Он был моим одноклассником в средней школе. Веселый толстяк, Бадр любил хорошо поесть, любил девушек. И был настоящим патриотом. Отец его работал классным надзирателем в нашей школе. Мы учились при отце Бадра лишь два года, а потом его, не помню уж, при каких обстоятельствах, обвинили в оскорблении личности короля и отдали под суд. Суд приговорил его к шести месяцам тюремного заключения условно. С должности его сняли. Бадр страшно гордился смелостью отца и его патриотизмом. Мы разделяли эти чувства — в те времена оскорбление личности короля воспринималось как своего рода подвиг, и совершивший его мог претендовать на почетное место в ряду героев-патриотов. В классе Бадр считался средним и довольно ленивым учеником, но на школьном дворе популярность его была велика. Он как магнит притягивал к себе ребят из нашего и других классов. А когда оказывался в центре внимания, то необыкновенно оживлялся и был неистощим на выдумки. Декламировал патриотические стихи, рассказывал забавные анекдоты, отпускал соленые шуточки. Однажды он спросил нас, какое место больше всего годится для любви. Каждый отвечал, что на ум приходило. Но Бадр лишь насмешливо качал головой; когда же наше воображение иссякло, сказал:

— Кладбище!

Удивленные, мы засмеялись, а он пояснил:

— В праздники много народу остается ночевать возле могил своих родственников, и женщин бывает в несколько раз больше, чем мужчин. А в темноте иной раз такое случается!..

— Не очень-то подходящее место для любви, — возразил кто-то.

— Любовь сладка в любом месте! — убежденно заявил Бадр.

И рассказал нам, как он подмял служанку в пустой комнате, а в соседней — лежало уже облаченное в саван тело его тетки, и во дворе рыдали плакальщицы. У него было в запасе множество историй такого рода. Но подлинной ареной его славы было футбольное поле. Он был центром нападения в школьной команде и, несмотря на полноту, отличался быстротой и легкостью движений. Резвость Бадра, столь неожиданная при его весе, всегда вызывала взрывы смеха на стадионе. Он умел к тому же необычайно искусно обводить игроков противника и подолгу держать мяч, словно тот был приклеен к его ногам. Проделки Бадра выводили соперников из себя, а от его ловких подножек они валились наземь. Удар его был необычайно силен. Бадр готовился играть за какой-нибудь спортивный клуб и мечтал об участии в Олимпийских играх. Мистер Симпсон, главный тренер при министерстве просвещения, восторгался им и однажды после школьных соревнований посоветовал ему чуточку сбросить вес. В ответ на это Бадр во время чаепития, которое устраивалось обычно после соревнований, один съел весь торт, не считая несметного числа бутербродов и пирожков.

Однажды утром Бадр аз-Заяди вышел вместе с другими на демонстрацию в защиту конституции 1923 года[24] и против диктатуры.

Король Фуад уволил в отставку Мустафу Наххаса и назначил премьер-министром Мухаммеда Махмуда[25], который объявил о приостановке действия конституции на три года с правом продления этого срока. Все школы, в том числе и наша, объявили забастовку. Были присланы полицейские, они окружили школу, преградив выход ученикам на улицу. С целью самозащиты мы вооружились палками, ими служили стволы вырванных во дворе деревцев, выломанные рамы и доски дверей, запаслись в столовой тарелками, кастрюлями, черпаками, вилками и ножами. Наши воинственные крики неслись по всей округе, достигая стен королевского дворца. Однако полицейские атаковали внезапно, сразу из всех дверей, и обрушили на нас свои длинные дубинки, в то время как унтер-офицеры, англичане, стреляли для устрашения в воздух. Бой был неравным. Ни один из нас не избежал ударов, многие были ранены, двое — убиты, один из них сторож. Убит был Бадр аз-Зияди — удар дубинкой пришелся ему по затылку. Мы решили на следующий день устроить ему торжественные похороны, но полиция окружила госпиталь Каср аль-Айни, куда доставили трупы погибших учащихся из разных школ. Из госпиталя их под охраной полиции перевезли на кладбище. Мы по одному пробирались в дом нашего старого классного надзирателя, чтобы выразить ему свои чувства скорби и участия. Он жив и по сей день. Ему, наверное, около семидесяти пяти. Иногда, когда мне случается быть в Аббасии, я вижу его сидящим в маленькой кофейне неподалеку от дома. Старость и невзгоды сделали свое дело. Трудно узнать в этом изможденном старике человека передовых взглядов, смело глядевшего когда-то в лицо жизни и поплатившегося за это потерей должности и гибелью сына. Из окна кофейни наблюдает он за проносящимися мимо машинами, в которых, развалясь, горделиво восседают преуспевшие в жизни люди, не принесшие себя в жертву высоким идеалам. О чем думает он? А может, возраст и время стерли в его памяти былое, и он живет лишь нынешней минутой?..

