые валуны.

Сомнений не оставалось — профессор Фармилоу был мертв. Грэхем понял это, как только открыл дверь. Он быстро пересек погруженную во мрак комнату и, осветив фонариком окна, убедился, что светонепроницаемые шторы не пропускают ни единого лучика. Удовлетворенный осмотром, он нащупал на стене выключатель и зажег лампу под потолком.

Двухсотваттный поток света устремился вниз, на неподвижное тело ученого, заиграл насмешливыми бликами на его седой голове, обрамленной безжизненно застывшими на столе руками. Фармилоу сидел на стуле и как будто спал, уронив усталую голову на руки. Но это был не тот сон, который прерывается с рассветом, а совсем другой — не знающий ни сновидений, ни пробуждения.

Грэхем осторожно приподнял ссутуленные плечи, просунул руку за ворот рубашки и приложил ладонь к холодной груди профессора. Он заглянул в доброе старческое лицо и не заметил на нем того выражения ужаса, которое обычно искажало лица других жертв.

Да, Фармилоу был стар, очень стар. Может быть, он умер своей смертью. Может быть, в часах его жизни кончился отпущенный им завод, и витоны не имеют к трагедии никакого отношения? На первый взгляд, они действительно ни при чем: лицо такое мирное, к тому же профессор умер, а не был похищен. И что самое паршивое, если вскрытие покажет, что смерть наступила в результате сердечного приступа, то это не будет значить ровным счётом ничего.

Жадно подрагивающие щупальца способны высасывать квазиэлектрические нервные токи с такой силой и быстротой, что могут парализовать сердечные мышцы. Люди — а особенно старые — часто умирают от такой напасти, никак не связанной со сверхъестественным вмешательством. Так что же все-таки случилось с Фармилоу — вышел ли его жизненный срок, или же он умер потому, что его мудрый старый ум взлелеял какую-то мысль, способную перерасти в угрозу?