Солнарус сдвинул брови, его лоб избороздили морщины.

— Поистине, это может быть Зловещий древний Бог предначертал нашу судьбу, Милвиус. Но мы клялись Ибисом, чтобы защитить это.

Пять жрецов торжественно кивнули, затем пристально и неодобрительно поглядели на Милвиуса.

— Его сила является злой, — сказал один из них.

— Власть Хаоса, — прошептал другой.

— Она проклята.

— Запрещено, — бормотали двое мужчин, качая головами.

Милвиус кротко кивнул, но донёсшийся крушащейся раскалывающийся грохот заставил его подскочить. Он потрясенно стал тереть подбородок дрожащими пальцами.

Окинув задумчивым взглядом статую из жемчуга, он повернулся к входу, чтобы встать перед теми, кто заполонит храм.

— Дверь рушится, Солнарус! — дрожа, шептал он.

— Спокойно, Милвиус, — произнёс король-жрец тоном, обволакивающим как бальзам, успокаивающим обнажённые нервы слушающих. Он опустил глаза, глядя на сферу, удерживаемую в руках. — Мы знаем, что Черного клинка ожидает судьба, намного худшая, чем наша. Его собственный меч должен уничтожить его; он больше не сможет сокрушать города, такие как наш, растаптывая своими сапогами. Наша жертва породит ветер, обращаемый в ураган, и тот ветер предназначен развеять тучи Ахерона прежде, чем они затенят наш мир в неправедной темноте — Если мы преуспеваем, — Милвиус дрожал. — И если мы не можем препятствовать тому, чтобы он захватил это, — он указал на статую. — Кто остановит его тогда.

Брови Солнаруса вновь нахмурились.

— Никто, Милвиус. Мы — последняя линия защиты, — он уныло сделал паузу. — И знайте это: никакой жрец, никакой волшебник, возможно даже всемогущие боги, не в силах уничтожить то, что представляет собой мощь Зловещего древнего Бога. Древние боги зла наполнили его своей силой. Если бы атланты не вырвали его от их древних противников прежде, чем это могло быть использовано, мир уже тогда стал бы подобен гноящемуся аду.

— Они должны были разрушить это, — сказал Милвиус. Он вздрогнул, когда таран обрушил очередной оглушительный удар на дверь.

— Никакой нормальный человек не попытался бы сделать так, даже если он мог. Вы прочитали стихи в Одиннадцатой древней рукописи Эйбона: «Никто, ни человек, ни женщина, не может вредить этому, ни любая вещь мира не нанесёт этому вреда. И если попытаться избавить мир от этого, древние боги возродятся заново, и их древнее зло снова поглотит и затмит земли».

Солнарус покачал головой.

— Эти и подобные мысли часто посещали меня со дня, когда я стал хранителем Зловещего древнего Бога. Знайте, я не раз обдумывал их значение.

Крушение щебня заглушало слова короля-жреца и демонический смех Черного клинка прокатился в залах.

Глаза Милвиуса в ужасе расширились.

— Шакал прибыл! Пот катился, падая с носа и капая на одежды.

Черный клинок въехал в просторный храм, ревя как разъяренный гигант.

Следуя его приказу, ни один из воинов не следовал слишком близко. Он ворвался во внутреннее святилище и резко остановился, топот копыт, отражался как трепет каменного сердца.

Солнарус вышел вперед, твёрдо сжимая в руках стеклянную сферу. Его лицо было гладким, сухим и безмятежным как всегда. Он слабо улыбнулся Черному клинку.

— Солнарус, — военачальник Ахерона торжествующе глумился. — Становись на колени перед своим властелином, хнычущий ягнёнок Ибиса! Долго мое лезвие жаждало твоей крови.

— Ты зашел слишком далеко на сей раз, и тем обрек себя на поражение. Ты должен был придти вместе со своим братом! Поистине, без темных искусств Ксалтотуна, вы, возможно, не пересекли пустыню или не сокрушили ворота Нифии. Нет, Шакал! Никогда снова твоё лезвие не заберёт жизни невинных.

Смеясь, Черный клинок приблизился с проворством, которое должно было быть невозможным для такого гиганта. Он шагал к неподвижно стоявшему Солнарусу. Другие жрецы, как Милвиус, остались рядом с Солнарусом, нервно следя за залитым кровью, четырехфутовым ятаганом Черного клинка.

Ахеронец отвёл свои руки назад, затем взмахнул лезвием, нанося смертельные удары. Головы двух жрецов Нифии покатились по мраморному полу, из рассечённых шей струей била кровь. Трое других пали убитыми прежде, чем оставшиеся в живых могли даже шелохнуться. Шакал, поражая снова, прервал испуганный вопль Милвиуса, заставляя замолчать. Заостренная сталь проникла через ребра маленького жреца, рассекая его спинной хребет, и разрушая лопатки, разделив туловище пополам.

