— А где ключ?

— Во простота! — восхитилась ведьма. Меч-кладенец за ключ не считает. Этим мечом что угодно отворить можно.

— Уж больно не похож…

— Ты вспомни, как в деревне богатый мужик идёт амбар отпирать. Ключ деревянный на плече несёт, словно оглоблю. И ничего, запирает этим ключом амбар, и отпирает. А кладенец для таких дел куда как способнее. Как взойдёшь на мост, и начнёт к тебе огненный туман подступать, так ты его не руби и не кромсай, ярость тут не к месту, а режь потихоньку, как студень в миске режут. Да смотри, если какой шматок на мостки упадёт, ты его сразу затаптывай, а то загорится мост за твоей спиной, живым не уйдёшь.

— Лапти, видно, надо мокрым мохом обернуть, — заметил Иван.

— Тебе лучше знать. Мне на веку случалось пожары устраивать, а тушить не доводилось. Ты туман режь, куски в воду кидай, да не увлекайся смотри. Как туман кончится, тут тебе и другой берег будет.

— И что там?

— Вот этого не скажу. Сама не знаю, и никто не знает. Болтают всякое, но ты вранью не верь. Одни говорят, будто там великан Ратибор караулит; ноги в землю вросли, голова в облаках. Другие брешут про змея многоглавого, что смолой жжёт и огнём палит. Третьи бают, что сидит там мужичок с ноготок, борода с локоток. Кого увидит, с одного щелчка по ноздри в камень вбивает. А что там на самом деле, ты узнаешь, но уже никому не расскажешь. Ну что, пойдёшь лапти мохом обвязывать, по огню ступать, или пятки дёгтем смазывать, домой бежать?

— Погоди, не торопи меня в пекло прыгать. Ещё не все земные дела переделаны.

Иван подошёл к накренённому дубу и силою выправил его. Утоптал землю вокруг ствола.

— Корней я ему не порвал, значит, выправится и будет дальше расти. Одно славное дерево на весь лес — нельзя губить. Ещё камень поставить, как следует, и совсем стройно станет. Нехорошо после себя развал оставлять.

— Да, уж порядок ты навёл… — протянула ягинишна. — Камень придорожный вверх тормашками поставил. Теперь голову сломаешь, прежде чем надпись прочтёшь.

— И так сойдёт. Всё одно на этом камне одна лжа. Налево ехать, уж не взыщи на слове, невеста молью побита и плесенью покрыта. Направо — богатство неправедное, значит — не богатство вовсе. А прямо… мы ещё посмотрим, кому убиту быть. Ещё бы ты меня, бабушка, щами накормила, да сорочку вымыла, чтобы завтра мне на смертный бой в чистой рубахе выходить.

— Я к тебе ни в стряпухи, ни в прачки не нанималась. А впрочем, плевать. Будешь меня проклинать, так хоть не за это.

Щи у ягинишны были серые из капустного крошева и наваристые — не продуть.

— Откуда у тебя убоина, да и капуста тоже? У тебя ж ни огорода, ни хлева. Да и дичи в этом лесу не водится; за три дня ни единого следа не встретил.

— От добрых людей, всё от них. Это моя сеструха дурная на помело вскочит, летит вопит: «Раздайся крещёный народ, я лечу!» А я тишком да молчком прилечу, что мне потребно возьму, хозяйка не всегда и хватится пропажи. Тая дура шороху напустит, край разорит, а опосля голодует, а у меня дом завсегда полная чаша. Вот и рассуди, кто из нас умнее?

— Обе хороши, — буркнул Иван. — Одного не пойму, почему твоя сестрица сказала, что ты её преужаснее?

— Так и есть. И не потому, что я страшнее всех злодействую, а потому, что я ближе к настоящему злу и, по большому счёту, мне на всё плевать. Кто бы завтра ни победил, мне это без разницы. Рубаху тебе постираю, а там — горите вы все синим пламенем!

— Это оттого, что ты одичала одна в лесу сидючи. Я тебя потом со своей бабушкой познакомлю. Она тоже на выселках живёт, а за людей болеет.

— Нешто я её не знаю? Я, милый мой, всё знаю, что под луной деется. Может потому, как ты говоришь, и одичала. И тебя мне не жалко, и себя не жалко, а бабушку твою — всех меньше.

На том Иван и отправился на сеновал, который и у крайней ягинишны был полон душистого сеголетнего сена.

Поутру, обмотавши лапти влажным мохом и надевши начисто выполосканную рубаху, пошёл Иван на Калинов мост через речку Смердючку, искать себе славы, а врагу гибели.

