— Вы умница, — произнес Майетт серьезным тоном, перестав думать об Экмане и Стейне.

— Давайте походим, — предложила девушка, — я замерзла.

— Вам не спится?

— Не могу заснуть после переезда через Канал. Очень уж холодно, да еще этот тип все время лапает мои ноги,

— Почему вы не дадите ему по физиономии?

— Мы ведь еще и Кёльна не проехали? Зачем мне затевать скандал? Нам нужно просуществовать вместе до Будапешта.

— Это туда вы едете?

— Он туда едет. Я еду до конца.

— Я тоже. По делам.

— Ну, оба мы едем не ради удовольствия, правда? — сказала она, помрачнев. — Я видела вас при отходе поезда.

Мне показалось, что вы один из моих знакомых.

— Кого вы имеете в виду?

— Откуда мне знать? Я не стремлюсь запоминать, как мои знакомые себя называют. На почте их знают под другим именем.

Майетт почувствовал какое-то спокойствие и решимость в этом ее безропотном приятии обмана. Девушка прижалась к окну лицом, слегка посиневшим от холода; она была похожа на мальчишку, с жадностью рассматривающего товары в магазине: складные ножи, игрушки с секретом, опрокидывающиеся тарелки, бомбы, распространяющие зловоние, булочки, которые пищат, — но она видела только тьму и их собственные лица.

— Вы думаете, будет теплее, как только мы попадем на юг? — спросила она, словно считала, что направляется в места с тропическим климатом.

— Мы не так уж далеко едем и вряд ли почувствуем большую разницу. Я помню, как в Константинополе в апреле шел снег. Вдоль Босфора дуют ветры с Черного моря. Они завихряются вокруг углов. А весь город — это углы,

— Надеюсь, в гримерных тепло. На сцене на тебе так мало надето, что от холода не спастись. Хорошо бы выпить чего-нибудь горячего! — Она согнула колени и прижалась к окну побледневшим лицом. — Мы подъезжаем к Кёльну. Как по-немецки «кофе»?

Выражение ее лица встревожило Майетта. Он пробежал вдоль коридора и закрыл единственное открытое окно.

— Вы хорошо себя чувствуете?

Она ответила медленно, глаза ее были полузакрыты:

— Теперь лучше. Вы закрыли окно, и стало душно. Но сейчас мне совсем тепло. Дотроньтесь до меня. — Корал подняла руку, он коснулся ею своей щеки, и его поразило, какая она горячая.

— Послушайте, возвращайтесь в свое купе, а я постараюсь достать для вас коньяку. Вы больны.

— Все дело в том, что я не могу согреться. Мне было жарко, а сейчас снова холодно. Я не хочу возвращаться туда. Останусь здесь.

— Возьмите-ка мое пальто, — нехотя сказал Майетт, но не успел он ограничить это сделанное против воли предложение словами вроде «на время» или «пока не согреетесь», как она соскользнула на пол.

Он взял ее руки стал растирать, с беспомощной тревогой наблюдая за ее лицом. И внезапно ощутил, что ему необходимо помочь ей. Следить, как она танцует на сцене, или поджидать ее на ярко освещенной улице у служебного входа — там это было бы проявлением чисто физических чувств, но здесь, в коридоре вагона, под мутной качающейся лампочкой, беспомощная и больная, с содрогающимся в такт ходу поезда телом, девушка пробуждала в нем мучительную жалость. Она не жаловалась на холод, а просто упомянула о нем как о неизбежном зле. И, внезапно прозрев, он понял, из какого бесчисленного количества неизбежных зол состоит ее жизнь. Тут он услышал размеренные шаги — он уже раньше заметил, что незнакомец ходит взад и вперед по коридору мимо своего купе, — и пошел ему навстречу.

— Вы ведь врач? Здесь девушка упала в обморок.

Незнакомец остановился и спросил недовольным тоном:

— Где она?

Посмотрев через его плечо, незнакомец увидел девушку. Его нерешительность разозлила Майетта.

— Похоже, ей совсем плохо, — настаивал он.

Доктор вздохнул:

— Ну хорошо.

