— Ни к чему, мсье!

— По глупости?!

— Да, мсье, — признал Фанфан, краснея от унижения.

— И трусости! Анонимно!

Фанфан чуть не взорвался от ярости:

— Я что, веду себя как трус? — голос его сорвался на хрип.

Полковник вдруг грохнул кулаком по столу и впервые повысил голос:

— Вы жалкий фанфарон, и только! И дерзкий сопляк! Тешите себя, как я думаю, тем, что, появившись перед друзьями, сможете им рассказывать, как утерли нос полковнику! Да, вы появитесь перед ними, мсье! Но с голым задом! И перед всеми вам зад надерут розгами. Нет, вы отправитесь не в тюрьму, а на порку! Именно это унизительное наказание заслужил такой засранец, как вы!

— Вы этого не сделаете! — взревел Фанфан, который больше не владел собой при мысли о столь оскорбительной перспективе. — Только попробуйте, и я убью вас перед всем полком!

— Однажды я уже проделал это, и жив, как видите, — отрезал полковник.

Фанфан ошеломленно вытаращил глаза, разинул рот, но не издал ни звука. Потом лишь с трудом выдавил:

— Вы… меня узнали?

— С тех пор вы здорово переменились, это да, но вот глаза не меняются! И я узнал вас по глазам, мсье беспризорник из приюта августинок!

— А я ведь именно потому сложил эту песенку, — тихо сознался на одном дыхании Фанфан после показавшейся ему бесконечно долгой паузы.

И снова воцарила тишина. Полковник грелся у огня. Оба, и полковник и Фанфан, при этом чувствовали, как снаружи весь полк прислушивается и ждет, что будет.

— Но вы, однако, ловкий, — иронически заметил Рампоно. — И выносливый! В конце концов отваги вам не занимать! Любите рисковать! Пожалуй, нужно взяться за вас как следует, чтоб обломать!

Достав из ящика стола лорнет, протер его белым шарфом, намотанным вокруг шеи до самых ушей, потом, прищурившись, внимательно взглянул на Фанфана. На узких губах дрожала неясная улыбка.

— Можете идти! — отечески велел он Фанфану и залился странным смехом, скрипучим, как старый флюгер. — А я подумаю, подумаю!

Когда Фанфан, отдав честь, повернулся кругом и уже собрался уходить, полковник его остановил:

— Еще минуточку! (И подошел вплотную). — Завтра в то же время прибыть сюда с полной походной выкладкой. Проведем ученье патрулей. Вас назначаю командиром. Выберите сами среди своих друзей четверку самых лучших. Таких, как вы! И если все пройдет как надо и я буду доволен, забуду всю эту историю!

Полковник вдруг даже стал похож на человека.

— Слушаюсь, мсье! — сказал Фанфан и спросил: — Значит, таких, как я?

— Ловких и хороших солдат, — повторил полковник и фамильярно похлопал Фанфана по плечу.

Жюль Брак, восемнадцати лет, из Карпентраза, Альберт Драйн, восемнадцати лет, из Парижа, восемнадцатилетний парижанин по кличке Скакун и пикардиец из Лилля по кличке Пердун. Все четверо — здоровые плечистые парни, которые не дадут себя в обиду. Привыкшие к деревенской жизни, мускулистые и выносливые. Одни из тех немногих, с которыми Фанфан дружил. Все любители подраться. Хорошие солдаты. Единственные, кто способен был, по мнению Фанфана, утереть нос полковнику!

Фанфан сказал им:

— Думаю, с полдня он нас погоняет как следует, но если справимся, я спасен. Вы за?

— Мы за! — в один голос заявили Жюль Брак, Альберт Драйн, Скакун и Пердун. Все знали — у полковника одна слабость — видеть, как потеют настоящие крепкие ребята. Они такими и были. И так утрут полковнику нос, что на нем лица не будет! Так, что весь полк будет им завидовать! Дружба вещь святая!

И вот хроника дня их славы.

Восемь утра. Все стоят смирно перед полковничьим шатром. Из шатра выходит Фанфан, который ходил доложить о прибытии, за ним идет полковник. Скакун, Пердун, Альберт Драйн, Жюль Брак и Фанфан стоят в строю, на плече десятифунтовое ружье, в карманах — десять фунтов амуниции, на спине тридцать килограммов снаряжения. Ординарец подводит полковнику коня. И полковник садится в седло.

