– Право же, мсье Понтарлье, – почти весело запротестовала мисс Гилкрист, – неужели вы предполагаете, что я совершила убийство из-за аметистовой броши и нескольких ничего не стоящих этюдов?

– Нет, – ответил Пуаро, – из-за кое-чего более ценного. Один из этих этюдов, мисс Гилкрист, изображающий гавань Полфлексана, был скопирован, как проницательно догадалась мисс Бэнкс, с открытки, где был изображен не существующий ныне причал. Но миссис Ланскене всегда рисовала с натуры. Тогда я вспомнил, что мистер Энтуисл упоминал о запахе масляной краски в коттедже, когда он впервые там побывал. Вы умеете рисовать, не так ли, мисс Гилкрист? Ваш отец был художником, и вы многое знаете о картинах. Предположим, одна из картин, приобретенных Корой на дешевых распродажах, в действительности была очень ценной. Предположим, что сама Кора не подозревала о ее ценности, но вам это было известно. Вы знали, что Кора в скором времени ожидала визита старого друга – известного художественного критика. Затем ее брат внезапно умер – и в вашей голове родился план. Ничего не стоило подсыпать в утренний чай Коры такую дозу снотворного, чтобы она пробыла без сознания весь день похорон, покуда вы играли ее роль в «Эндерби». Вы хорошо знали об «Эндерби», слушая разговоры Коры. Подобно многим пожилым людям, она часто рассказывала о своем детстве. Вы изобретательно упомянули старому Лэнскому, войдя в дом, о меренгах и хижинах – это должно было убедить его, что вы та, за кого себя выдаете, если бы он начал в этом сомневаться. Да, вы в полной мере воспользовались в тот день вашими знаниями об «Эндерби», ссылаясь на разные события прошлого и предаваясь воспоминаниям. Никто не заподозрил, что вы не Кора. На вас была ее одежда – конечно, вы что-то подложили внутрь, чтобы выглядеть полнее, – а так как она носила фальшивую челку, вам было легко ее использовать. Никто из присутствующих не видел Кору по меньшей мере двадцать лет, а за двадцать лет люди настолько меняются, что их бывает невозможно узнать. Однако привычки и детали поведения хорошо запоминаются, а Кора обладала весьма выразительными манерами, которые вы тщательно репетировали перед зеркалом.

И вот тут-то, как ни странно, вы сделали первую ошибку. Вы забыли, что зеркало все показывает наоборот. Изображая перед зеркалом привычку Коры по-птичьи склонять голову набок, вы не сознавали, что воспроизводите ее неверно. Вы видели, как Кора наклоняет голову вправо, но забыли, что, воспроизводя подобный эффект в зеркале, вы наклоняете голову влево.

Вот что озадачило и обеспокоило Элен Эбернети в тот момент, когда вы выступили с вашей знаменитой инсинуацией. Ей показалось, будто что-то «не так». Я понял, в чем дело, вчера вечером, когда Розамунд Шейн неожиданно сделала замечание о том, что происходит в подобных случаях. Все всегда смотрят на говорящего. Следовательно, что-то «не так» было с Корой Ланскене, так как в тот момент на нее смотрели все, включая миссис Лео. Вчера вечером, после разговора об отражениях и о том, как кто себя видит, миссис Лео, очевидно, стала экспериментировать перед зеркалом. Ее лицо не особенно асимметрично. Возможно, она подумала о Коре, вспомнила о ее привычке наклонять голову вправо и повторила этот жест, глядя в зеркало. Что-то в отражении показалось ей неправильным, и она тотчас же сообразила, что было «не так» в день похорон. Миссис Лео задумалась: либо Кора стала наклонять голову не вправо, а влево, что казалось маловероятным, либо Кора не была Корой, что тоже вроде бы не имело смысла. Но она решила сразу же сообщить о своем открытии мистеру Энтуислу. Однако некто, привыкший рано вставать, уже поднялся, последовал за ней и, опасаясь разоблачения, ударил ее мраморным дверным стопором. – После паузы Пуаро добавил: – Теперь могу сообщить вам, мисс Гилкрист, что сотрясение мозга у миссис Эбернети не слишком тяжелое. Скоро она сама сможет нам рассказать, что с ней произошло.

– Я ничего подобного не делала, – заявила мисс Гилкрист. – Все это – бессовестная ложь.

– В тот день на похороны приезжали вы, – внезапно заговорил Майкл Шейн, пристально изучая лицо мисс Гилкрист. – Мне следовало догадаться раньше – я смутно чувствовал, что где-то вас уже видел, но никто не обращает особого внимания на…

– На простую компаньонку – почти служанку, – закончила мисс Гилкрист слегка дрожащим голосом. – Но продолжайте, мсье Пуаро! Договаривайте ваш вздор до конца!

– Разумеется, предположение об убийстве, сделанное вами после похорон, было всего лишь первым шагом, – снова заговорил Пуаро. – Многое вы держали про запас. В любой момент вы были готовы признаться, что подслушали разговор Ричарда с его сестрой. В действительности он, несомненно, сообщил ей, что ему осталось недолго жить, что объясняет загадочную фразу в письме, которую Ричард Эбернети написал Коре по возвращении домой. «Монахиня» была другим вашим изобретением. Монахиня, вернее, монахини, приходившие в коттедж в день дознания, натолкнули вас на мысль упомянуть о монахине, которая «повсюду за вами следует», что вы и сделали, когда старались услышать, что говорит миссис Тимоти по телефону миссис Лео. Другая причина – стремление сопровождать миссис Тимоти в «Эндерби», дабы узнать, на кого падают подозрения. Что касается отравления себя мышьяком – тяжелого, но отнюдь не смертельного, – то это достаточно старый прием. Могу сообщить, что он пробудил в инспекторе Мортоне подозрения на ваш счет.

– А картина? – спросила Розамунд. – Что это была за картина?

Пуаро медленно развернул телеграмму.

– Этим утром я позвонил мистеру Энтуислу, поручив ему поехать в «Стэнсфилд-Грейндж» и, якобы по просьбе самого мистера Эбернети, – тут Пуаро устремил твердый взгляд на Тимоти, – пошарить среди картин в комнате мисс Гилкрист и взять с собой ту, что изображает гавань Полфлексана, под предлогом изготовления новой рамки в качестве сюрприза для мисс Гилкрист. В действительности он должен был доставить картину в Лондон и явиться с ней к мистеру Гатри, которого я предупредил телеграммой. В результате сделанный наспех набросок гавани был удален, обнаружив оригинальную картину. – Он поднял телеграмму и прочитал: – «Безусловно Вермеер. Гатри».

Внезапно, словно под действием электрошока, мисс Гилкрист разразилась бессвязной речью:

– Я знала, что это был Вермеер! А она не знала! Рассуждала о Рембрандте и итальянских примитивистах и не могла распознать Вермеера, когда он был у нее под носом! Всегда разглагольствовала об искусстве – и ничего в нем не смыслила! Она была на редкость глупой женщиной. Вечно болтала об «Эндерби», о детстве, о Ричарде, Тимоти, Лоре и всех остальных. Эти дети купались в деньгах! У них всегда было все самое лучшее! Вы не представляете, как надоедает час за часом, день за днем слушать одно и то же и откликаться: «О да, миссис Ланскене!», «В самом деле, миссис Ланскене?». Притворяться, что тебе интересно, а в действительности скучать, зная, что впереди тебя не ждет ничего… И тут – Вермеер! Я читала в газете, что картина Вермеера недавно была продана за пять с лишним тысяч фунтов!

– И вы так жестоко убили ее из-за пяти тысяч? – В голосе Сьюзен звучало недоверие.

– На пять тысяч, – отозвался Пуаро, – можно взять в аренду чайную и снабдить ее всем необходимым…

Мисс Гилкрист повернулась к нему:

– Хоть вы меня понимаете. Это был мой единственный шанс. Я должна была раздобыть крупную сумму. – Навязчивая идея вибрировала в ее голосе. – Я собиралась назвать новую чайную «Пальма» и заказать меню с верблюдами на обложке. Иногда можно достать симпатичный фарфор – из того, что не приняли для экспорта, – а не эти ужасные белые чашки. Я хотела открыть чайную в каком-нибудь приятном месте, где живут симпатичные люди, – в Рае или, может, Чичестере… Я уверена, что смогла бы добиться успеха. – Помолчав, она задумчиво добавила: – Дубовые столики и маленькие плетеные стулья с мягкими сиденьями в красно-белую полоску…

Несколько секунд несуществующая чайная казалась более реальной, чем викторианская солидность гостиной в «Эндерби»…