— Ты с ума сошел! — сказал Сурур Абд аль-Баки.

— Не делай этого! — поддержал его Реда Хаммада.

Но Сайид посмеивался над нашими страхами и просил только, чтоб мы ничего не говорили Халилю Заки, который его ненавидел. Несмотря на все уговоры, Сайид ступил на опасный путь, избавивший его, однако, от бедности и голода. Следующим его шагом было проникновение в квартал публичных домов, причем не в качестве клиента, а исключительно с деловыми целями. Он завел любовницу — содержательницу притона — и поселился у нее. Однажды он пригласил нас посетить его новые владения. Сурур Абд аль-Баки отказался от приглашения, а остальные, подстрекаемые любопытством и тягой к приключениям, согласились. По дороге в гости я вспомнил случай из детства, связанный с моим родственником Ахмедом Кадри. Я даже отыскал тот дом, правда, в нем не осталось никого из прежних его обитательниц. Сайид Шаир водил нас по всем закоулкам, как прежде водил по Хусейнии, и знакомил с их правами, посвящал в тайны этих мест. Мы сидели в кофейнях в компании сводниц, сутенеров, жуликов и вышибал, слушали непристойные песни, бесстыдные разговоры, любовались плясками полуголых девиц. Все это дурманило наши головы, наполняло сердца горько-сладкой отравой.

Сайид Шаир как равный был принят в мире «деловых людей» и открыл кафе, которое быстро приобрело известность благодаря своей «изысканности», дешевым винам и музыканту, услаждавшему игрой на арголе слух пьяниц и наркоманов. Сайид управлял своим «делом» с суровой властностью настоящего хозяина и с приветливой улыбкой опытного приказчика. Он носил европейский костюм, подчеркивая тем самым, что в отличие от других владельцев кофеен — выходцев из простонародья — он человек совсем иной породы. Когда началась вторая мировая война, его доходы необычайно возросли. Но тогда же его покинула сожительница. В те дни многие смазливые проститутки перебрались в ночные клубы, где развлекались английские солдаты. В старом квартале остались лишь безнадежно затасканные и потерявшие всякую привлекательность. Квартал пришел в упадок, приличные клиенты его больше не посещали. В ту пору мы видели Сайида Шаира лишь изредка. Один раз это было, когда мы все собрались на похоронах Шаарауи Фаххама. В углу поминального шатра[59] встретились Гаафар Халиль, Халиль Заки, Реда Хаммада, доктор Сурур Абд аль-Баки, Ид Мансур и Сайид Шаир. Встретились в связи со смертью друга люди в расцвете сил — всем нам было от тридцати до тридцати пяти лет. Каждый уже занимал свое место в жизни: учитель, чиновник, адвокат, врач, маклер, содержатель кафе, торговец наркотиками. Скорбя о потерянном друге, мы говорили, что не забудем его, что был он веселым малым и умер с улыбкой, что всю жизнь мечтал о том, чему так и не суждено было сбыться.

Сайид Шаир упрекнул нас за то, что мы перестали заходить к нему. Мы оправдывались, говоря, что старый квартал стал не очень-то подходящим местом для визитов.

— Забыли, откуда вы родом… — осуждающе процедил он сквозь зубы. И, печально вздохнув, добавил: — Шаарауи, да упокоит аллах его душу, был единственным, кто частенько ко мне наведывался.

Через несколько лет после окончания войны вышел официальный указ, запрещавший проституцию, и Сайиду Шаиру пришлось свернуть «дело». Ему в то время было лет сорок. Он обладал уже капиталом в несколько тысяч фунтов и богатейшим опытом в делах сомнительного свойства. Мы собрались как-то в кафе «Аль-Фишауи».

— Почему бы тебе не воспользоваться этой прекрасной возможностью начать новую жизнь?! — сказал Сайиду Реда Хаммада.

— Терпеть не могу проповедей! — расхохотался Сайид.

Он решил выждать какое-то время. Поселился в подозрительной гостинице на улице Моски, много пил, курил гашиш, развлекался с девицами, играл в карты, одним словом, жил так, словно ему ни до чего не было дела. Все важнейшие события — палестинская война, пожар в Каире, июльская революция — прошли мимо него. Когда ему исполнилось пятьдесят, он женился на сорокалетней торговке наркотиками, муж которой умер в тюрьме. Несмотря на строгие меры, принятые революционным правительством для пресечения торговли наркотиками, он продолжал заниматься ею, нимало не тревожась о последствиях. Построил себе большой дом в Даррасе[60], неподалеку от подножия горы Мукаттам, разбил сад на целый феддан, посадил в нем пальмы, виноград, гуаву, лимоны, хенну[61] и жасмин. Комнаты обставил в восточном стиле, а на крыше поместил клетки с курами, гусями и кроликами.