Льет как из ведра! Кучки солдат высовывают носы из палаток. Лейтенант де Шаманс выглядит озабоченным.

Восемь тридцать. На равнине Ля Жирондин у реки, в которой плещут грозные волны, все ещё льет как из ведра. Де Шаманс следит из лагеря в подзорную трубу, видит стоящего коня, на нем полковника, и пять солдат с полной выкладкой, марширующих вокруг коня.

В десять часов дождя уже нет. Скакун, Драйн, Брак, Пердун и Фанфан все ещё двигаются вокруг коня, только теперь бегом. Скакун падает в грязь, снова встает и догоняет остальных.

В двух лье от Ля Жирондин — высокий холм, а на его вершине — рощица. В одиннадцать у холма стоят пятеро. Снова начинается дождь. Сапоги с грязью тянут на десять фунтов! Форма и снаряжение потяжелели от впитанной дождевой воды. По склону нужно взбежать без остановки и атаковать рощицу, изображающую укрепление, занятое англичанами. Укрепление они взяли в 11. 20 — Фанфан, Драйн, Пердун и Скакун, но не Брак, который остался лежать на середине склона лицом в грязи! Фанфан спускается вниз, поднимает Брака, уговаривает его, потом тащит в укрепление, где полковнику, сидящему на коне, сдается английский генерал. Теперь нужно сбежать по противоположному склону и наголову разбить бегущего неприятеля, отряд Фанфана должен неприятеля преследовать и непрестанно стрелять. Бежать, стать на колено, выстрелить, бежать, стать на колено, выстрелить…

12.15. Англичане исчезли. У наших только небольшие потери: Скакун в обмороке, из носа его течет кровь. Дождя уже нет. Для марта солнце греет вполне прилично.

Преступную халатность допустило интендантство (или виноват в этом неприятель?): обед не доставлен! И патрулю Фанфана приходится продолжать на пустой желудок.

— Продолжаем, мсье, — командует полковник, обгладывая куриную ножку.

Два часа. Отряд Фанфана марширует берегом реки. Фанфан с Пердуном подпирают Скакуна, у которого кровь уже не течет, но который словно спит. Выбывает Альберт Драйн: медленно оседает на землю и просит воды! Полковник отвечает, что воды здесь нет и допивает остаток из своей фляжки. Пердун подходит к плачущему Альберту Драйну и ставит того на ноги. Полковник командует: "- Вольно!". Драйн, Фанфан и все остальные кидаются к реке, погружают в неё лица и жадно пьют холодную воду.

Теперь опять пора в поход. Нас преследует большой отряд ирокезов. Так в бой! Уже три часа, потом четыре, потом пять!

— Возвращаются! — сообщил де Шаманс, глядя в трубу. Вокруг него стоят четыре офицера, которые молча удивленно переглядываются. Уже видно, как двое несут третьего, держа его под мышки и за ноги. Двое других повисли друг на друге, как старые усталые супруги.

Полковник выдержал. Его конь — тоже.

И Драйн. И Пердун. Жюль Брак и Фанфан тоже.

Теперь вдали им уже виден лагерь. Как будто на конце света! Похоже, не они идут к лагерю, а он со своими палатками, солдатами и лошадьми близится к ним во сне, в облаке крови и пота.

— Стой!

Но Фанфан и его друзья не останавливаются, не видят, не слышат. Им кажется, что идут сто лет, тысячу лет!

— Стой! — ревет полковник.

У коня его лопнула подпруга и он не может дальше.

Но Фанфан с друзьями все идут вперед, и лагерь, и кони, и палатки, и солдаты все ближе к ним, уже видно, как на них все смотрят, уже слышны их крики! И чей-то голос хрипит:

— Вперед, ребята, скоро будем там!

И другой отчаянный голос говорит:

— Фанфан, спой что-нибудь, а то мы сдохнем!

И в тишину сельского пейзажа, неба и лагеря ворвался голос, вначале отчаянно, тонко и хрипло, но потом все набирал силу и наконец взорвался так, что навсегда стал голосом мужчины! Настоящего мужчины! Это голос Фанфана, который поет:

— Вперед, Фанфан, вперед,

Тюльпан, труба зовет!

И весь лагерь ошеломленно вслушивается в эти отчаянные голоса, которые становились все сильнее, непобедимее и неукротимее — голоса Альберта Драйна, Жюля Брака, Пердуна и Скакуна, которые вместе с Фанфаном поют: