Косыгина обратилась к сторонам с вопросом:

— Сколько вам нужно времени для подготовки к прениям сторон?

Прокурорша, не желавшая простить Косыгиной унизительного замечания по поводу рваных колготок, замечания несправедливого, поскольку на ее зарплату покупать колготки у спекулянток нереально, а в магазинах их не достать, решила отомстить судье и радостно отрапортовала, что готова выступать хоть завтра.

Осипов попросил четыре дня.

Косыгина назначила прения через два дня на третий.

В день выступления прокурора и адвоката по делу Мирского в соседнем зале огласили приговор по взяточному делу. Судили троих приемщиков техцентра на Варшавском шоссе. Двое получили по три взятки, 10 рублей каждая, а один — пять взяток, также по 10 рублей, — за прием автомобилей в ремонт вне общей очереди. Дали — двум первым по восемь лет, а третьему — двенадцать.

Разумеется, такой приговор, по тем временам вполне обычный, настроения ни Мирскому, ни Осипову не поднял. Ясно, что если за взятку в 50 рублей от граждан дают 12 лет, то 100 тысяч, похищенных у государства… Но об этом лучше не думать, и Осипов всячески старался переключиться.

Речь прокурора являла собой пересказ обвинительного заключения следователя. Как будто и не было более чем двухмесячного процесса. Все доказано, преступник изобличен. Война расхитителям социалистической собственности! Лозунги, перемежавшиеся канцелярскими оборотами, вот, собственно, и вся речь. Правда, в один момент выступления государственного обвинителя произошло событие, которое никто в зале, кроме двоих, не заметил.

Прокурорша сказала:

— Факт, установленный в ходе судебного следствия, что Мирский собирался после реализации по спекулятивной цене поддельных талонов предупреждений к водительским удостоверениям возвратить изъятые им мошенническим путем государственные денежные средства в кассу магазина «Универсам», никак не влияет ни на преступный характер его действий, ни на их общественную опасность.

Тут Косыгина бросила взгляд на Осипова. Вадим сидел и широко улыбался, глядя на Косыгину. «Заметил», — подумала судья. «Поняла», — подумал Осипов. Ему хотелось сейчас, немедленно вскочить с ответной речью… Было видно, как Вадим заерзал на стуле. «Мальчишка все-таки!» — умилилась Нина Петровна. И в который раз вспомнила о сыне.

Запросила прокурорша для Мирского пятнадцать лет.

Защитительная речь Осипова была на удивление короткой. Больше всего Косыгиной понравилось то, что он говорил не для родственников Мирского, сидевших в зале («Даже жена, наконец, соблаговолила прийти»), не пытался произвести на них хорошее впечатление, отрабатывая гонорар, а говорил исключительно для нее. Без ставших за многие годы судейства привычных адвокатских штампов, без патетики и рвания страстей в клочья, не заискивая, а достойно и сугубо «по делу».

Начал, разумеется, Вадим с того, что напомнил о явке Мирского с повинной. Обратил внимание на редкий факт, когда хозяйственное дело возникло не благодаря усилиям обэхаэсэсников, а по инициативе самого подсудимого. Потом адвокат, не вдаваясь в лишние детали, сказал, что ни с его точки зрения, ни с позиций правоприменительной практики обвинение и хищении двадцати трех тысяч рублей не может считаться доказанным, так как в деле отсутствуют оригиналы документов.

Косыгина ждала, что будет дальше. «Скажет или нет? Сообразил ли?» — думала Нина Петровна, слушая ту часть речи, которая ею была легкопрогнозируема.

Сказал! Сообразил!

— Что касается предъявленного обвинения в части хищения семидесяти пяти тысяч рублей, потраченных на приобретение талонов, то следует отметить следующее. («Немного коряво говорит, — расстроилась Косыгина. — Видимо, именно по этому поводу волнуется, не уверен, что соглашусь».) Следствие, а за ним и представитель государственного обвинения неверно квалифицировали действия моего подзащитного.

