Приделывать ручку обратно девочка не стала, решив, что ее чашка будет особенной, раз она личная, так что, как минимум без ручки. Все еще находясь в некотором потрясении оттого, что наказания не будет, а наоборот, ей доверили сделать нечто большее, Яринка взяла в руки губку и тщательно замыла место слома, выровняв поверхность чашки до идеальной. Она давно наблюдала, как работают мастера, нанося лепнину. Тонкий резак обозначил контуры будущего орнамента, и размягченная глина аккуратными лепестками легла на чашку, вырисовывая простенькие цветочки. Девочка была так сосредоточена на работе, что не заметила, как вернулся старший мастер, как он стоит, опершись на дверной косяк, и внимательно наблюдает за помощницей, которая незаметно для себя переместилась в ранг ученицы.

— Муха, а ты давно заметил, что она — творец? — спустя два дня после происшествия с чашкой мастер вертел в руках собственноручное изделие Яринки, довольно жмурясь. Пальцы разжались, и расписная рельефная чашка полетела на пол. Девочка вздрогнула, но все же улыбнулась.

— Да я и не понимал до этого момента, просто не хотел, чтобы она расстраивалась из-за такой мелочи, как отломанная ручка, — Муха наклонился и поднял с пола чашку, одобрительно прищелкивая языком.

— Ваши чашки слишком часто летают со столов и не разбиваются, — с веселым вызовом "оправдалась" девочка за неразбивающуюся чашку.

— Когда понять успела про высокотемпературный обжиг? — поинтересовался мастер.

— Просто наблюдала.

— Раз так, то иди со мной, проверим твою наблюдательность на ином уровне, — хитро ухмыльнулся мастер и повлек девочку за собой в другую комнату мастерской, в святая святых — гончарку. — Вот тебе глина, вот круг. Для пробы даже деревенская кринка или плошка сойдут, — распорядился он, впихивая в руки девочки ком глины. Последовавший за ними Муха коварно захихикал.

Помнить. Не руками, потому что этого руки никогда не делали. Помнить глазами, чувствами. Просто знать, как правильно, как нужно. Планомерно выбивать пузырьки воздуха из глины, тренируя руки и избивая стену. Сесть за круг, выдохнуть, качнуть ногой, запуская новый, но все же древний механизм, еще раз выдохнуть, закрыть глаза, затаить дыхание, собраться, посмотреть на вращающийся круг и выверенным, просчитанным не умом, но чувствами движением, поместить глину в самый центр. Смоченные водой пальцы рождают углубление, выводят живые стенки, выкручивая из бесформенного комка простенькую вазу с зауженным горлышком.

— Умница! Ну умница же! Муха, ты видел, нет, ты это видел? С первого раза без вылета! Вот это рука! Ты много таких видел?

— Вы правы, мастер, она — творец.

Творец. Живая сила, растекающаяся по венам, проникающая под кожу изнутри, выплескивающаяся энергетическим торнадо. Взрывает, опьяняет. Застилает взор, не позволяя разглядеть, какую цену придётся заплатить за дар, показавший себя впервые здесь, в гончарной. Нет, это не её призвание, всего лишь одна из граней — творить руками. Но это лишь оттенок, отголосок её силы. Она еще не понимает, насколько беззащитны те, кто привносит в жизнь новое, сотворённое душой. Еще не знает, что хрупкому человеческому телу никогда не выдержать этой силы, стремящейся покинуть плен, вспыхнуть, взорваться, прокатиться живой волной по всему миру, сметая всё на своём пути. Кто придумал хранить Изумрудную скрижаль в людских сердцах?

Три страсти, три любви

Яринка думала, что ничто и никогда не вылечит её от танцев, от того, что она потеряла, от этой разрывающей изнутри боли, которую пыталась хоронить в себе, глухой оборванной струной это останется с ней навсегда. Но все-таки нашлось то, что смогло наполнить ее настолько же, не оставляя места сожалениям. Она горела, она светилась изнутри, возвращаясь по вечерам с работы. И ей хотелось вновь туда, бежать, лететь… творить. Она бы ночевала в мастерской, если бы не жаждала всем естеством видеть теплый взгляд невероятных синих глаз. Она не разрывалась между ними, ее на все хватало, на всех. Если есть высшая эйфория, то Яринка пребывала именно в ней, найдя себя, встретив человека, который окунул ее в такую нежность и любовь, что большего желать нельзя. Она и не желала, не замечая, как надвигается гроза, хотя до самой грозы было еще далеко. Еще девочка пребывала в состоянии невозможного безумного блаженства, наивно веря в то, что так будет всегда. За взрослым чувственным телом скрывалась детская душа, впрочем, возраст соответствовал душе, позволяя находиться в благом неведении насчет того, как этот мир устроен.

