— Да, — кивнула Лидия. — Похож на верного слугу из старинных романов. По-моему, он ни перед чем не остановится, если придется выступить на защиту кого-нибудь из членов семьи.

— Наверное… — согласился Альфред. — Наверное…

Лидия приладила последний камешек.

— Ну вот, — сказала она. — Я готова.

— Готова? — озадаченно переспросил ее Альфред.

Она рассмеялась.

— К Рождеству, глупый! К трогательному семейному единению, которое ждет нас на Рождество.

Дэвид перечитывал письмо. Он уже один раз смял его в комок и выбросил. Затем поднял, разгладил и принялся снова читать.

Его жена Хильда молча и спокойно наблюдала за ним. Она заметила, как пульсирует жилка у него на виске, как слегка дрожат длинные изящные пальцы, как время от времени нервный озноб пробегает по телу. Когда Дэвид, отбросив упрямо падающую на лоб прядь светлых волос, умоляюще посмотрел на жену своими голубыми глазами, она была готова к ответу.

— Что нам делать, Хильда?

Хильда ответила не сразу. Она услышала мольбу в его голосе. Она знала, как он зависит от нее — эта зависимость возникла сразу же, с первых дней их брака, — знала, что способна дать окончательный ответ на мучающий его вопрос, но именно поэтому не спешила высказывать собственное суждение.

Голосом, в котором звучали спокойствие и мягкость, свойственные опытной няне при капризном ребенке, она ответила:

— Все зависит от того, какие чувства ты сам испытываешь, Дэвид.

Хильда была плотного телосложения, некрасивая, но обладала каким-то магнетизмом. В ней было что-то с портретов, написанных великими голландцами, а голос — теплым и убаюкивающим. Дородная, кряжистая, средних лет женщина, не отличающаяся ни умом, ни интеллектом, но за ней стояло что-то такое, что нельзя было не приметить! Сила! Да, Хильда Ли была сильной личностью.

Дэвид встал и принялся ходить по комнате. Седина практически не тронула его голову. Он до сих пор сохранил в себе что-то мальчишеское. А выражение лица было до того кротким, что казалось неестественным…

— Ты ведь знаешь, какие чувства я испытываю, Хильда. Не можешь не знать, — задумчиво откликнулся он.

— Не уверена.

— Я же тебе говорил — не раз и не два, — как я ненавижу и дом, и округу, и все прочее. А как только я вспоминаю об отце, — лицо его потемнело, — о том, сколько горя он доставил матери, как унижал ее, хвастаясь своими любовными связями, своей неверностью, которую даже не пытался скрыть!..

— Ей не следовало с этим мириться, — заметила Хильда Ли. — Она должна была его бросить.

— Она была слишком доброй женщиной, чтобы это сделать, — с укором в голосе произнес он. — Считала своим долгом терпеть. Кроме того, это был ее дом — где еще она могла найти приют?

— Она могла бы начать жизнь сначала.

— Только не в те времена! — хмуро отозвался Дэвид. — Ты не понимаешь. Женщины в ту пору так себя не вели. Они мирились с той судьбой, что выпадала на их долю. Кроме того, ей приходилось считаться с нами. Что бы произошло, если бы она развелась с отцом? Он, по всей вероятности, женился бы снова. Появилась бы вторая семья, и наши интересы пострадали бы.

Хильда промолчала.

— Нет, она поступила правильно, — продолжал Дэвид. — Она была святая. И безропотно несла свой крест до конца.

— Не совсем безропотно, — заметила Хильда, — иначе тебе не были бы известны все эти подробности.

— Да, она во многое меня посвящала, — тихо согласился Дэвид, и лицо его просветлело. — Она знала, как я ее любил. И когда она умерла…

Он замолчал и обхватил руками голову.

— Это было страшно, Хильда. Меня охватило отчаяние. Она была еще совсем молодой, ей не следовало умирать. Ее убил он — мой отец! Он виновник ее смерти. Он разбил ей сердце. Вот тогда я и решил, что не буду жить с ним под одной крышей. Я порвал с ним навсегда.

— Ты рассудил правильно, — кивнула Хильда. — Так и следовало поступить.

— Отец хотел, чтобы я вошел в дело, — продолжал Дэвид. — Но тогда я должен был бы жить у него в доме. Этого я не мог выдержать. И не пойму, как выдерживает Альфред. Как он не отступил все эти годы?

