— Но мне хочется спросить… Извините, но как вы можете так спокойно думать и говорить обо всем этом? Вот что я хочу понять! Он подлец, он предал, но ведь все-таки человек! — голос его дрогнул.

— Слушай, Дворник, — глаза Сашки недобро сверкнули, — ты кого к себе привел? Это что за господин?

— Наш.

— Наш?! Он, кажется, считает нас убийцами и мясниками. — Сашка резко встал. — Как вы можете спокойно говорить и думать? — повторил он слова Клеточникова и вдруг горько усмехнулся. — Да если признаться по совести, не пришел бы этот гнусный клоп Жарков ко мне на встречу, я, может, счастливый бы теперь ходил!

— Значит, все же жалеете его? По-человечески?

— При чем тут жалость? Ведь убиваем мы вредных животных, крыс, клопов, гадюк и не чувствуем к ним жалости. А провокатор — это самое гнусное, самое вредное животное! Я товарищей жалею, которые из-за него по тюрьмам да каторгам погибают. Только все равно — убивать противно! Хуже этого ничего нет. В кулак сердце берешь, когда делаешь, Но — надо. Потому что либо мы его одного, либо он многих, нас. Не меня — нас, друзей наших, под виселицы и расстрелы пустит. Хуже еще, дело наше может убить! Понимаете?

Каждое слово Преснякова камнем падало на Клеточникова. Он съежился, весь подобрался, пальцами правой руки нервно комкал шляпу. Что можно было возразить Сашке?

Вдруг Пресняков рывком приподнялся с дивана.

— Готово, Дворник, то, за чем пришли? Темно уже, пора двигаться.

Они ушли, пригибаясь под тяжестью небольших чемоданчиков — возможно, с динамитом и капсюлями.

По выражению лица хозяина Клеточников понял, что ему тоже пора уходить. Михайлов ждал кого-то, и этот кто-то не должен был его здесь встретить. С трудом оторвался Николай Васильевич от дивана и направился к дверям. Михайлов поднялся, чтобы проводить его.

Уже у порога Дворник вдруг спросил:

— Помните выстрел Веры Засулич в полицмейстера Трепова?

— Немного. Меня тогда не было в Петербурге. Только по газетам…

— Трепов приказал в тюрьме выпороть нашего товарища за то, что якобы тот не снял перед ним шапки. От унижения этот товарищ сошел с ума. Мы хотели мстить, готовили покушение. Но вдруг в Петербург приехала Вера Засулич, которая и в глаза не видела пострадавшего товарища. И пока мы собирались, выслеживали Трепова, она вошла в его приемную, выждала момент, выхватила револьвер и выстрелила. А на суде объяснила так: «Тяжело, очень тяжело поднять руку на человека, но сделать это надо было».

— И ее оправдали, — тихо сказал Клеточников.

— И ее оправдали, — Михайлов дружески обнял его за плечи. — Это был первый и единственный случай, когда власти предали «политика» не суду назначенных чиновников, как они делают это обычно, а выборному суду присяжных. Решили попробовать! Два прокурора отказались еще до суда от обвинения, предчувствуя неизбежный провал процесса. И конечно же, присяжные вынесли Засулич оправдательный вердикт. Потому что от имени русского общества они согласились с ней, что «сделать это надо было». Помните об этом всегда, дорогой мой Николай Васильевич! Надо!

Их руки сомкнулись в прощальном пожатии.

Все лето и почти всю осень Александр II провел с семьей в своем южном ливадийском дворце.

В Крыму было чудесно! Здесь впервые за последний год оставил царя мучительный страх перед выстрелом или перед взрывом. Только в середине ноября император со вздохом решил прервать свои затянувшиеся каникулы и сообщил министрам, что изволит вернуться в столицу.

Начались предотъездные хлопоты.

