А с Николаем Ивановичем „продавщице“ пришлось повозиться. Сначала, минут пять, в глубине зала, где они уединились с адвокатессой, он размахивал руками, вскакивал, опять садился, снова вскакивал. Потом слушал адвоката, которая неистово размахивала руками, пучила глаза. А затем, понурив голову, подписал.

Процедура утверждения судом мирового соглашения не заняла и пяти минут.

Вадим вместе с Марией Ивановной вышел из здания суда. Она ничего не соображала. Кроме, пожалуй, того, что все закончилось. Но как?! Вадим третий раз пытался что-то растолковать клиентке, но это было, как говорят юристы, „покушение на негодный объект“, — она ничего не понимала. Тогда Вадим вынул из портфеля листок бумаги, присел на корточки перед скамейкой и коротко, простыми словами написал суть того, о чем достигли соглашения в суде. В конце приписал: „Зайдите ко мне через две недели“. Сунул записку в карман пальто Марии Ивановны и распрощался.

Прошло два месяца. Мария Ивановна не появлялась. „Хоть бы позвонила, сказала „спасибо!“. Поди, плохо, вместо тысячи, и то спорной, получила пять с половиной?“ — снисходительно-беззлобно думал Вадим.

Как-то, выйдя в приемную консультации проводить очередного „своего клиента“, Осипов увидел Марию Ивановну. Перед ней сидело человек пять, но Вадим пригласил именно ее. Хорошо одетые дамы и мужчины, а они-то составляли „персональную клиентскую базу“ Вадима к тому времени, были неприятно удивлены, что предпочтение оказывалось явно простой женщине.

Мария Ивановна рассказала, что вечером в день суда у нее случился третий инфаркт. Слава богу, не обширный. Вот неделю как из больницы. Деньги получила. Пришла поблагодарить. С этими словами она вынула из сумки что-то завернутое в носовой платок, развернула его и протянула Вадиму содержимое.

— Что это?

— Четыре тысячи пятьсот рублей, добрчеловек, — ответила Мария Ивановна.

— Да вы что! Зачем?! Я не ради денег ваше дело взял.

— Это я поняла сразу. Потому тебе, сынок, и поверила. Но мне чужие деньги ни к чему. На похороны и тысячи хватит. Мне и тратить-то не на что. А у тебя небось женка молодая. Купишь ей чего побольше. Здесь много…

— Да не возьму я!

— Возьми, добрчеловек. Не обижай меня. Ты ведь первый за всю жизнь мою, кто пожалел старую. Помог без расчету. Не обижай. Хоть ты не обижай. Тебе нельзя. Ты ж мне теперь самый близкий человек на свете…

Вадим вспомнил, что отказываться от „микста“ очень плохая профессиональная примета.

Возможности доставать дефицитные вещи у Вадима уже были большие. Поэтому идею жены осуществили без проблем.

Спустя три дня два молодых человека втащили в однокомнатную квартирку опешившей Марии Ивановны самую современную по тем временам стиральную машину. С букетом цветов в придачу. Первым в ее жизни.

Адвокатский мир устроен так, что ты можешь долго и хорошо работать, даже выигрывать процессы, но оставаться никому, кроме коллег по конторе, не известным, с маленькой клиентурой и соответствующими деньгами.

Может и повезти. По капризу судьбы к малоизвестному адвокату попадает громкое дело. Процесс, к которому приковано внимание прессы либо, на худой конец, представителей отдельной профессии, чей коллега попал на скамью подсудимых. Поскольку фигура подзащитного — личность заметная, логика окружающих движется по схеме: родственники подсудимого обратились именно к этому адвокату, а денег нанять хорошего у них предостаточно, значит, этот адвокат и есть хороший; просто мы его почему-то раньше не знали. (Тут стучат по дереву, сплевывают три раза через левое плечо и шепчут: „Не сглазить!“) Как бы ни закончилось дело — фамилию адвоката запоминают. На всякий случай.

Вадим знал это правило.

Поэтому, когда жена опросила, не возьмется ли он за дело Мирского, Осипов почти крикнул: — Разумеется!

Об аресте расхитителя социалистической собственности, директоре одного из первых универсамов Москвы — а дело было в начале 80-х, — дважды писала „Московская правда“ и один раз сама „Правда“. Все торговое сообщество следило за судьбой Мирского с нескрываемым и более чем заинтересованным вниманием. А сообщество это тогда в стране было самым богатым. Не считая партийной верхушки. Но тех не сажали, и потому для Вадима они были неинтересны.

Прошло, наверное, с полминуты, пока Вадим переварил неожиданную новость.

— Ленк, это серьезно? Кто к тебе обратился?

— Татьяна Лысова.

— Кто это?

— Да Танька! Мы с ней вместе работаем. Ну, та, у которой муж разведчик.

— А-а, засекреченная болтушка?

— Перестань! Мы же подруги. Тоже мне, блюститель гостайны!

— Все, не будем. А какое отношение она имеет к Мирскому? Разве дело ведет КГБ? Тогда я не полезу.

— Я бы и не предлагала. Жена Мирского ее двоюродная сестра.

— Ну, это вообще пустой разговор. Она пойдет к кому-то из светил.

— Не уверена! Танька говорит, что Мила жадная. И поскольку дело тухлое, мужа ее, скорее всего, все равно расстреляют, она тратить лишние деньги не хочет. В смысле большие деньги.

Вадим подумал, что, в принципе, все логично. Не пригласить адвоката вообще, допустить, чтобы кто-то защищал мужа по 49-й, — неприлично. Светиле же платить придется по полной программе вне зависимости от результата, просто за имя.

А хорошего результата по этому делу ждать точно не приходилось. Мирского посадили по статье 93-й „прим“ — хищение государственного имущества в особо крупных размерах, срок от 8 до 15 лет или „вышка“. Обычно расстреливали, если сумма украденного переваливала за двадцать тысяч, а у Мирского набиралось под сто. Тем более смехотворно выглядела бы ситуация, когда человека, „намывшего“ такие неимоверные деньги — четыре „Волги“, между прочим, — защищал бы бесплатный адвокат.

Вадим повторил свою мысль вслух:

— В принципе, логично. А сколько она готова заплатить?

— Танька не знает. Сказала — тебе самому надо договариваться с Милой.

— Так Мила что, уже решила со мной?

— Ну, не знаю. Татьяна просит тебя с ней встретиться. Вернее, Татьяна передает просьбу Милы о свидании.

— Хорошенькая? — улыбнулся Вадим.

— Я те дам, кобель! — вскинулась Лена. Вспомнила, наверное, что жены подзащитных частенько становились любовницами адвокатов. По крайней мере, на время процесса в суде.

— А что? Платить деньгами она же не хочет, — продолжал дразнить жену Вадим.

— Кстати, про мои тридцать процентов за привод клиента не забудь, — перевела опасную тему в шутку Лена.

— И ты их спрячешь в ту же тумбочку, куда я положу оставшиеся семьдесят, — подвел черту под семейным проектом Вадим.

Судья Московского городского суда Нина Петровна Косыгина уже неделю изучала дело Мирского.

Все было ясно и скучно. В магазин приходила партия овощей. Оформлялась как второй сорт. Продавалась по цене первого. Приходила первым сортом — шла в продажу высшим. Ну как покупатель мог отличить качество огурцов одного сорта от другого?

А „естественка“ — естественная убыль? Есть норматив — до пяти процентов веса партии. Вот эти пять процентов и списывали. Конечно, стоят огурцы копейки, но если перемножить эти копейки на тонны, то получится совсем немало. Старая схема. Ею пользуются все, пока ОБХСС не схватит.

То же с колбасой. Только здесь не пересортица, а законная „усушка“ — потеря веса при хранении. „Какой идиот придумал этот соблазн? — тихо закипала Нина Петровна. — За четыре дня хранения норматив „усушки“ семь процентов, В каком это магазине колбаса пролежит четыре дня, — ее ж расхватывают за первый час!“ А дальше все — просто. По отчетам проводят реализацию колбасы в течение семи-восьми дней, списывают положенные семь процентов, и деньги в карман. Поди, плохо!