- Не улицы, а сплошной парк, - обронил как-то Юрий, когда они вчетвером шли в густой тени, возвращаясь из столовой, где их кормили по талонам. Беззаботная жизнь выпала им в ту неделю! Они побывали во всех местных музеях. Заходили в дом Чернышевского - крыльцо вело со стороны двора, над которым нависал ветхий балкончик со свежеподбеленными балясинами, а в душных комнатах, среди экспонатов под стеклом, были выставлены прописи маленького Николеньки. Одна повторяющаяся фраза, овеянная особо грустной и трогательной интонацией: «Честный человек всеми любим. Честный человек всеми любим. Честный человек всеми любим...»

Для Саратова любые маршруты начинаются от Крытого рынка. Он расположен в центре, на перекрестке пяти улиц. Протяженное двухъярусное здание с куполом и полукруглыми окнами во всю стену по фасаду. Его построили в 1914 году, в год начала первой мировой войны, которая так хорошо запомнилась в заштатных Меленках Коле Каманину, будущему генералу второй мировой войны.

Ночами пустой Крытый рынок тихо светится изнутри, как сонный корабль...

А оканчиваются саратовские маршруты неизменно у Волги, на зеленом крутом косогоре; он еще не скоро станет набережной Космонавтов, красой города, хотя сам первый космонавт безвестно и неведомо ни для кого уже сигал с него в воду.

Непередаваемо радостно ощущение тела, слившегося с волной! Теплые и прохладные струи попеременно ласкают кожу; мышцы напрягаются, вздрагивают от наслаждения; зеркальные искры обдают глаза и рот; запах рыбьих затонов, сладких корневищ водяных трав вливается в ноздри.

Равнинные реки полны державным покоем. Человек на миг как бы впитывает в себя их царственное величие, становясь тоже добрым и огромным.

- Вот что, ребятки, - сказал через неделю директор техникума Коваль, приметив, что после отъезда Никифорова москвичи повесили носы и затомились бездельем. - Поезжайте-ка в колхоз на уборку. Разомните косточки.

Они с радостью согласились.

ЛУНА, РАХМЕТОВ И ДНЕВНИК ГАГАРИНА

Саратов плавился в тридцатиградусной жаре. Стены домов и крыши излучали тусклое сияние, сквозь которое резко, как клинок, вдруг взблескивало далекое окно. Небо, Волга, горы одинаково тонули в пепельной мгле. Густые деревья вдоль улиц хранили в радиусе своих стволов уже не прохладу, но лишь спасительное для глаз затенение.

На колхозном току наши смоленские парни, едва отчихавшись от пыльной дороги, окунались в крупную метель летящей половы. Горячие завихрения охватывали обручем потные лбы; колючие ости прилипали к губам и царапали.

- Давай, давай! - кричали им полуголые возбужденные работой мужики, от которых шел запах хмельного кваса.

- Давай! - с готовностью подхватывала неразлучная троица, вскидывая лопаты с зерном.

Лишь нагрузив кузов, они припадали к ведру. Вода текла мутными ручейками по запыленным подбородкам. Они плескали друг дружке горстями в лицо, лили на загривки, хотя и знали, что знойный ветер тотчас высушит, а плотная пыль щекочуще облепит с головы до ног, едва они выведут груженую машину на знакомый шлях до Екатериновки.

Так день за днем солнце прожаривало их. Они уже и сами себе казались ржаными сухарями, которые знай ворочаются на противне. Дни текли бездумные, веселые. Ночь подстилала под бок мягкие пшеничные снопы. Сон приходил мгновенный, без сновидений.

Однажды, возвращаясь после третьей за сутки поездки на элеватор, они притормозили на обочине и решили заночевать в поле. Пройдя в сторону шагов сто, вступили босыми ногами в черную теплую речку, почти невидимую в темноте.

И тотчас вспомнилась мигающая у Саратова Волга в береговых причальных, корабельных огнях. Здесь, в степи, словно никаких городов и не существовало вовсе. Темь была мохнаюй, густой, хотя уже выкатывалась из-за ближнего пригорка луна.

(текст абзаца из-за склеивания листов не читается)

Но миг прозрения быстро потух, незаметно сменившись другими впечатлениями.