Казалось, он подбадривает себя перед каким-то испытанием. Но страх его, видимо, прошел, когда он опустился на колени возле девушки. Он обращался с ней мягко — это была безличная мягкость, присущая опытным врачам. Послушал ее сердце, а затем поднял ей веки. Девушка пришла в себя, но в сознании ее все перемешалось. Ей показалось, что это она склоняется над незнакомцем с длинными, неровно подстриженными усами. Она почувствовала жалость к нему, заметив беспокойство на его лице, — он был опытный врач, — но ее тревога улеглась, стоило ей поймать его успокаивающий взгляд. Положив руку на его лицо, она подумала: «Он болен» — и на секунду отбросила мысль о том, как странно падают тени, а лампочка светит с пола.

— Кто вы? — спросила девушка, стараясь припомнить, как это случилось, что ей пришлось прийти ему на помощь. «В жизни не видела, чтобы кто-нибудь так нуждался в помощи», — подумала она.

— Врач.

Корал с недоумением взглянула на него, и тут все прояснилось: это она лежит в коридоре, а незнакомец склоняется над ней.

— Я упала в обморок? Было так холодно.

Она ясно ощутила, как медленно, тяжело движется поезд. Сквозь окна потоки света скользили по лицу доктора и освещали стоявшего за ним молодого мужчину. «Майетт. Мяу». Она беззвучно рассмеялась, вдруг успокоившись. Казалось, на мгновение она переложила на другого всю ответственность за происходящее. Поезд, вздрогнув, остановился, и Майетта отбросило к стенке. Доктор не шелохнулся, если его и покачивало, то только в такт с движением поезда. Он всматривался в лицо девушки, пальцем проверяя пульс, и наблюдал за ней с волнением, едва сдерживая слова, но она понимала, что чувства эти не относятся к ней и он не видит в ней ничего привлекательного. Она мысленно выразила это такими словами: «Будь у меня ноги даже как у Мистангетт, он бы и не заметил».

— Что со мной? — спросила она, но из-за громких голосов, доносившихся с платформы, и вошедших в вагон людей в синей форме она не расслышала ничего, кроме «… это моя настоящая работа».

— Приготовьте паспорта и багаж, — приказал голос с иностранным акцентом.

Майетт попросил у нее сумочку.

— Я присмотрю за вашими вещами.

Она отдала ему сумочку и с помощью доктора села на откидное сиденье у стенки.

— Паспорт?

Доктор отвечал медленно, и она впервые обратила внимание на его акцент.

— Мои вещи в первом классе. Я не могу оставить эту даму. Я врач.

— Английский паспорт?

— Да.

— Хорошо.

К ним подошел еще один таможенник:

— Багаж?

— Предъявлять таможне нечего.

Таможенник пошел дальше.

Корал Маскер улыбнулась:

— Это и есть граница? Ну, тут можно провезти контрабандой что угодно. Багаж совсем не осматривают.

— Что угодно с английским паспортом, — сказал доктор, следя за тем, как таможенник скрылся из вида; он не проронил больше ни слова, пока не вернулся Майетт.

— Я, пожалуй, могу теперь вернуться в свое купе, — сказала она.

— Вы в спальном?

— Нет.

— Вы выходите в Кёльне?

— Я еду до конца.

Он дал ей тот же совет, что и пассажирский помощник:

— Вам следовало бы ехать в спальном.

Бесполезность этого совета рассердила ее и заставила на минуту забыть о сочувствии к его возрасту и озабоченности.

— Разве я могу ехать в спальном? Я танцую в кордебалете.

Он взглянул на нее глазами, полными невыразимой горечи:

— Ну конечно. Таких денег у вас нет.

— Что же мне делать? Я больна?

— Разве я могу давать вам советы? Будь вы богаты, я должен был бы сказать: устройте себе отпуск на шесть месяцев, поезжайте в Северную Африку. Вы потеряли сознание из-за тяжелого переезда через Канал, из-за холода. Я, разумеется, могу вам все это сказать, но какая от этого польза? У вас больное сердце. Вы годами его перегружали.

Слегка напуганная, она умоляюще спросила его:

— Ну и что же мне делать?

Он развел руками:

— Ничего. Живите, как жили. Старайтесь по возможности больше отдыхать. Не переохлаждайтесь. Вы слишком легко одеты.

Раздался свисток, и поезд, покачиваясь, тронулся. Станционные лампы поплыли мимо них и исчезли во тьме; доктор, уходя, повернулся к ней: