— Ты в кофейню? Она вон там!

— А ты чего сидишь здесь один?

— Молюсь, — недружелюбно отвечал он, всем видом своим показывая, что не намерен продолжать разговор.

Конечно, это было не очень-то любезно, да, пожалуй, и опрометчиво, со стороны хозяина кофейни. Ведь посетители могли обидеться на такое обращение и больше не приходить в его заведение. Но Таруси это мало беспокоило. Ублажать гостей — это не для него.

Однажды Абу Мухаммед по-дружески пытался дать ему совет: быть более обходительным с посетителями. Таруси и слушать не стал:

— Занимайся своим делом и не суй носа куда не просят!

Позже остыл и извинился перед Абу Мухаммедом.

— Ты не обижайся на меня, дружище, — сказал он тихо, с какой-то необъяснимой грустью. — Не могу я, как другие торговцы, угождать всем подряд. Не для этого я создан. У меня, видно, другое призвание.

Таруси говорил правду. Да, быть хозяином кофейни — это в самом деле не его призвание. Но разве он один такой? Сколько несчастных вынуждены заниматься не своим делом! Моряк становится официантом, а официант — моряком, ткач — кузнецом, а кузнец — ткачом. Ох, нелегко им всем живется, нелегко… Но живут — как с нелюбимой и давно опостылевшей женой. От такой жизни впору руки на себя наложить, бежать куда глаза глядят. И все же каждый по каким-то ему одному понятным соображениям мирится с такой жизнью и тянет свою лямку до конца.

Человек говорит: «Все брошу, убегу завтра же!» Но приходит завтра, и он ничего не бросает. Никуда не убегает. Хоть на ногах у него и кандалов вроде нет и к стене он цепями не прикован. Не бежит — не пробил еще его час. Час, которого он ждет и которого, может быть, никогда не дождется. И все же он терпеливо ждет и верит, что он настанет.

Верил и Таруси. И не только верил — упорным, хоть и нелюбимым трудом старался ускорить его приход. В своей вере он был искренен, а в труде — настойчив. Конечно, не по душе была ему такая жизнь. Но он мирился с нею, ибо жил рядом с морем, на этих скалах, которые он сам себе облюбовал, бросив здесь якорь.

Хотя Таруси и считал, что удачно пришвартовался к этим скалам, но где-то в тайниках души он, как всякий человек, делающий вынужденную остановку на полдороге, ощущал беспокойство. Да, были у него и вера и силы. Но двигаться дальше вперед он не мог, а назад путь тоже отрезан. Ничего не оставалось, как только ждать. И он ждал.

Когда он сидел, прислонившись спиной к скале, или механически, через силу, занимался хозяйством в кофейне, он все думал и думал. И думы эти были невеселые. В нем кипела ярость против чуждого для него мира. Ему хотелось разорвать на части всех, кто делает и без того невыносимую жизнь еще более мрачной и трудной. Но как он может это изменить? Что он может предпринять, не двигаясь вперед, остановившись на полпути? Эта мысль не давала ему покоя. Она таила в себе вызов. Напоминала о существующей несправедливости и подлости. Возбуждала и еще больше взвинчивала натянутые до предела нервы…

До его слуха донесся неясный шум. Раздался звон разбитого стекла. Это в кофейне… Послышались крики. Вперемежку с отборной бранью прозвучало и его имя. По берегу бежали люди. Размахивая руками, они кричали:

— Таруси! В кофейне — драка!

Стряхнув с себя оцепенение, он стремглав бросился в кофейню. Все здесь было перевернуто вверх дном. Стулья разбросаны, столы опрокинуты, на полу — осколки стекол. В одном углу несколько моряков держали Салиха Барру. Тот вырывался, осыпая их бранью, и хрипло кричал:

— Пустите! Пустите! Я из него котлету сделаю!..

В другом углу моряки окружили Абу Мухаммеда.

Одна его щека багровела — наверное, от пощечины Салиха. Из глаз вот-вот готовы были брызнуть слезы.

— Что здесь произошло? Тебя ударили? — спросил у него Таруси.

Моряки все разом зашумели, загалдели, замахали руками. Абу Мухаммед тоже что-то бормотал, оправдывался. А Салих все еще вырывался из рук моряков и орал:

— Пустите, пустите меня!..

