Гагарин. Как, по данным медицины, - сердце бьется?

Земля. Вас слышу отлично. Пульс у вас шестьдесят четыре, дыхание двадцать четыре.

Гагарин. Понял. Значит, сердце бьется.

Земля, Объявлена десятиминутная готовность. Как у вас гермошлем, закрыт? Доложите.

Гагарин. Вас понял: объявлена десятиминутная готовность. Гермошлем закрыт. Все нормально, самочувствие хорошее, к старту готов.

Земля (голосом Королева, который сидит сейчас на командном пункте в белом пиджаке, напряженно сведя плечи). Минутная готовность, как вы слышите?

Гагарин (чуть приподняв голову за прозрачным забралом гермошлема). Вас понял: минутная готовность. Занял исходное положение.

А когда раздалась последняя команда «Пуск» и ракета ринулась вверх, Гагарин лихо, бедово, с чисто русским пренебрежением к тяготам и опасностям бросил свое знаменитое ямщицкое «Поехали!», подбадривая не себя, а тех, кто остается.

Ракета, приподнятая столбом тугого пламени, тронулась с места...

«Взгляд мой остановился на часах. Стрелки показывали 9 часов 7 минут по московскому времени. Я услышал свист и все нарастающий гул, почувствовал, как гигантская ракета задрожала всем своим корпусом и медленно, очень медленно оторвалась от стартового устройства».

В эти мгновения он уже не испытывал ни ошеломления, ни восторга. Все было точным и размеренным в его сознании. Только одно могло показаться странным: когда росли и росли перегрузки, с Земли голос Королева ему сообщил, что прошло семьдесят секунд после взлета. Он ответил бодро: «Самочувствие отличное. Все хорошо», - а сам подумал: «Неужели только семьдесят? Секунды длинные, как минуты». Но тотчас утешился воспоминанием: «На центрифуге приходилось переносить и не такое».

Одна за другой начали отделяться ступени ракеты. Их топливо выгорело; они сделали свое дело - вынесли корабль на орбиту.

И в то же мгновение тяжесть схлынула, а затем Гагарина словно подняло из кресла: он повис на ремнях. Но провис не вниз, а взлетел кверху. Вернее, в том направлении, которое еще за секунду перед тем считалось верхом. Между его громоздким скафандром и сиденьем кресла образовалась прослойка пустоты.

Невесомость - довольно активное состояние тела; мышцам хочется бороться с потерей опоры. Человек ощущает себя подобно оторвавшейся плети водяного растения, влекомого самой слабой волной. Тогда как единственно, чего это растение жаждет, - это уцепиться покрепче корнями за грунт!

Раньше, на тренировках, Юрий находился в состоянии невесомости несколько секунд, пока самолет низвергался вниз. Сейчас это странное, похожее на затянувшийся сон ощущение, когда «и руки и ноги стали будто совсем не моими», должно продлиться более часа,

Юрий взял бортовой журнал и начал записи. Почерк его не изменился, четкость букв также. Это порадовало его. Минуты теперь понеслись неимоверно быстро. Они утекали, ощутимо становясь прошлым, не задерживаясь на настоящем...

Он бы, пожалуй, поудивлялся этому, если б мог отдать внимание чему-то другому, кроме космической работы. Лишь его голова, которая ничего не забывает, впитала и это ощущение, оставив его про запас...

Однако одно мощное чувство все-таки пробивалось сквозь заградительные кордоны. Он ощущал токи солидарности, которые поднимались к нему от людей, оставшихся на Байконуре.

Земля. Как самочувствие?

Гагарин. Самочувствие отличное. Машина работает нормально. В иллюминаторе наблюдаю Землю. Все нормально. Как поняли меня?

Земля. Вас поняли!

Как никогда прежде, он испытывал счастливое сознание своей причастности к их мыслям и надеждам, которые нес сейчас в самом себе как драгоценный груз,

Гагарин. Продолжается полет в тени Земли. В правый иллюминатор сейчас наблюдаю звезду. Она проходит слева направо по иллюминатору. Ушла звездочка. Уходит, уходит...

Мир необычайно расширился; Гагарин чувствовал себя его первооткрывателем. И это не было преувеличением.