Министерство двора быстро подготовило несколько вагонов необходимых в дороге вещей и припасов; министерство путей сообщения пустило под пары два так называемых литерных поезда: один для царя, другой — свитский и багажный. Не дремало и министерство внутренних дел: оно разослало шифрованные телеграммы в Симферополь, Екатеринослав, Харьков, Орел, Тулу, Калугу, Москву, Тверь и Новгород с предупреждением о возможности покушения в этих пунктах на императорский поезд. Всем жандармам, а также стрелочникам, обходчикам, весовщикам, носильщикам и прочим железнодорожникам приказывалось следить за пассажирами и за багажом. Тысячи людей были подняты вдоль линии следования императорского поезда.

А несколько высших чиновников тайной полиции было послано в Ливадию. Шеф жандармов поручил им изложить императору свое мнение о маршруте.

Стоял прохладный осенний день, когда царь принял прибывших. Он сидел под сенью своих любимых олеандров, водя носком мягкого сапога по золотистому песочку дорожки, и внимательно выслушал почтительный доклад генерала, помощника шефа жандармов.

— Ваше величество уже изволили отдать распоряжение о маршруте?

— Да, — кивнул Александр, — мы с княгиней давно задумали прогуляться на яхте до Одессы, а оттуда поездом.

— Но, ваше величество, на море стоит дурная погода. Шеф жандармов считает…

Царю показалось, что он ослышался.

— …считает, что вам надо ехать прямо от Симферополя. Литерные поезда уже приготовлены на симферопольском вокзале.

— Что?! — повысил голос Александр. — Изменить мое распоряжение?!

— Ваше величество, — умоляюще заговорил генерал, — Александр Романович Дрентельн покорнейше просит вас не ездить в Одессу. Там что-то готовится. На улицах видели Преснякова.

Александру стало невыносимо противно. Бояться Преснякова! Он хорошо помнил эту фамилию по отчетам и докладам Третьего отделения. Года три назад Пресняков заколол агента Шарашкина; потом покушался на жизнь агента Беланова; был взят, но сбежал по дороге из тюрьмы на допрос, засыпав караулу глаза табаком; вскоре после этого царю доложили: вероятно, это он застрелил агента Жаркова. Путь Преснякова отмечен убийствами царских слуг, и, возможно, конечно, что сейчас он добирается до него, Александра. Возможно! Но как все-таки противно повелителю России бояться какого-то Преснякова!

Лицо царя исказилось неприятной гримасой, щека задергалась. Увидев этот приступ царской истерики, чиновники Третьего отделения с облегчением поняли: дело выиграно, царь поедет из Симферополя…

А в Петербурге канцелярию Кирилова лихорадило от работы. Десятки телеграмм с пометками «Срочно. Секретно» уходили и приходили каждый день, кого-то подстегивали, напоминали, угрожали, предупреждали, изолировали — и расчищали «зеленую улицу» литерному поезду его величества.

Никогда еще так слаженно, как в эти дни, не работали Кирилов и Клеточников. Как машина, с невероятной быстротой и точностью выполнял помощник делопроизводителя новое поручение начальства — расшифровывал и зашифровывал строго секретные депеши. Готовые к чтению телеграммы ложились на стол действительного статского советника ровно через три минуты после их поступления. Клеточников никому не хотел уступать даже крупицы этой важнейшей работы, которая позволяла ему быть в курсе всех мер по охране императора. Он не уходил с дежурства домой, ночуя и питаясь в Третьем отделении. Казалось, на этот раз ему обеспечен новый чин!

14 ноября Николай Васильевич положил на стол перед шефом экстренную телеграмму из Елисаветграда:

«Сегодня на елисаветградском вокзале, — гласила она, — задержан жандармами прибывший одесским поездом неизвестный человек, ехавший в Курск и называющий себя почетным гражданином Тулы Ефремовым. При задержании оказал сопротивление. В багаже Ефремова больше пуда взрывчатых веществ. На допросе объявил себя социалистом. Произвожу дознание.