— И вы считаете…
— Я считаю, что это правда, — сказала Эмили Брент. — Вы видели, как она вела себя вчера вечером. Она до смерти перепугалась, потеряла сознание. Ее злодеяние раскрылось, и она этого не перенесла. Она буквально умерла со страху.
Армстронг недоверчиво покачал головой.
— Вполне правдоподобная теория, — сказал он, — но принять ее на веру, не зная ничего о состоянии здоровья умершей, я не могу. Если у нее было слабое сердце…
— Скорее это была кара Господня, — невозмутимо прервала его Эмили Брент.
Ее слова произвели тяжелое впечатление.
— Это уж слишком, мисс Брент, — укорил ее Блор.
Старая дева вскинула голову, глаза у нее горели.
— Вы не верите, что Господь может покарать грешника, а я верю.
Судья погладил подбородок.
— Моя дорогая мисс Брент, — сказал он, и в голосе его сквозила насмешка, — исходя из своего опыта, могу сказать, что Провидение предоставляет карать злодеев нам, смертным, и работу эту часто осложняют тысячи препятствий. Но другого пути нет.
Эмили Брент пожала плечами.
— А что она ела и пила вчера вечером, когда ее уложили в постель? — спросил Блор.
— Ничего, — ответил Армстронг.
— Так-таки ничего? Ни чашки чаю? Ни стакана воды? Пари держу, что она все же выпила чашку чая. Люди ее круга не могут обойтись без чая.
— Роджерс уверяет, что она ничего не ела и не пила.
— Он может говорить, что угодно, — сказал Блор, и сказал это так многозначительно, что доктор покосился на него.
— Значит, вы его подозреваете? — спросил Ломбард.
— И не без оснований, — огрызнулся Блор. — Все слышали этот обвинительный акт вчера вечером. Может оказаться, что это бред сивой кобылы — выдумки какого-нибудь психа! А с другой стороны, что если это правда? Предположим, что Роджерс и его хозяйка укокошили старушку. Что же тогда получается? Они чувствовали себя в полной безопасности, радовались, что удачно обтяпали дельце — и тут на тебе…
Вера прервала его.
— Мне кажется, миссис Роджерс никогда не чувствовала себя в безопасности, — тихо сказала она.
Блор с укором посмотрел на Веру: «Вы, женщины, никому не даете слова сказать», — говорил его взгляд.
— Пусть так, — продолжал он. — Но Роджерсы, во всяком случае, знали, что им ничего не угрожает. А тут вчера вечером этот анонимный псих выдает их тайну. Что происходит? У миссис Роджерс сдают нервы. Помните, как муж хлопотал вокруг нее, пока она приходила в себя. И вовсе не потому, что его так заботило здоровье жены. Вот уж нет! Просто он чувствовал, что у него земля горит под ногами. До смерти боялся, что она проговорится. Вот как обстояли дела! Они безнаказанно совершили убийство. Но если их прошлое начнут раскапывать, что с ними станется? Десять против одного, что женщина расколется. У нее не хватит выдержки все отрицать и врать до победного конца. Она будет вечной опасностью для мужа, вот в чем штука. С ним-то все в порядке. Он будет врать хоть до Страшного Суда, но в ней он не уверен! А если она расколется, значит и ему каюк. И он подсыпает сильную дозу снотворного ей в чай, чтобы она навсегда замолкла.
— На ночном столике не было чашки, — веско сказал Армстронг. — И вообще там ничего не было — я проверил.
— Еще бы, — фыркнул Блор. — Едва она выпила это зелье, он первым делом унес чашку с блюдцем и вымыл их.
Воцарилось молчание. Нарушил его генерал Макартур.
— Возможно, так оно и было, но я не представляю, чтобы человек мог отравить свою жену.
— Когда рискуешь головой, — хохотнул Блор, — не до чувств.
И снова все замолчали. Но тут дверь отворилась и вошел Роджерс.
— Чем могу быть полезен? — сказал он, обводя глазами присутствующих. — Не обессудьте, что я приготовил так мало тостов: у нас вышел хлеб. Его должна была привезти лодка, а она не пришла.
— Когда обычно приходит моторка? — заерзал в кресле судья Уоргрейв.
— От семи до восьми, сэр. Иногда чуть позже восьми. Не понимаю, куда запропастился Нарракотт. Если он заболел, он прислал бы брата.
— Который теперь час? — спросил Филипп Ломбард.
— Без десяти десять, сэр.
Ломбард вскинул брови, покачал головой.