Поначалу всё было, как обещано ведьмой. На мосту случилась не битва, а аккуратная работа, а уж к этому занятию Иван был привыкши. Наконец последний огненный ломоть зашипел в ядовитой воде, и Иван, не получивший ни единого ожога, ступил обомшённой ногой на землю чужого сорока.

Открылось перед ним пустое место. Ни дерева, ни травы, ни бедного лишайника. Жёсткий хрящ под ногами, кой-где неокатанные валуны, а дальше всё теряется в дымном мареве. И совсем близко, шагах, может, в пяти, сидел на камушке человек. Не железный карла, не великан Ратибор и уж тем боле не многоглавый змей. Сидел, опустив на колени праздные руки, и без улыбки смотрел на Ивана.

— Кто таков? — грозно спросил Иван.

— Это я тебя должен спрашивать, потому как я тутошний, а ты пришлый. Но я о тебе и без того всё знаю и потому отвечу на твой спрос. Я тот, кого ты ищешь. Ваши меня честят повелителем зла, а я вовсе не злой. Я просто инакий. Мир мой тоже инакий, ничего вашего в нём быть не должно. Но покоя мне нет, ползёт с вашей стороны всякая зараза: радость и жалость, а пуще того — любовь. Вот за это я вас ненавижу и не успокоюсь, пока всех не изведу.

— Что-то ты заговариваешься. Не может человек, каким он ни будь, так думать.

— Кто тебе сказал, что я человек? Это я маску надел, чтобы с тобой говорить. Ты в глаза-то мне загляни.

Иван глянул и отшатнулся. Не было в глазах сидящего ничего. Безграничная пустота смотрела оттуда.

— А ежели я сейчас тебе голову срублю?

— Не срубишь. Не так ты воспитан, чтобы первым ударить. А хоть бы и срубил… — рука сидящего коснулась груди. — Куклу эту не жалко, а мне худа не будет. Меня тут и вовсе нет. Так что погоди мечом махать. Сядем рядком, поговорим ладком.

— Я и так постою.

— В ногах правды нет, но если хочешь — стой. Для меня ваша правда и ваша ложь равно бессмысленны. Важно одно — сделать так, чтобы вас не стало.

— А если мы сделает, чтобы не стало тебя?

— Вот! Наконец я правильные слова услышал! Вы ведь тоже хотите меня изничтожить просто за то, что я есть. Ох, какие битвы кипели здесь когда-то! Я уже ласкался мыслью, как буду выжигать ваши города и сёла, рощи и чащи, поля и луга. Я бы не оставил ничего, кроме пепла, но вдруг оказалось, что я заперт. Мост, прежде соединявший враждебные царства, стал непроходим. Я ещё мог что-то видеть, как-то влиять, но явить полную мощь не мог. Кто знал, что, умирая, ваши воины возводят непреодолимую стену? Но я поклялся, что разобью её и пройду. Я двинулся по вашему пути, создал великих бойцов, могучих сыновей, но ни один из них не смог преодолеть преграду. Каждый погибший с вашей стороны укреплял стену и пробить отсюда её невозможно. Действовать надо от вас. Для этого мне пришлось изучить ваш мир. Я так и не понял, что такое самопожертвование, честность, верность и нежность, но я их изучил. Ты знаешь, в чём разница между храбростью и бесстрашием? А я знаю. У меня было много пленников, которых можно потрошить, и я изучил вас как следует.

— Мой отец у тебя? — перебил Иван.

— Надо же, вспомнил. Что тебе за дело до отца, если ты ни разу его не видел? Туточки он, туточки. Живёхонек или мертвёхонек, — я в этом не разбираюсь.

— Ты думаешь, после такого я смогу тебя пощадить?

— Что ты, как можно… Я тебя щадить не стану, и ты меня не щади. Так будет справедливо — я правильно понимаю?

— Может быть, хватит языком трепать? Ежели ты и вправду бесстрашен, выходи на битву.

— Погоди, не лезь поперёк батьки в пекло. Я ещё главного не сказал. Я не просто изучил ваши особенности, я их использовал. В своего младшего сына я не стал вкладывать ни колдовской мощи, ни особой силы, ни, даже, рабской покорности моей воле. Но я напихал в него побольше честности, сострадания и прочей ерунды, что так ценится у вас. И случилось неизбежное — ты родился там! Ну что, теперь ты понял, к чему я клоню? Отец, о котором ты спрашивал, это я! А жив я или мёртв — судить не мне. Я позаботился, чтобы ты стал хорошим человеком, как это понимают люди: добрым и трудолюбивым. Только такой может пройти всех трёх ведьм и добыть ключ. В руки того, кто служит мне, меч-кладенец не дастся.