— Хорошо, я вас понял. Но тогда… раз уж у нас с вами завязался такой доверительный разговор, могу я полюбопытствовать, почему вы… все же оказались именно здесь, у меня, а не где-то в другом месте?..
— Не надо хитрить, уважаемый, — усмехнулся гость, — вы задали тот же самый вопрос, но только другими словами. Это все равно, что пытаться войти в один и тот же дом, но через разные двери. Цель здесь совершенно одна и та же. Ценю любознательность в людях… — Он немного помолчал. — Но исчерпывающего ответа я вам дать не могу. Не в моих это правилах. Ищите сами, собирайте, как говорят, по крупицам. Человек вы наблюдательный. Кое-что я попробую вам подсказать… уже потому, что рассчитываю быть понятым. Это было бы совершенно бесполезным, окажись на вашем месте, предположим… небезызвестный вам Николай Семенович Лужин или кто-то ему подобный. Но добавить могу лишь одно: что очень уж много на вас совпало… Или, как говорят, так уж карты в колоде легли. Впрочем, как вы понимаете, просто так, ничего нигде не происходит… Для всего есть какие-то обстоятельства. Ну, к примеру, вот ответьте на простенький чрезвычайно вопрос: вы в какой квартире проживаете?
— То есть как, в какой? В этой самой, в трехкомнатной, — удивился Валерий Иванович.
— Да нет, я не это имел в виду, уважаемый, а номер квартиры у вас какой? — глядя в упор, хитро прищурился «Воландин».
— Пятидесятая, — быстро ответил хозяин… и тут же осекся…
— Ну вот, видите, вы все без дальнейших намеков поняли. Маленькое, казалось бы, совпадение… Лишь номер квартиры. — Опустил он задумчиво вниз глаза. — Да, любезный хозяин, в тот раз, как вы помните, мне тоже приглянулась квартира под номером пятьдесят… Но, не волнуйтесь, совсем по другой причине. И, знаете ли, в прошлое путешествие так ваша столица мне омерзела… Так много встретилось гадких людишек… что захотелось, голубчик, вдохнуть чего-то свеженького, взглянуть на провинцию, и узнать, а как у вас поживает народец. И чувствую, милейший, что не ошибся. Что воздух здесь гораздо чище… Однако, надо признаться, что и у вас еще порядком глупости и зловоний… А где их нет? — мечтательно произнес гость. — К тому же, уважаемый Валерий Иванович, очень уж любите вы сочинения незабвенного Михаила Афанасьевича. Насколько я знаю, у вас целых четыре книжки разных издательств о прошлом моем посещении. Интересуетесь, уважаете… А кто ж, скажите, уважения не признает?.. Ну вот, как видите, лишь некоторые из доводов, что убедили заглянуть именно к вам… — улыбнулся он откровенно. — Ну а ко всему прочему есть у меня, как у историка, и еще один, можно сказать, чисто познавательный интерес к одной вашей местности, а вернее к холму. Очень интересное местечко! Столько всего там, в землице понастроено и от посторонних глаз припрятано. Так что хотелось бы для общего кругозора хоть краешком глаза да взглянуть…
Хозяин квартиры, внимательно слушая гостя, старательно набрасывал на новый бутерброд целую горку красной икры и время от времени согласно кивал головой.
— А вообще-то люблю я круглые даты, уважаемый, — продолжил «Воландин». — Ведь если прикинуть, то уже шестьдесят годиков пролетело с прошлого моего путешествия. Многое в жизни у вас изменилось… Но вот сами люди, как я заметил… пока меняются чрезвычайно медленно. Столько в некоторых видится спеси, столько прячется ненужной гордыни… И хотя у каждого свой путь, но возноситься над другими — элементарная глупость, словно кому-то две жизни отпущено и в этом его преимущество. Согласитесь, ведь с собой все равно ничего не возьмешь, сколько бы ты при жизни ни накопил. А вот о том, какую память ты о себе оставишь, подумать совсем бы не худо. Это, скажу я вам, гораздо поважнее любого нажитого богатства… Но большинство из живущих над подобным вопросом почему-то совсем не задумываются. Хотя вроде бы и вещь очевидная… Я уж не говорю о том, уважаемый, что никто не пошевелит мозгами, не уяснит себе, что чем больше ими накоплено и оставлено, тем больше осложнений будет у живых… Да-да, — многозначительно посмотрел он на хозяина квартиры, — уверяю вас, именно так. Мирно, к сожалению, почти никто ничего еще не смог поделить. Процесс дележки любимые родственнички чаще всего доведут до такого состояния, что возненавидят друг друга аж до самой своей смерти, что ужасно глупо и, простите, смешно. Правда, и сами умершие бывают веской тому причиной. Напишут эту самую бумажку-завещание, где почти все добро накажут передать кому-нибудь одному, а остальным лишь только, как принято у вас говорить — на орехи, и думают, что совершают великое благо… Ах, если бы только знали они, какая обида и ненависть обделенных выплеснется потом на облагодетельствованных ими родственников. Это, пожалуй, похуже иного… грозного явления природы.
