— Ну вот и все! Теперь вы знаете, о чем я собиралась вам сказать.

И позвонила лакею.

— Благодарю, мадам, но я ни в чем не нуждаюсь, — заявил Фанфан, рассерженный таким финалом, и щелкнул каблуками с поклоном на прусский манер.

Что он себе вообразил? Что здесь, в салоне заключит в объятия эту мещанку, которая вдруг повела себя так холодно? Нет слов, она великолепна, и глубоко открытая грудь произвела неизгладимое впечатление, так что, пожалуй, слишком долгий пост затмил Фанфану разум и он увидел Бог весть какие перспективы там, где речь шла просто о светской любезности!

Аврора же, оставшись одна и ещё слыша шаги Фанфана, уходившего следом за лакеем, — тем самым, по которому тюрьма плачет, отчаянно заламывала руки.

— Ах, дура! — стонала чуть не в полный голос, — ах ты глупая Аврора, ты так и не сумела его заполучить! А ещё грудь чуть не всю выставила! Наверное, ты ему не понравилась! — она расстроено кинулась к зеркалу.

Такое состояние Авроры мы можем объяснить лишь горьким сожалением, что не сумела дать понять свое сердечное расположение и что она готова испытать все то, о чем предупреждала Фаншетта. Возможно, все ясней станет, если сослаться на такой пассаж её письма:

"… будь начеку, милая Аврора, а я как вспомню, на что он был способен в тринадцать лет, и как подумаю, что теперь ему шестнадцать, так вот что тебе советую: не оставаться с ним одна, если сама вдруг не захочешь этого! Господь Фанфану даровал такую аркебузу и он умеет так с ней обращаться, что будешь ты едва жива! Зато потом проснешься в его объятиях с единой мыслью: так умереть ещё раз!"

Слова эти Аврора знала на память. Читая, каждый раз вспыхивала, и, ходя по канцеляриям его полка, искала не столько Фанфана, сколь это его орудие. Авроре было двадцать два, и уже давным-давно ей не случалось умирать от счастья! Ах, если бы случилось так, как пишет Фаншетта! Ожить и снова умереть! И снова — долгие часы, за разом раз!

Аврора, вне себя от этой мысли, торопливо распахнула окно и увидела Фанфана, проходившего внизу. Услышав свое имя, тот поднял голову.

— Вы не хотели бы… осмотреть… какое-нибудь судно? — она спросила это странным голосом, срывавшимся при мысли о том, что произойдет, когда она останется наедине с этим стрелком.

"Фанфарон" был довольно крупным судном, перевозившим зерно. Фанфан давно его заметил у причала. У "Фанфарона" снят был такелаж и рангоут — шла подготовка к постановке в док. И на борту никого не было.

Фанфан в восторге разгуливал по палубе. Он уже ощущал суровый нрав открытого моря, и даже воздух казался не столь раскален как на берегу, всего в десятке метров, но гораздо свежее и ароматнее. Ладонью хлопнул по штурвалу:

— Ах, стать бы моряком, уплыть в Америку!

Потом он перегнулся через фальшборт и засмотрелся на волну, покачивавшую всякий мусор. Помчался на нос, вспомнив, как Христофор Колумб кричал "Земля!" Опять вернулся на корму, любуясь воображаемой кильватерной струей, исчезавшей на горизонте. И тут в мечты проник нетерпеливый голос:

— Теперь пойдемте осмотреть каюты! (С чего это, черт возьми, мадам Баттендье так заикается?)

Вниз он спустился в три прыжка по широкому трапу. И в нос ему ударил сильный, удушливый запах зерна, разогретого дерева и соли, который он вдыхал с наслаждением. Палуба гудела под его ногами. И тут его окликнула Аврора:

— Тут такие чудесные каюты!

— Но вы вся дрожите! — удивился Тюльпан.

— Это из-за разницы в температуре снаружи и здесь!

— Мне кажется, здесь довольно жарко! — удивился он, действительно ощущая себя в геенне огненной.

— Что?

— Я говорю, мне кажется, здесь ужасно жарко… — Фанфан без лишних размышлений снял мундир, а потом и рубашку.

— И в самом деле жарко… — Аврора Баттендье в смятении распахнула какую-то дверь. Она вела в каюту капитана. Каюту небольшую, но уютную, с широкой кроватью. В иллюминатор проникал неясный свет, временами чуть подрагивавший.