Разумеется, земной шар, как и все мироздание, существует отдельно от человека, и такой мир независим и безразличен к людям. Но Землю, бледно-сапфировый шар, окольцованный зарей, - эту Землю до Юрия не видел никто.

Краски родной планеты по-детски обрадовали его.

- Красота-то какая! - воскликнул он, видимо, совсем забыв, что его тенористый легкий голос, схваченный микрофоном, уже полетел из пределов внеземных обратно на Землю. На этот раз на Земле с большой буквы, на планету Земля, поставленную им в ряд других небесных тел.

Как все переменилось! Неба не стало. Привычное голубое небо, воспетое поэтами, сузилось до тоненького ободка вокруг выпуклого бока Земли.

Открылась бездна, звезд полна.

Звездам числа нет. Бездне - дна.

Эти ломоносовские стихи, знакомые со школы, он и не вспомнил теперь. А между тем именно они ожили и предстали перед ним воочию. Кругом была бездна; Гагарин скользил по ней. Его ракета, прорываясь сквозь атмосферу, светилась подобно новой звезде...

Ракета существовала, разумеется, помимо Юрия. Он даже не приложил к ней рук. Другие люди вели бесконечные расчеты, радовались и ужасались своим выкладкам. Другие, а не он, воплощали цифры в материальное тело из сверхпрочных сплавов и идеально пригнанных друг к другу механических членов.

Он увидел ее в глубине ангара уже готовой и в то же время неодушевленной. Годной к движению, но бездействующей.

И не он ее запускал... А все-таки она стала Его ракетой! Так дом становится нашим домом, когда мы в нем поселяемся. Ракета тоже стала домом, где единственный хозяин расположился как будто бы на первый взгляд пассивно, как спеленатая кукла, а на самом деле жил напряженно, насыщенно, деловито-трезво и романтично-приподнято.

И конечно же, не он был в ней, а она - в нем. Потому что любая самая громоздкая машина не более чем малость перед творческой силой человека.

Итак Юрий мчится со скоростью близкой к 28 тысячам километров в час. Под ним поблескивают темным металлом океаны, в размывах облаков видны континенты. Он чувствует себя скромным хозяином земного шара...

«С душевным трепетом всматривался я в окружающий мир, стараясь все разглядеть, понять и осмыслить. В иллюминаторе отсвечивали алмазные россыпи ярких холодных звезд. До них было еще ой как далеко, может быть, десятки лет полета, и все же с орбиты к ним было значительно ближе, чем с Земли».

Подлетая к желтой Африке - так удивительно, что она оказалась в самом деле желтой, как на школьной карте мира! - Гагарин спохватился, что он ведь уже почти опоясал Землю.

По московскому времени было 10 часов 15 минут. Через десять минут включилась тормозная двигательная установка.

Корабль сошел с орбиты, и плотные слои атмосферы встретили его упруго, как морские волны. Для Гагарина они показались стеной огня: обгорала обшивка. Он невольно с беспокойством взглянул на термометр: нет, беснующееся пламя не накалило воздух; в кабине двадцать градусов тепла, как и прежде. Пока что все шло хорошо.

К нему возвращалась тяжесть. Сейчас она должна - теоретически - намного возрасти. А как будет на самом деле? Труднее, чем при взлете? Юрий напряг мускулы, готовясь встретить перегрузки. У него было литое тело. Уже спустя несколько лет, когда его лицо чуточку расплылось, а плечи раздались, очевидец вспоминал, что в Забайкалье, на встрече с японской молодежью, он встал на водные лыжи и стремительно, упоенно понесся в пене и солнце. Все ахнули: это был все тот же атлет с античной фрески...

Юрий обладал истинно русской натурой, которая требовала действия. По складу своего характера он всегда жил в действительности. Каждое желание облекалось им в поступок.

Неожиданное обрушивается на многих, как буря, и сбивает с ног. Но истинный герой обладает врожденной небоязнью новизны. Способностью приближать к себе завтрашнее чудо на расстояние вытянутой руки.

Поэтому знаменитое гагаринское спокойствие, его дружелюбная невозмутимость перед любой переменой в судьбе были не следствием недостатка воображения или бесчувственностью, а лишь знаком того, что он внутренне всегда был готов к подвигу.