Роджерс постоял еще минуту-другую.
— Выражаю вам свое соболезнование, Роджерс, — неожиданно обратился к дворецкому генерал Макартур. — Доктор только что сообщил нам эту прискорбную весть.
Роджерс склонил голову.
— Благодарю вас, сэр, — сказал он, взял пустое блюдо и вышел из комнаты.
В гостиной снова воцарилось молчание. На площадке перед домом Филипп Ломбард говорил:
— Так вот, что касается моторки…
Блор поглядел на него и согласно кивнул.
— Знаю, о чем вы думаете, мистер Ломбард, — сказал он, — я задавал себе тот же вопрос. Моторка должна была прийти добрых два часа назад. Она не пришла. Почему?
— Нашли ответ? — спросил Ломбард.
— Это не простая случайность, вот что я вам скажу. Тут все сходится. Одно к одному.
— Вы думаете, что моторка не придет? — спросил Ломбард.
— Конечно, не придет, — раздался за его спиной брюзгливый раздраженный голос.
Блор повернул могучий торс, задумчиво посмотрел на говорившего:
— Вы тоже так думаете, генерал?
— Ну, конечно, она не придет, — сердито сказал генерал, — мы рассчитываем, что моторка увезет нас с острова, Но мы отсюда никуда не уедем — так задумано. Никто из нас отсюда не уедет… Наступит конец, вы понимаете, конец… — запнулся и добавил тихим, изменившимся голосом: — Здесь такой покой — настоящий покой. Вот он конец, конец всему… Покой…
Он резко повернулся и зашагал прочь. Обогнул площадку, спустился по крутому склону к морю и прошел в конец острова, туда, где со скал с грохотом срывались камни и падали в воду. Он шел, слегка покачиваясь, как лунатик.
— Еще один спятил, — сказал Блор. — Похоже, мы все рано или поздно спятим.
— Что-то не похоже, — сказал Ломбард, — чтобы вы спятили.
Отставной инспектор засмеялся.
— Да, меня свести с ума будет не так легко, — и не слишком любезно добавил: — Но и вам это не угрожает, мистер Ломбард.
— Правда ваша, я не замечаю в себе никаких признаков сумасшествия, — ответил Ломбард.
Доктор Армстронг вышел на площадку и остановился в раздумье. Слева были Блор и Ломбард. Справа, низко опустив голову, ходил Уоргрейв. После недолгих колебаний Армстронг решил присоединиться к судье. Но тут послышались торопливые шаги.
— Мне очень нужно поговорить с вами, сэр, — раздался у него за спиной голос Роджерса.
Армстронг обернулся и остолбенел: глаза у дворецкого выскочили из орбит. Лицо позеленело. Руки тряслись. Несколько минут назад он казался олицетворением сдержанности. Контраст был настолько велик, что Армстронг оторопел.
— Пожалуйста, сэр, мне очень нужно поговорить с вами с глазу на глаз. Наедине.
Доктор прошел в дом, ополоумевший дворецкий следовал за ним по пятам.
— В чем дело, Роджерс? — спросил Армстронг. — Возьмите себя в руки.
— Сюда, сэр, пройдите сюда.
Он открыл дверь столовой, пропустил доктора вперед, вошел сам и притворил за собой дверь.
— Ну, — сказал Армстронг, — в чем дело?
Кадык у Роджерса ходил ходуном. Казалось, он что-то глотает и никак не может проглотить.
— Здесь творится что-то непонятное, сэр, — наконец решился он.
— Что вы имеете в виду? — спросил Армстронг.
— Может, вы подумаете, сэр, что я сошел с ума. Скажете, что все это чепуха. Только это никак не объяснишь. Никак. И что это значит?
— Да скажите же, наконец, в чем дело. Перестаньте говорить загадками.
Роджерс снова проглотил слюну.
— Это все фигурки, сэр. Те самые, посреди стола. Фарфоровые негритята. Их было десять. Готов побожиться, что их было десять.
— Ну, да, десять, — сказал Армстронг, — мы пересчитали их вчера за обедом.
Роджерс подошел поближе.
— В этом вся загвоздка, сэр. Прошлой ночью, когда я убирал со стола, их было уже девять, сэр. Я удивился. Но только и всего. Сегодня утром, сэр, когда я накрыл на стол, я на них и не посмотрел — мне было не до них… А тут пришел я убирать со стола и… Поглядите сами, если не верите. Их стало восемь, сэр! Всего восемь. Что это значит?