— О, тут кровать! — заметила Аврора Баттендье, и глубоко при этом вздохнула.

— Да, — ответил Фанфан, удивляясь, что его провожатую удивляют такие естественные вещи, и, взглянув на нее, увидел — Аврора Баттендье держалась за грудь и, казалось, в любой миг готова была упасть в обморок.

— О, как мне плохо! — вдруг воскликнула она. — Я задыхаюсь! Ослабьте мне корсет, расшнуруйте его!

— Не бойтесь, я вам помогу! — сказал Фанфан и принялся за дело. Аврора Баттендье побледнела и Фанфан почувствовал, как все сильнее дрожит её рука на его плече.

— Боже! — воскликнул он. — Похоже, вам не по себе! Не желаете ли на минутку прилечь?

— Все эта жуткая жара! — простонала она и Фанфан в изумлении увидел, как в несколько секунд она сорвала все, что на ней было и навзничь рухнула на постель, закрыв глаза.

Будь в этот миг кто за дверьми, немало удивился бы странному диалогу, протекавшему в каюте, где женский голос простонал:

— Аркебуза!

Ну а мужской в ответ все удивлялся:

— Какая аркебуза? Откуда? Нет у меня аркебузы!

— Ах, есть! — не унимался женский голос. И в следующий миг блаженно возопил: — Давай! Стреляй в меня! Я твоя мишень!

И тот, кто оказался бы на борту "Фанфарона", навряд ли понял бы, при чем тут стрельба по мишеням, услышав, как мишень в восторге стонет:

— О да, да, Фаншетта была права! Я уже дважды умерла! Да! Да! Да! Да!

Аврора и Фанфан поднялись на борт в десятом часу. В полдень Аврора сказала: — Двенадцать! — и вовсе не имела ввиду время.

Спрятав лицо Фанфану под мышку, она вначале помурлыкала, как кошка, потом довольно потянулась и потом, желая оправдаться (кто может осудить её за это), заявила:

— На суше я б тебе не поддалась! (Кстати, мы вместе с Фанфаном изумлены такому толкованию этого слова, Авроре вовсе нечему было поддаваться, она сама Фанфана изнасиловала!) Но вот на корабле я над собой не властна. Все от того, что когда я познакомилась с мсье Баттендье на мосту де ля Турнель, он пригласил меня осмотреть свое судно, которое возило в Париж зерно из Нормандии. В тот день была такая же жара, как сегодня, а мсье Баттендье меня в своей каюте изнасиловал. И с той поры в летнюю жару от запаха зерна, смолы, воды и дерева со мной делается горячка!

"— А не был ли Баттендье тогда моим работодателем?" — спросил себя Фанфан, который, как мы помним, возил в Париж зерно из Нормандии, но вслух сказал только:

— Ну, если так, ему со мной ты изменяла без особой вины!.

"Мсье!

Вернувшись из поездки по делам в Байонну, я узнал, что моя супруга имела счастье вновь — и по счастливому стечению обстоятельств под моей собственной крышей — найти друга детства, подопечного нашей милой Фаншетты, на чьей свадьбе я имел честь быть свидетелем, поскольку незаурядный мсье де ля Турнере мой однокашник.

Мадам Баттендье сказала мне, что Вы на удивление соответствуете тому, как описали вас добрейшая Фаншетта в письме, которая моя жена, к несчастью утеряла (женщины так забывчивы!), но содержание которого пересказала мне, что Вы исключительно порядочный молодой человек, как утверждает мадам де ля Турнере.

Доставьте нам такое удовольствие, дорогой мсье, и приходите к нам на ужин, когда опять окажетесь в городе, мы сможем побеседовать о том, что как сказала мне моя жена — Вас так интересует, раз Вы хотите стать моряком. Моя жена полагает, что для начала Вам нужно несколько месяцев провести на суше, чтобы научиться всему, что касается мореплавания и торговли, и считаю, что она права."

Как можно понять, это письмо написал и подписал Оливье Баттендье. Фанфан нашел письмо подсунутым под дверь своей мансарды, когда вернулся после двух недель, проведенных на маневрах — маневрах довольно удивительных, как мы ещё расскажем в свое время.