— Что Обнорского не существует? Помню. Но все-таки кто-то же должен в организации знать, что Иван Козлов — это и есть Виктор Обнорский?

— Да из ваших, пожалуй, никто. А из наших я — раз, — Халтурин загнул мизинец, — Танюшка, конечно, — два, Николка — три… Все? Пожалуй, все. А в чем дело, собственно?

Только сейчас он встревожился от расспросов Михайлова.

— Почему Обнорский открылся этим, как их… Танюшке да Николке?

— Что значит — почему? Потому что они самые близкие, лучшие из лучших и для него и для меня, — удивился Степан. — Господи, уж на что я осторожен, а ты, Иван Петрович, даже меня своей бдительностью пугаешь. Да Николку ты сам должен помнить: такой веселый рыжий столяр приходил к тебе со мною, неужели забыл? Удивительный он человек: рабочему делу предан, энергия кипит, в организации знает до подноготной все о каждом, и ваши товарищи из группы Плеханова, так те им просто очарованы. «Много друзей и ни одного врага» — вот что они говорят о Николке. Недавно мы его послали в Москву.

— В Москву? А в Питере у вас, значит, уже такой избыток крепких организаторов, что вы их в другие города посылаете? — как-то неискренне удивлялся Михайлов.

— Да нет же, конечно. Был один повод, было дело под Полтавой, — пошутил Степан и сразу же пожалел об этом: увидел, как напрягся Дворник.

— Какое дело под Полтавой?

Вот теперь Степан разозлился. Но голоса Халтурин все равно не повысил: говорил он тихо, так что даже за соседним столиком не слышно было ни звука.

— Ты сыщиком сделался? Кого? Кому? Почему? Ты чего в наши рабочие дела лезешь? Тебе у себя отставку дали? Больше делать нечего?

Михайлов не обиделся на грубость — он знал вспыльчивость, но знал и отходчивость Халтурина. Дворник лишь придвинулся поближе к собеседнику и спросил его в упор:

— А от кого я знаю, как ты думаешь, что Иван — это Обнорский? А?

— Ну?

— Из полиции, Степан, из полиции… Свой человек передал.

Оба замолчали. Только Халтурин задышал с каким-то натужным свистящим клокотанием, хватал воздух судорожными глотками, будто ему сдавило горло.

— Сам понимаешь, что происходит, Степан. Видишь, я действительно должен стать сыщиком. Только сыщиком с нашей стороны. Так из-за какого же дела вы Николку Рейнштейна отправили в Москву? Изволь отвечать! — строго закончил Дворник.

— Да наоборот все! — Халтурин рванул от нетерпения кулаком по воздуху, но поспешно разжал его. — Дело это, как бы сказать, интимное, — зашептал он. — Попросту женщина замешалась! Но раз уж до подозрений дошло… Виктор Татьяну любит, Николкину жену. И она его полюбила. Скрывался он у них на квартире целый месяц, вот и вышла эта ненужная история. А Николка с Виктором, они уже самые лучшие друзья. Как им было узелок распутать?.. Ты по-человечески можешь понять, что такое жену друга, брата своего, вдруг полюбить?

Михайлову ли не понять этого? Как живая встала перед мысленным его взором арестованная полгода назад Ольга Натансон, наяву увидел он бесконечно любимые черты ее лица, короткие, зачесанные назад волосы, блестящие черные глаза — глаза самого дорого человека на свете. Понимает ли он, что такое полюбить жену друга? Еще как понимает…

— …Пришел ко мне Николка и просит — сам просит! — услать его подальше из Питера, чтобы не мешать любимым людям. Может быть, тогда он и выдал Виктора? Как ты по-вашему, по-интеллигентскому думаешь? — вполголоса издевался Степан.

— Ну, если не Николка, то, может, это Татьяна выдала Виктора?

На сей раз Халтурин даже не счел нужным возмутиться.

— Ты соображаешь, что говоришь? — спокойно спросил он. — Она же теперь его жена. Да знал бы ее, никогда такое в голову не пришло бы. Выдать Виктора… Даже если б и не мужа… Она наивная, это правда, но честная, смелая, своя. Думаешь, та-ой человек, как Виктор, полюбил бы дрянь?