Мы снова собрались все вместе, теперь уже на похоронах жены Реды Хаммады. Около полуночи я и Сайид возвращались домой, и по дороге у нас произошел такой разговор.

— Разве ты недостаточно богат, чтоб бросить торговать наркотиками? — спросил я его.

— Зарабатываю я много, но трачу еще больше.

— А под суд попасть не боишься?

Похлопывая меня по плечу, Сайид ответил:

— Плевал я на суд! — И с неожиданной грустью продолжал: — Помнишь мою давнишнюю любовницу, которая бросила меня во время войны? Я узнал, что она родила от меня сына, но не могу найти их следов!

— Тебе хочется иметь сына?

Не ответив, он сказал с усмешкой:

— Я доволен своей женой, и другой мне не нужно. — И, смеясь, добавил: — Для меня взять вторую жену — все равно что совершить самоубийство. — Потом, вздохнув, проговорил: — Все это ерунда по сравнению с горем нашего друга Реды.

— Да, он лучше нас всех, а ему столько пришлось выстрадать… — согласился я.

— Не то что этому негодяю Халилю Заки! — со злобой сказал Сайид.

— Разве можно их сравнивать — они такие разные…

— Вот кто мерзавец, так мерзавец. А я что? Подумаешь, торгую наркотиками!

— Боюсь, вдруг попадешься.

— Ну и что?! Вон Реда безгрешен, а страдает.

Он настойчиво приглашал меня к себе в гости. Однако прошло несколько лет, прежде чем я снова увидел его. Не забуду, как он подошел ко мне в кафе «Аль-Фишауи» через неделю после поражения 5 июня. Я сидел в угрюмом одиночестве. Сайид поздоровался и сел возле меня.

— Как ты думаешь, оккупация Синая помешает провозу контрабанды через него? — спросил он.

Я остолбенел: в каком мире живет этот человек?!

Он понял свою оплошность и замолчал. Сидел и молча курил наргиле.

— Ты, как всегда, занят политикой. А по-моему, от нее только голова болит, — пробормотал он.

— Видно, ты не знаешь, что случилось? — спросил я сквозь зубы.

— Как же, наслышались о чудесах! — ответил он, скрывая насмешку.

Два года спустя я столкнулся с ним в кабинете Ида Мансура. Сайид сильно изменился — отекшее лицо, выпирающий живот. Один вид его говорил о том, что он серьезно болен.

— Как дела? — спросил я.

— Прекрасно, как видишь.

— Ты здорово изменился.

— Один аллах не меняется!

— Наконец-то вспомнил аллаха, — рассмеялся Ид Мансур.

— Ты не советовался с врачом? — спросил я.

— А ты веришь врачам? — ответил вопросом на вопрос Сайид. И с гордостью заявил: — Ни разу в жизни не был у врача и никогда не пил лекарств!

А когда он ушел, Ид Мансур с усмешкой сказал:

— Похоже, скоро мы опять соберемся на похоронах!

С Шарарой я познакомился, когда поступил на службу в министерство. Он работал там телефонистом. Этот двадцатилетний юноша, совсем недавно получивший свидетельство об окончании начальной школы, привлекал к себе внимание красивым лицом, стройной фигурой и застенчивостью. Я слышал, как наш рассыльный, дядюшка Сакр, поддразнивал его:

— Сними костюм да надень платье — и я в двадцать четыре часа сыщу тебе жениха.

Именно в то время у нас освободилось место — умер чиновник седьмого класса, и те, кто числился по восьмому, загорелись надеждой заполучить вакансию. Никакого закона, определявшего порядок продвижения по службе, не существовало, а университетский диплом был проклятием для его обладателей, ибо он вызывал зубовный скрежет у начальников, когда-то окончивших лишь начальную школу. Чиновники восьмого класса кинулись искать протекции у влиятельных знакомых, титулованных особ и членов парламента. Заместителя министра засыпали рекомендательными письмами. В этой ожесточенной схватке за место я нашел себе покровителя в лице моего старого приятеля Абдо аль-Басьюни, который был тогда депутатом парламента. Однако через несколько дней в коридоре, возле секретариата, меня остановил устаз Тантауи Исмаил.