Уверен, что вы, товарищи судьи, уже обратили внимание на то, что представитель государственного обвинения сам признал тот факт, что умысел Мирского был направлен не на похищение названной суммы, а на ее временное изъятие с последующим возвратом. Другими словами, само обвинение признает, что Мирский не крал эти деньги, не обращал их в свою собственность, как говорим мы, юристы, а, выражаясь по-простому, по-житейски — одолжил у государства без его согласия, Это преступление? Да, вынужден признать, что это преступление. Но не хищение в особо крупном размере, то есть не статья 93-я «прим», а…

Вадим сделал паузу и посмотрел на Косыгину. Та неосознанно кивала головой, соглашаясь с адвокатом.

Воодушевленный Осипов продолжил:

— …а злоупотребление служебным положением. Пусть и повлекшее тяжкие последствия, но злоупотребление, а не хищение. То есть не 93-я «прим», а статья 170-я, часть 2-я, со сроком наказания до восьми лет лишения свободы.

Сказав еще несколько фраз о процессуальных нарушениях, как бы намекая суду, что и это, мол, мы тоже заметили, Вадим перешел к главному.

С учетом личности подсудимого, явки с повинной, наличия на иждивении несовершеннолетнего ребенка, положительных характеристик по месту жительства и месту работы, Осипов попросил суд назначить наказание, не связанное с лишением свободы. С зачетом уже отбытого в следственном изоляторе в ходе предварительного расследования.

«Ну, это, дорогой, ты погорячился! — горько усмехнулась про себя Косыгина. — Если я его не посажу, то партбилет положу на стол в тот же день!»

Косыгина предоставила Мирскому последнее слово.

«Интересно, что он скажет? Осипов и здесь дирижирует?» — подумала судья.

Это было самое короткое последнее слово за всю карьеру Косыгиной.

Сергей встал, прокашлялся и сказал, глядя ей прямо в глаза:

— Простите меня, насколько сможете. Не ради меня — ради сына.

Закашлялся и сел. «Точно! Осипова работа!» — решила Косыгина, но комок к горлу у нее подкатил все равно.

Приговор оглашали через четыре дня. В части обвинения в хищении двадцати трех тысяч рублей — оправдать за недоказанностью. В части обвинения в хищении семидесяти пяти тысяч рублей — изменить квалификацию со статьи 93-й «прим» на статью 170-ю, часть 2-я. С учетом смягчающих вину обстоятельств назначить наказание в виде лишения свободы сроком на три года, с зачетом предварительного заключения в размере одного года и семи дней.

Вадим быстро подсчитал. Поскольку по 170-й условно-досрочное освобождение могло быть по отбытии половины срока, то есть полутора лет, а отсидел Сергей год, то в тюрьме ему оставалось провести меньше шести месяцев. Это была победа! Полная и безоговорочная!

Первым, кто расцеловал Вадима в зале суда, оказалась Лариса. Мила на нее посмотрела с неприязнью. Она впервые видела эту женщину, и ей было неприятно, что та целует нанятого ею адвоката. А может, она заволновалась за подругу своей сестры Тани, жену Вадима. Мало ли что? «Надо будет, чтобы Таня предупредила… как ее… Лену, кажется», — подумала Мила и улыбнулась Сергею, которого в этот момент выводили из зала суда.

Прокурорша пробыла в кабинете судьи минут пять. Никого это не удивило. Такая была традиция, прокуроры после объявления приговора заходили в судейские кабинеты. Зачем? Адвокаты этого не знали. Их не приглашали.

Вадим складывал бумаги в портфель.

Прокурорша вышла от Косыгиной с беззаботной улыбкой, как будто вовсе и не проиграла процесс. Но Вадим, хоть и заметил улыбку, смотрел не на ее лицо, а на ноги. «Вот это ножки! Как я раньше не замечал?» — удивился Осипов. Прокурорша перехватила его взгляд, улыбка сошла, она покраснела.

— Только что колготки порвала. Столы здесь ужасные, все с заусенцами.

— Да не расстраивайтесь вы. Важно ведь не то, что надето, а на что надето! А с этим у вас все в порядке! — пошутил Вадим, понимая, что хоть процесс и окончен, шутка получилась несколько вольная.