Положив нога на ногу, он откинулся на спинку кресла и глубоко вздохнул.
— Не так давно… мне пришлось исправить завещание одного известного композитора, который хотел таким образом загубить вполне приличный талант своего племянника… Но этого допустить было никак нельзя… Ведь его сестра подсыпала бы вскоре тому яд в любимое блюдо, и безвинный человек через месяц… отправился бы вслед за своим добреньким дядюшкой… А, повторяю, большущий талант… даже можно сказать — необыкновенный. Сам уже приличные произведения сочиняет… и к тридцати двум годам просто станет всемирной величиной. А так бы в двадцать два года… как тот самый Дмитрий Владимирович Веневитинов. Помните, вы о нем еще в молодости читали?
— Да, я что-то о нем читал… это еще перед армией, когда я вообще серьезно увлекся литературой, — ответил Валерий Иванович, аккуратно доставая из портсигара ароматную сигарету. — Как же, помню… был такой очень одаренный молодой человек — современник Пушкина. Кроме стихов, кажется, еще и рисовал, и увлекался музыкой, и несколько языков знал, но… потом вдруг почему-то слег в двадцать два года и внезапно умер… Но вот почему точно, сейчас уже сказать и не могу…
Гость также достал сигарету, и с помощью огнедышащего дракончика они оба прикурили.
— Если быть абсолютно точным, — словно прожигая взглядом пространство, возобновил разговор «Воландин», — то умер он, не дожив ровно полгода до своих двадцати двух лет. Взял и ни с того ни с сего в таком-то молодом возрасте, в расцвете лет и таланта… Не показалось ли вам это странным? А? Ведь просто так, как вы понимаете, ничего нигде не происходит, — взглянул на хозяина квартиры он многозначительно. — А ведь сколько бы мог еще написать!.. И вы правильно заметили — к живописи и музыке с детства был очень восприимчив. Читал на нескольких языках древнюю литературу, серьезно занимался философией, медициной и математикой и в отличие от сегодняшних ваших сограждан очень интересовался историей. Да-да, уважаемый, историей… Его настольной книгой была «История государства Российского» Карамзина.
— Неужели в таком раннем возрасте столько всего уже успел? — с неподдельным удивлением воскликнул Шумилов. — Ведь еще совсем юноша…
— Да-да, несомненно. Редкий по таланту был человек. А какие замечательные переводы старика Иоганна из «Фауста» делал… Так славно ухаживал за небезызвестной вам Анной Керн, хотя на самом деле был безумно влюблен в Зинаиду Волконскую… На равных разговаривал с самим Александром Сергеевичем… Пушкиным, хотя был почти на целых шесть лет его моложе. И знаете, Пушкин его весьма высоко ценил, а когда узнал, что Веневитинов скончался, от горькой обиды в порыве чувств даже воскликнул: «Почему вы позволили ему умереть?» Я вам скажу, что иногда его называют даже самым красивым поэтом пушкинской эпохи… Хотел я ему помочь, да не успел тогда… был далеко… в других краях… Незаслуженно забыт сейчас… крайне незаслуженно… и, надеюсь, вы со мной согласитесь?.. О других, на мой взгляд, совсем никчемных, не стоящих людишках, толстые книжки печатают, а его вот забыли. А ведь согласитесь, что очень нехорошо… Ну, я думаю, что это еще можно и поправить.
— Да, совершенно с вами согласен, интересная была личность… — мечтательно произнес хозяин квартиры, — редкий случай… Так ярко вспыхнул и так рано угас… Мало мы еще о своих предках знаем и помним… А это ведь наше национальное богатство… наша национальная гордость, культура!..