помещалась туда вплоть до первого класса.

Видимо, в семь лет тело, помещаемое в пространство с вышеуказанными параметрами, достигает критической массы. Троица задумала хитрость.

Расширенная жилплощадь на бескрайних советских просторах полагалась только

счастливым обладателям двух и более отпрысков. Спасибо товарищу Брежневу за такое

продуманное законодательство! Я ему жизнью обязана. В прямом смысле слова.

— Мать, а «квартирный ребенок» ничего так получился! (Я говорила, что папа шутник?) Да, я такая. Медаль мне! Лучше орден.

Вот и сейчас мы сидим на этой ба-а-а-альшой кухне, точнее, я — на кухне, а из

родительской спальни все еще доносятся обрывки фраз: «Младший сержант… Старший

сержант... Еще скажи «лейтенант»...»

Сейчас пойду и скажу. Скажу, ГЕНЕРАЛЫ! Оба. Люблю вас. Очень. С праздником, защитники

моего Отечества.

Еженедельник «Объектив-Но» №09 от 2 марта 2006 г., колонка «Невыдуманная история»

ОНА УМЕРЛА

Смерть —

    закономерна, потеря —

    ужасна. Вахтерша Михална никогда не болела, не вязала, не сюсюкала с

детьми, не улыбалась, не кричала, не лузгала семечки, не обсуждала сериалы, не задавала дурных вопросов, не носила

платка и не собирала денег. Но…

За сто метров до подъезда я замедляла шаг и нервно смотрела на часы. Может, она спит?! В

ее возрасте… Переутомилась за день и дремлет на посту. Репетирую лицо.

Улыбнусь: «Здрасьте…» Нет, заподозрит в употреблении спиртного. Лучше строго: «Добрый

вечер»! Нет, это долго. А может, поговорить с человеком: «Здравствуйте, не спится? И у меня на

работе завал… Может быть, вам хлебушка купить? Или в аптеку»? Что я несу?! Ночь на дворе, какая к черту аптека?! Берусь за ручку двери. Если дернуть резко, она скрипнет громче, но

короче. Если открывать медленно, скрип как-то мягче, но растянут во времени. Как же быть, блин?!

Классический вопрос возникает каждый раз перед дверью подъезда, когда появляешься

позже положенного времени. Это ода двери. А скрип — все равно приговор, хоть резко, хоть

плавно. Интересно наблюдать застывших на мгновение жильцов нашего подъезда перед

финальным рывком двери. Наверное, жители соседних домов думают, что у нас ток подведен

к дверной ручке.

Она никогда не спит

Набрасываю капюшон. Жалкая попытка замаскироваться. Она же старенькая, не заметит, уговариваю себя. Знаю, она не только меня, она всех моих друзей и знакомых и даже их

детей узнаёт. Помню, приехала ко мне одноклассница с сыном, дети играют, мы болтаем, замечательно. Вечером она звонит мужу, просит забрать их на машине, он до этого был у

меня один раз, год назад. Заходит он в подъезд, набирает воздуха в легкие, чтобы уточнить

у вахтера, в какой точно квартире я живу, а та, не дождавшись вопроса, чеканит: «С-о-р-о-к

— в-о-с-ь-м-а-я — т-в-о-и — е-щ-е — т-а-м».

И после этого я пытаюсь спрятаться под капюшоном?! Детский сад.

Проскочу. Возьму скоростью. Узнает, конечно, но не успеет отреагировать. Пролетаю.

«Здрасьте» на ходу, не глядя. Пешком по лестнице. Кнопка лифта — боже упаси.

Задерживаться нельзя. Пространственно-временной континуум нарушается. Я бегу, но не

отдаляюсь. Медленно открывается дверь сторожки… Нет, она не скрипит, я ее не слышу, ощущаю.

«Ч-е-т-в-е-р-т-ь — п-е-р-в-о-г-о»!!! С грациозностью дворецкого и артикуляцией чтеца. Такое

ощущение, что это вовсе не упрек и вообще не в мой адрес, просто жильцы втихаря

сбрасываются и платят ей за то, чтобы она констатировала время моего прибытия. А если кто-

то в этом подъезде уже спал, то извините.

«Мегера», — произношу я одними губами. Не сомневаюсь, она слышит.