— И ни разу не восставал? — заинтересовалась Хильда. — По-моему, ты мне как-то говорил, что ему даже пришлось пожертвовать своей карьерой.

Дэвид кивнул.

— Альфред должен был служить в армии. Отец все это решил. Альфреду как старшему предстояло вступить в кавалерийский полк, нам с Гарри — войти в дело, а Джорджу — заняться политикой.

— И что же помешало?

— Гарри сорвал все планы. Он всегда был неуправляем. Влезал в долги и тому подобное… А в один прекрасный день сбежал, прихватив несколько сотен чужих фунтов и оставив записку, в которой говорилось, что конторская работа его вовсе не устраивает и он отправляется посмотреть мир.

— И с тех пор вы больше о нем ничего не слыхали?

— Почему же? — засмеялся Дэвид. — Мы довольно часто слышали о нем! Он телеграфировал нам со всех концов земного шара с просьбой выслать ему деньги. И обычно их получал.

— А Альфред?

— Отец заставил его уйти из армии и тоже заняться делом.

— И он не возражал?

— Поначалу бунтовал. Ненавидел эту работу. Но отец всегда умел справиться с Альфредом. Он, по-моему, целиком под пятой у отца.

— А ты сумел уйти! — сказала Хильда.

— Да. Я уехал в Лондон учиться рисовать. Отец ясно дал мне понять, что если я не откажусь от этой пустой, по его мнению, затеи, затеи стать художником, то при его жизни он назначит мне весьма ограниченное содержание, а после его смерти я вообще ничего не получу. Я ответил, что мне наплевать. Он обозвал меня дураком, и на этом все кончилось. С тех пор мы ни разу не виделись.

— И ты не жалеешь? — мягко спросила Хильда.

— Нисколько. Я понимаю, что ни денег, ни славы мне не добиться, что большим художником я никогда не стану, но мы счастливы в этом коттедже, у нас есть все необходимое, все, что нам нужно. А если я умру, страховка за мою жизнь достанется тебе.

Он помолчал.

— И вот теперь — это! — воскликнул он, хлопнув ладонью по письму.

— Мне очень жаль, что твой отец прислал это письмо, раз оно так тебя раздражает, — заметила Хильда.

Словно не слыша ее, Дэвид продолжал:

— Просит меня привезти на Рождество жену, выражает надежду, что мы сможем одной дружной семьей отпраздновать Рождество! Что это может означать?

— А почему ты считаешь, что это означает не только то, что написано? — спросила Хильда.

Он посмотрел на нее с недоумением.

— Я хочу сказать, — улыбнулась она, — что твой отец стареет и становится сентиментальным, когда речь заходит о семейных узах. Такое случается, как тебе известно.

— Бывает, — медленно согласился Дэвид.

— Он старик и чувствует себя одиноким.

Дэвид бросил на нее быстрый взгляд.

— Ты хочешь, чтобы я поехал, верно, Хильда?

— Нехорошо не отозваться на его просьбу. Может быть, я покажусь старомодной, но я не понимаю, почему бы мирно, по-доброму не провести рождественские праздники.

— После всего, что я тебе рассказал?

— Я знаю, мой дорогой, знаю. Но все это уже в далеком прошлом. Все давным-давно кончено.

— Только не для меня.

— Потому что ты не хочешь об этом забыть. Ты умышленно снова и снова копаешься в прошлом.

— Я не способен забыть.

— Не неспособен, а не хочешь, не так ли, Дэвид?

Он сжал губы.

— Такие уж мы — семья Ли. Ничего не забываем.

— Ну и чем тут гордиться? — чуть раздраженно спросила Хильда. — По-моему, нечем.

Он задумчиво смотрел на нее, заставляя себя сдержаться.

— Ты не придаешь большого значения памяти? — спросил он.

— Я верю в настоящее, а не в прошлое, — ответила Хильда. — Прошлое должно уйти. Если стараться оживить прошлое, то в конце концов оно предстает в искаженном виде.

— Я отчетливо помню каждое слово и каждое событие тех дней, — рассердился Дэвид.

— Все так, дорогой, только зачем это? Это неестественно. Ты судишь о тех событиях с позиции мальчика, каким ты был тогда, вместо того чтобы, вспоминая о них, быть снисходительным, как и подобает взрослому мужчине.