Таруси поднял руки вверх. Моряки расступились. Гнев, давно уже копившийся у него внутри, властно охватывал его. Он чувствовал, что не может больше владеть собой. Чаша терпения переполнилась. Злоба душила его, и он должен был дать ей волю. Только тогда он будет удовлетворен. Пусть же произойдет то, что рано или поздно должно было произойти. Именно в такие минуты в человеке, он знал это по себе, крепнет решение дать отпор любому, кто посягает на его честь. Даже если придется поплатиться жизнью.

Этот Салих Барру только выдает себя за моряка. Но с морем у него нет ничего общего. Он бандит. Да он и сам этого не скрывает, даже похваляется этим. «Я с ножом в руках родился», — говорил он. Всякому понятно, что в кофейню его подослал Абу Рашид — негласный хозяин порта, чтобы припугнуть Таруси, подмять его под себя или заставить покинуть эти скалы навсегда. Но не на того напал. Таруси не подчинится. Он готов защищать свое право, драться до смерти, до последнего вздоха. Отступать некуда. Сейчас можно идти только вперед.

Салих все бесновался. Моряки вытолкнули его из кофейни. Таруси выбежал следом за ним. Некоторые посетители, чтобы не попасть в историю, незаметно стали расходиться. Другие же, предвкушая драку, высыпали из кофейни. Большинство, конечно, были на стороне Таруси. На Салиха многие в порту имели зуб.

Его давно уже хотели проучить за хвастовство и наглое вымогательство. А сейчас он совсем распоясался. Устроил настоящий погром в кофейне. Ни за что ни про что избил Абу Мухаммеда и еще угрожает самому Таруси. После всего этого Таруси ничего не остается, как закрыть свою кофейню и убраться восвояси… Или же проучить наконец этого мерзавца.

— Думаешь запугать меня, сволочь? — крикнул Таруси и, схватив палку, бросился на противника.

Но прежде чем Таруси успел ударить, в воздухе молнией блеснул нож, и он ощутил жгучую боль в плече. Какой-то моряк закрыл лицо руками, чтобы не видеть крови.

— Салих! Не на-а-а-до!.. — пронзительно взвизгнул маленький Ахмад.

Барру опять замахнулся, метя прямо в грудь. Но Таруси резко ударил его по руке, нож выпал из разжавшихся пальцев, покатился по склону и упал в воду.

В толпе раздался вздох облегчения.

— Ну, вот и все, отбили быку рога, — радостно сказал кто-то.

Однако это был еще далеко не конец. Но первый раунд выиграл Таруси. И эта победа влила в него уверенность. Правда, мешала рана в плече. Удар был профессиональный — в умении владеть ножом Салиху не откажешь. Но все же главный удар был отражен, и нож, с которым якобы появился на свет божий Салих из чрева матери, канул в море. Попробуй теперь достань его! На счету у Салиха было немало драк. Опыт поножовщины у него богатый — в этом ему не было равных во всем порту. Он всегда выходил победителем и поэтому ничего не боялся. И вот случилось неожиданное — Салих остался без ножа.

Таруси, не давая опомниться противнику, снова бьет его по руке, по плечу. Еще и еще раз… Он наносит короткие, частые удары по плечу, по спине. Салих шатается, опускает голову. И вдруг вытаскивает пистолет и в упор стреляет в Таруси. Но рука его дрожит. Даже с такого короткого расстояния он промахивается. Пуля пролетает мимо, никого не задев. Таруси бросается на Салиха, и раздается второй выстрел. Пуля все же задевает бедро Таруси, но он не чувствует боли, бьет Салиха ногой в живот. Тот вскрикивает, роняет пистолет и чуть не падает. Таруси ударяет его еще раз. Салих шатается и летит со скалы в море.

Мокрый, растрепанный, Салих Барру дрожащими руками уцепился за выступ скалы, стараясь вылезти на берег. Он с трудом подтянулся и на четвереньках выполз на берег. Ему никак не удавалось встать на ноги. Едва поднявшись, он снова падал. Моряки брезгливо смотрели на него, и никто даже не шелохнулся, чтобы помочь ему. Так ему и надо, подлецу! Молодец Таруси — расплатился с ним за всех…

Таруси отошел от обрыва и, обессиленный, прислонился к стене кофейни, в любую секунду готовый снова броситься на врага и добить его. Но пусть сначала Салих встанет на ноги. Он ему мешать не будет. Не в его правилах бить лежачего.