Почему-то хочется бежать вниз и оправдываться. Упасть на колени и клясться. Клянусь, была

на работе. Клянусь, монтировали программу. Ни грамма спиртного, клянусь. Завершить

коленопреклонение пресловутым «я больше так не буду» и прощенной уйти...

Как без нее? Как?— прочно засели строчки из поэмы Роберта Рождественского. К чему?

Ведь я же не любила ее. Ее никто не любил. Хотя нет. Нелюбви я не испытывала. Точно. Это

было что-то другое. Не могу сформулировать.

Люди как-то растерянно смотрят друг на друга. Рождественский читается в глазах всего

подъезда. Сталкиваюсь возле лифта с соседкой. Я не знаю, как ее зовут. Я не знаю, из какой она

квартиры. Я вообще о ней ничего не знаю! Нам не нужно было знать друг друга. У нас была ОНА.

Дух подъезда, стержень. Если хотите, философия подъезда. В каждом из нас была Михална.

Каждый из нас замирал перед дверью после десяти вечера. Мы — единый организм. Были.

Соседка с пятого. Привычное «здрасьте» звучит как-то вопросительно. Она несет на прогулку

собачку. Именно несет, хотя собачка совсем не инвалид и вполне в состоянии самостоятельно

передвигаться. Но женщина ее несет, потому что так ее, собачку, удобнее контролировать.

Пасть зажать, чтоб не гавкнула возле сторожки, или, не дай бог, не справила нужду в радиусе

пятидесяти метров от подъезда. Странно, но ведь теперь ее можно отпустить. И даже

скомандовать «Голос» прямо на первом этаже! Но она ее несет.

Замечаю, как чисто в подъезде. Раньше не замечала, всегда бегом. Ух ты, и цветы в

горшках. Цветут. В лифте зеркало. Целое. И коврик. Коврик в лифте! Кусочек, такой

маленький зелененький квадратик. Голову на отсечение, у Михалны дома лежит большой

зеленый ковер, в котором не хватает куска квадратной формы, по размерам абсолютно

равного основанию нашего лифта.

Как ее звали? Какое имя было у человека, отчество которого было нарицательным? В какой

квартире она жила? С кем? Сколько ей было? Семьдесят? Восемьдесят?

У меня никогда не было ключа от почтового ящика. А зачем? В нашем подъезде почтовые

ящики — это архаизм. Вся почта, включая ценные письма и денежные переводы, выдавалась

из окошка сторожки. Подозреваю, что почтальоншу даже на порог никто не пускал. Однажды

выгуливали детей с мамашкой из соседнего дома. Что-то нам там понадобилось, буквально

заскочить на пять минут, а, да, примерить комбинезончик на мою дочку, из которого ее

девочка уже выросла. Неважно. Важно, что, заходя к ним в подъезд, я привычным движением

оставила санки у входа. «Ты что? — искренне удивилась моя знакомая, — Бери с собой». «Как

это?» — в свою очередь не поняла юмора я. Тащить санки с собой, зачем? Сейчас эта ситуация

вспомнилась так ясно. Отчетливо понимаю, что, не задумываясь, оставила бы у входа в наш

подъезд филиал швейцарского банка.

Мой дом — моя крепость. Надо было написать такую табличку и повесить над входной

дверью. Это как нельзя лучше иллюстрировало бы особенность нашего подъезда. По крайней

мере наши жильцы такой юмор бы оценили, точно. Но ЕЕ больше нет.

Я долго учила свою дочь здороваться с соседями. Хотя мое глубокое убеждение — учить

ребенка вежливости глупо. Это качество развивается исключительно примером взрослого.

Особенно пятилетние девочки терпеть не могут, когда с ними сюсюкают чужие.

«Ой, кто это у нас такой большой?! Какое платьице красивое! Это кто тебе такое купил?!»

Ужас. Мне всегда казалось, что это такая специальная речевка, которая записана на бумагу и

выдается женщинам, достигшим пенсионного возраста в момент выхода на лавочку под

подъезд. Главное — в сценарии четко указаны не только вопросы, но и интонации, с которыми

они произносятся. Изменяться в зависимости от обстоятельств может только последний вопрос.

В моем случае это: «А папа твой где?» Голову непременно надо склонить набок и изобразить

доброжелательность. «В Караганде», — это меньшее, что хочется ответить. Но дочке, естественно, я этого не говорю. «Ну поздоровайся, что тебе стоит», — уговариваю я