— Мне боязно, она так увлеклась, — пожаловался Лешка мастеру Яринки, глядя, как воодушевленно она работает, как светятся ее глаза.

— Дурак же ты, — улыбнулась девочка, услышав разговор.

— Не бойся, просто смотри, как она цветет. Это не оторвет ее от тебя, лишь приумножит ее любовь, — пожилой мастер понимал, что говорит, радуясь ученице. Наверное, есть что-то в учителях, когда они находят тех, кого сочтут достойными передачи мастерства. Наверное, они считают их своими самыми любимыми детьми. И расправляют плечи, молодея, возвращая себе силу, принимая ответственность за своих учеников.

Яринка не противилась, когда за нее решали. Узнав, что учиться самостоятельно и сдавать экстерном ей не впервой, мастер договорился о досрочных экзаменах в вечерке, в которую поступила девочка. Там сильно не возражали, все же правила более либеральны, чем в общеобразовательной, тем более, когда просит Такой человек. В жизни девочки это случилось второй раз: Большой человек, благостный дедуля с большими связями и твердым словом, решил ее судьбу. Она иногда сравнивала его с Моисеевым, вот только с мастером была знакома лично и давно прониклась более чем симпатией к учителю. Она им восхищалась. А он вспомнил, что его партбилет не просто бумажка, что все его регалии, на которые ему начхать, в этой стране что-то весят, и ломал двери, прокладывая путь для ученицы. Возможно, люди в его возрасте чувствуют, когда приходит их последний шанс, тем более, если это шанс передать все, что знаешь и умеешь сам. Он лихорадочно учил ее, понимая, что его время скоро закончится, она же отвечала с неуемным пылом, жадно впитывая знания и нарабатывая руку. Она жила тем, что творила. Податливая пальцам глина, которая рождает чудеса. Керамика стала ее страстью, большой и настоящей любовью, которая смогла затмить боль потерянных подмостков.

И все же на первом месте оставался Лешка. Редко случается, что первая любовь бывает настолько сильной, настолько настоящей и всеобъемлющей. С Яринкой случилось. Она могла не говорить, просто смотреть в его глаза, просто слушать его голос, его песни, тревожный и трепетный перебор струн гитары. Она настолько растворилась в нем, что не могла представить, что этот человек мог не случиться в ее жизни. И отдавала себя без остатка, раскаленными ночами сгорая от любви и страсти. Ей стоило закрыться в этом мире, захлопнуть все окна и двери, беречь свое такое зыбкое счастье, доверившись не разуму, но сердцу. Тогда судьба еще хранила ее, не разрешая никому вторгаться в хрупкий невозможный рай на двоих. И Яринка ласковым котенком сворачивалась у ног своего любимого и засыпала, обхватив его колени. Тогда она еще не слышала всех этих голосов, твердивших, что она достойна большего. Чего же большего, люди, вы с ума сошли?! Такое счастье дается в жизни только раз. Но ненадолго. Иногда кажется, что кто-то сверху завидует, если человек так счастлив, и разрушает эту эйфорию.

Третьей любовью стал Питер. Этот город слишком щедро дарил себя, осыпая девочку драгоценными искрами чудес. Одним из чудес стал Юрка. Такой, казалось бы, знакомый с детства и простой, давний друг предстал совсем в другом обличье. Он искренне обрадовался, что "маленька" теперь здесь, пообещав опешившему Лешке, что "все будет ништяк", он в считанные недели протащил Яринку по всем знаменитым местам Питера, решив, что главным достоянием этого города является рок-клуб, квартирники, тусовки неформалов. Зерна упали в слишком благодатную почву: еще бы, мастер со своими прогрессивными взглядами уже разбудил в девочке протест, но кто же знал, что… Че Гевара получится с цветами и косичками, в потертых джинсах и расшитой на кельтский манер рубашке?