А Бадр запечатлен на фотографии нашей школьной футбольной команды. Стоит посредине, у ног его мяч, и веселым, уверенным взглядом смотрит в объектив,

Встретился я с ним случайно на вилле Гадда Абуль Аля в начале 1970 года. Хотя встреча эта была единственной, она оставила след в моей душе и заслуживает упоминания. Придя на виллу в тот вечер, я застал в гостиной хозяина дома и моего старого приятеля Абдо аль-Басьюни. С ними был красивый молодой человек, очень похожий на Абдо, которого тот сразу мне представил:

— Мой сын, доктор Биляль.

Я тут же вспомнил историю сына и дочери, о которых шла речь во время тех памятных разговоров между мной и Абдо, а потом между мной и Амани Мухаммед лет пять назад. Старое чувство вины всколыхнулось во мне, мешая сосредоточиться на беседе, что велась в гостиной.

— Доктор собирается эмигрировать! — сказал вдруг Абдо Басьюни, указывая на сына.

Меня это заинтересовало, и я с любопытством взглянул на молодого человека. Слово «эмиграция» — новинка в нашей лексике и непривычно для моего поколения. А тут я оказался в обществе одного из поборников эмиграции, и этим случаем следовало воспользоваться. Абдо тем временем продолжал:

— Его посылают учиться в Соединенные Штаты на небольшой срок, но он намерен остаться там совсем.

— А ты сам что об этом думаешь? — спросил Гадд Абуль Аля.

— Что значат мое мнение и мои желания… — со смехом ответил Абдо.

— И все же?

— Я этого не одобряю.

— А госпожа Амани?

При упоминании этого имени я пришел в еще большее смятение, но теперь по крайней мере знал, что Амани вернулась в семью. Меня даже удивило, с какой симпатией говорит о ней Гадд Абуль Аля.

— Она в восторге от этой идеи, — ответил Абдо, — и воображает, что сможет ездить в Америку, когда ей вздумается.

Наш хозяин засмеялся и, обращаясь к юноше, сказал:

— Помни, только на родине тебя ждет блестящее будущее.

— Я должен работать среди настоящих ученых, — возразил Биляль.

— Билялю вскружил голову отъезд его друга, некоего доктора Юсри, — сказал его отец. — Но мне он кажется странной и недостойной подражания личностью. Преуспевающий врач, работал в клинике и имел частную практику, но вечно всем был недоволен, постоянно брюзжал и был просто одержим ненавистью к своей стране и соотечественникам. Поехал в США для повышения квалификации, воспользовался случаем да так Там и остался…

— И добился потрясающих успехов и в работе, и в научных исследованиях, — перебил его Биляль.

— Но он и здесь преуспевал. Зачем же было эмигрировать?!

— Ты понимаешь, отец, что значит научная среда? Возьми, например, помощника заведующего отделением в больнице, где я работаю. Он блестяще защитил докторскую диссертацию и ждал, что это оценят, но так и не дождался. То и дело устраивали всякие каверзы, чтобы помешать ему занять в науке достойное его место. Ему ничего другого не оставалось, как эмигрировать. А когда он опубликовал результаты своих научных исследований в США, то получил уйму приглашений на работу из университетов и клиник…