Черный клинок, вспоров верхнюю половину трупа, и найдя сердце, нанизал его на наконечник ятагана. Усмехаясь злобно в лицо Солнаруса, он поднёс блестящий орган к зубам и оторвал капающий кусок. Облизывая губы, он обильно харкнул кровью в лицо короля-жреца.

— Старик, — рычал он, продолжая жевать. — Теперь, когда Зловещий древний Бог — мой, я получу всё, что в моей досягаемости. Мои армии будут нестись через землю в великолепном потоке крови. Кулак могущественного Ахерона скоро захватит весь мир и заставит замолчать таких хныкающих патетических слабаков как ты.

Он сглотнул и шумно рыгнул. Солнарус не ответил. Кровь от убитых жрецов начала впитываться в низ его забрызганной одежды, но он стоял невозмутимо, не сводя пристального взгляда с лица Черного клинка. Только глаза короля-жреца выдавали эмоцию, его синий глаз, мерцающий как лед, его оранжевый глаз, пылающий как горячие тлеющие угли.

Черный клинок сделал выпад без предупреждения. Его меч полетел через воздух как поразительная змея. Солнарус поднял свою сферу на путь лезвия. Её хрупкая структура разрушилась в брызгах песка. Необузданное жало меча Черного клинка вонзилось в шею короля-жреца, отсекая его голову. Тело упало вперед, но из шеи, откуда кровь должна была бить струей, высыпался только песок. Голова приземлилась вертикально, ее глаза поднялись вверх, чтобы смотреть вызывающе на удивленного Шакала.

— Это конец, Шакал, — насмешливый голос Солнаруса повторил ухмылку его кривящихся губ. — Ты разбил Сферу Душ…, каждое зерно песка — душа, невинная жизнь, взятая твоим околдованным лезвием. Ад ждет тебя, Шакала Ахерона.

Ревущий со скотской яростью, Черный клинок начал топтать и крушить череп короля-жреца кованым сапогом, превращая в груду костей и песка. Он сыпал проклятия и испускал вопли, продолжая растаптывать труп священника- короля, превращая в бесформенную груду, не имевшую никакого сходства с человеком. Два стремительно сделанных шага приблизили на досягаемость руки статую жемчуга, которой он жаждал обладать.

Внезапно жестокий ветер завыл в храме. Свет от прозрачной крыши, испускаемый солнцем, иссяк. Сверху, доносившиеся сверху слабое постукивание походило на дождь, и вопли солдат Черного клинка, вторили этому, отражаясь в храме. Как раз когда ахеронец злорадствовал, радуясь своей добыче, крики солдат сменились приглушенным шепотом и стихли.

Шакал поднял статую из полированного жемчуга высоко в воздух.

— Зловещий древний Бог — мой! Дикий рёв Черного клинка совпал с треском обрушением раскалывающейся крыши. Крыша, треснувшая от веса нагромождённого песка, засыпала наивного колдуна с мечом черепками, хороня его в песчаной могиле. Его предсмертный вопль затих в круговороте, вопящем шторме песка, охватившим затем всё — храм, мраморные стены, здания.

В течение двадцати трех дней ветер неуклонно бушевал, погружая Священный Город Нифия в истинное море песка. Никакая высокая башня или медный шпиль не были видимы.

Так великий город Нифия исчез, укрывшись более чем на три тысячи лет, потерянный, лежащий ниже пустынных дюн того, что однажды станет восточной пустыней Шема… скрытый, но не забытый. В течение одного дня, воющие ветры откроют погребённую в песке тайну, и люди еще раз будут искать Зловещего древнего Бога.

Не отличающаяся особо от большинства таверн Мессантии, «Убежище», располагалась в городских предместьях среди группы неряшливых зданий в конце Торговой Улицы, которая вела к самой крупной гавани в столице Аргоса. Идущая к гавани улица была широка, вымощенная камнем, находящаяся в хорошем состоянии за счёт налогов короля Мило. Но, как и любая другая, проходя через крупнейший портовый город в любом из Хайборийских королевств, она заворачивалась, крутилась, ветвилась, и прервалась канавами на пути, и свелась к узкой грязной тропке, ничем не проложенной, с мусором, пересекаемой только плотной популяцией крыс. Здесь её местные жители назвали Переулком Пирата, а для тех, кто шагал по ней, были менее приученными к уличной грязи, чем к деревянной палубе.