Михайлов не знал, что ему ответить. Степан так беззаветно любил своих товарищей рабочих, так верил им, гордился ими. Как открыть ему глаза? Как заставить честного и чистого человека поверить в такое, во что всегда отказываются верить разум и сердце. Измена подлеца, мещанина, пошляка — это понятно, но как поверить, что твой единомышленник, друг — подосланный провокатор?..

— И все-таки ты сам понимаешь, Степан: если настоящую фамилию Козлова, то есть Виктора Обнорского, могли сообщить полиции всего трое, значит, среди них есть предатель — вольный или невольный, но предатель!

Степан сидел с каменным лицом.

— Если бы я поверил тебе, — продолжал Михайлов, — то сказал бы, что предателем может, пожалуй, быть только один из трех — Степан Халтурин. А? Больше ведь, по твоим словам, вроде и некому… Но у меня есть сведения по этому делу…

Столяр подался чуть вперед, на побелевшем его лице остались, казалось, одни глаза. Он почувствовал — наступило то главное, из-за чего Михайлов вел весь разговор.

— …Обнорского выдала — это точно — супружеская чета провокаторов. Судя по твоим же рассказам, это могут быть только муж и жена Рейнштейны.

Белое, как мел, лицо Халтурина стало страшным и вдруг посерело, будто Степан очутился на пороге смерти.

— От кого тебе известно?

— Вот этого не могу сказать. Такие вещи, по-моему, нельзя сообщать даже самым близким друзьям, Степан.

— Тогда… тогда ты запомни, Иван Петрович, мы тебе Николку, нашего дорогого Николку, не отдадим ни за что. Ты лично, сам за каждый волосок с его головы будешь нам отвечать!

Александр не сдержался.

— Ваш союз целиком предан провокаторами! У жандармов есть все списки и адреса.

— А почему никого не берут? — Степан уже не помнил себя от душившей его обиды. — В нашего, в рабочего человека не хочешь верить! Пойди, ну пойди сам, ну скажи сам, попробуй Виктору Обнорскому, что его женил управляющий Третьим отделением!

Михайлов встал: продолжать разговор было бессмысленно. Что возразить Степану? Николай и Татьяна Рейнштейны казались ему выше подозрений. Может быть, открыть членам рабочего союза Клеточникова? Но его тайну берегли даже от своих — неужели доверить ее полузнакомым людям, среди которых наверняка действуют новые провокаторы?

Что делать? Спасти Обнорского, спасти «Северный союз» — и провалить Клеточникова? Михайлов никак не мог придумать верное, единственное решение.

После долгих раздумий, после ночных совещаний землевольцы согласились, что надо немного выждать. Первые же аресты заставят рабочих поверить в семена подозрений, которые посеял Михайлов. И тогда они начнут действовать быстро.

Но сегодня утром неожиданно выяснилось, что решение это, казавшееся единственно возможным, было роковой ошибкой. Николка оказался гораздо опаснее, чем предполагалось…

Михайлов как раз обдумывал выход из ловушки, когда к нему в номер ворвался Клеточников с упреками и с дополнительными уликами против предателя.

Решение требовалось принимать мгновенно.

…Пока Михайлов, сидя в номере, припоминал и сопоставлял факты провокации, Клеточников методично продолжал излагать ему новые данные:

— Через Татьяну Кирилов выяснил весь состав петербургского «Союза русских рабочих». Через Николку полиции стали известны революционные силы в Москве. Но арестов пока что не производили: Кирилов сказал как-то, что он дал Николке указание сначала узнать актив и явки «Земли и воли», и только после этого предполагалось начать облаву на Центр подполья. Собственно, арест Обнорского оказался для Кирилова почти что вынужденным. Я вам уже докладывал, что Татьяна не справилась с ним, и Кирилов боялся, что упустит Обнорского и на этот раз…

Михайлов кивнул: да, он отлично помнит тот, самый первый доклад Клеточникова. Однажды, войдя в кабинет шефа политической экспедиции, помощник делопроизводителя застал там миловидную женщину, которая умоляла на коленях Кирилова «простить Витеньку». В каком-то истерическом припадке она клялась выдать всех, только бы ее Витеньку не трогали! Собственно, с той случайной встречи и началось его знакомство с делом Рейнштейнов. Хотя никакого «Витеньки» в составе «Земли и воли» не имелось, чутьем конспиратора почувствовал Клеточников в необычной сцене что-то важное. На свой страх и риск принял он первые меры: решил действовать, не ожидая приказа.