Под босыми ногами осыпался мелкими комьями бережок. Влажность безымянной речки боролась с устойчивым степным запахом полыни. Ленивый ветер едва переползал от холма к холму.

Они лежали навзничь в кузове своей машины, дышали душистым ночным воздухом, подставив запрокинутые лица оранжевому сиянию, расслабив блаженно мускулы, раскинув руки и ноги, и, прежде чем веки окончательно слиплись, ощущали каждой клеточкой тела беспредельное молодое счастье.

Жизнь велика и обещала им столь многое! Рассудительному Тиме, мечтательному кроткому Сане, компанейскому Юрию - всем троим сквозь сон кивали утвердительно их большие надежды.

...Шикин вернулся в Саратов в последних числах августа, и первое, что запомнилось ему о всей группе литейщиков, - это их совместная поездка за шихтой на станцию Уляши. Там они ходили между старым ломом - колесами, шестеренками, заржавленными кроватями. Брали что поменьше, чтоб донести до грузовика.

А дальше потекло учебное время в простой рамке дней, очерченных утренним завтраком в восемь часов - тарелкой каши и стаканом чаю - и поздними вечерними занятиями в комнате общежития за длинным столом, когда большинство однокурсников уже спит под разноцветными байковыми одеялами, прикрыв лицо простыней.

( часть текст а из-за склеивания листов не читается)

В этом незамысловатом обрамлении, рядом с другими, среди других, вместе с другими, жил Гагарин ничем не отличавшийся, кроме целеустремлённости. Как ни странно, эта целеустремленность была направлена в одну-единственную сторону, как случалось у большинства выдающихся людей, знавших «одной лишь думы власть, одну, но пламенную страсть».

Гагарин впитывал в себя окружающее: жадность его мозга была удивительна, голова вмещала все. А впрочем, почему удивительна! Не являлся ли он просто примером здоровой гармоничной натуры без того «перекоса», который создает гениев, но и без ограниченности, когда богатства мира воспринимаются лишь мимоходом?

Он не растрачивал свои силы впустую. Он постоянно искал и добивался большего на каждом из тех поприщ, которые предоставляли обстоятельства. Упорство, оптимизм и работоспособность - глазные его черты.

Мне не удалось ни от кого получить ни малейшего намека на то, что Гагарин в детстве или юности был безудержным фантазером. Нет, он стоял на земле так же крепко, как и его однокашник Шикин.

- Да у него романтикой была набита голова! - воскликнул, качая головой, многолетний приятель Виктор Порохня. - И конечно уж, он не относился к расчетливым, педантичным людям. Иначе как объяснить, что, заработав небольшую сумму судейством в баскетболе, он тотчас повел нас всех в город, и мы прокутили эти деньги на мороженом?

- Мальчик он был, - сказала умудренная жизнью женщина. - Долго оставался мальчиком, а это удел избранных.

Нина Васильевна Рузанова сейчас сильно больна; пожатие руки ее вяло, в выражении лица, крупного и несколько плоского, слабость борется с былой энергией.

Гагарина она запомнила в первый же день занятий. Щуплый подросток - ему сровнялось восемнадцать, но выглядел он скорее пятнадцатилетним, - легко краснеющий, улыбчивый, - ощущение постоянной улыбки создавалось приподнятыми вверх уголками губ, - с четким голосом. Он отрапортовал как положено, что класс к занятиям готов и что докладывает об этом дежурный Гагарин. Так она узнала его фамилию.

Первое, что ей бросилось в глаза, это то, что он не вернулся на место без разрешения: в нем чувствовался навык к дисциплине, «Садитесь, Гагарин», - сказала она. (В техникуме студентов называли только на «вы». «Ты» появлялось лишь вне занятий, оно носило дружеский оттенок.)

За четыре года Нина Васильевна, как ей казалось, узнала Юрия очень хорошо. Ему нравились уроки литературы, он много читал - по программе, но всегда забегая несколько вперед, - и частенько с обычным милым своим выражением скромной внимательности останавливал учительницу в коридоре или просовывал улыбающуюся мордочку в приоткрытую дверь.