— Извозчик! — крикнул я, выскочив на улицу.

Трясясь в пролетке по булыжной мостовой, я чувствовал пятой точкой каждый камешек. Поэтому меня подмывало отцепить окаянную телегу и ускакать верхом. Но я сидел на пружинном, обтянутым кожей диванчике, осматривался по сторонам, прислушивался к ощущениям. Что изменилось? Что-то очень сильно изменилось.

каждому путешественнику знакомо, то пьянящее чувство свободы, которое охватывает человека в незнакомом городе. Где его никто не знает, где он не связан рамками привычного существования. Где у встречного поперечного нет о нем никакого сложившегося мнения и стереотипа. И ты можешь начать жизнь заново, стать другим человеком, не опасаясь того, что знакомый тебе человек подойдет и скажет чтоб ты возвращался в привычный ему облик. каждый раз перемещаясь в прошлое родного города я как бы открывал его вновь. Город и люди уже были незнакомые, но все же что-то родное и знакомое оставалось от прежнего. Теперь же после встречи с Востриковым я ощущал себя как алкоголик наутро с полной потерей памяти. Любой незнакомый мне человек мог обвинить меня во всех смертных грехах и мог оказаться прав. Человек из прошлого был из моего будущего. Нет. Страха не было. Я верил в себя, что ничего такого, за что мне было бы стыдно я не совершу. И к неожиданной смерти я был готов, как учил Синмен сан. Но некое душевное неудобство, словно ходишь в тесных ботинках и от этого приходится поджимать пальцы, не давало мне покоя.

— Да простит учитель моё любопытство, — вежливо поклонился Иори, — О чем вы пишите? Синмен сан не ответил, а лишь кивнул следовать за ним. Скинув дзори[7] в прихожей, мы прошли с сенсеем в комнату для письма. Створка отъехала в сторону и с замиранием сердца я вошел следом за мастером. Рукописи. Черная тушь и белая бумага. Иероглифы тайными знаками усеявшие бумагу, постепенно в голове складывались в живые картинки Вот два буси с мечами. Вот армии схлестнувшиеся в сражении. Вот победитель и побежденный. Вот пояснение почему победил один и проиграл другой. Но это не учебник фехтования, почувствовал я. В нем нет описания приемов и ложных выпадов. В нем лишь описание духа воина, каким он должен быть, чтоб быть победителем. И ещё..

От волнения я скользил по надписям силясь понять чего здесь не хватает, что ещё должно быть? Что-то важное, что ускользнуло от моего понимания. Нечто весьма ценное, что учитель не просто говорил и показывал. А даже обучил этому меня, и я исполнил это сам не понимая как, а спросить ещё раз стеснялся. Но описания не было. А может и было, просто невозможно вот так пробежавшись по свитку понять все значения и смыслы написанного. Неоднозначность иероглифов была пугающей. Так например структура знака «би» состоит из двух символов. Символ «барана» и пиктограммы — «большой».

Если вас назовут «бараном» то стоит призадуматься не отрезать ли говорящему язык, или не прав ли он? Но если сенсей назовет своего ученика «большим бараном» оскорбляться не стоит. Потому что в своем соединении они имеют значение — как громадный, большой, незаурядный, редкий талант. Но если речь идет об искусстве то значение может варьироваться как «изящный», «художественный», «эстетичный» и т. д.

С поклоном я вернул учителю свиток.

— Сенсей ещё не дописал книгу? — уточнил я.

— Дописал, — с улыбкой сказал сенсей, — тебя видимо смутило некая незавершенность?

Я долго думал над этим, — продолжил сенсей предложив сесть свободно, — Нельзя. Нельзя многие вещи описать, потому что они за гранью слов и понятий. Это как легкий запах с моря доносимый утренним ветром, как тень от дерева, которая не похожа на дерево. Всё

вроде бы так, но есть нечто, ускользающее от анализа разума. То, что мы называем интуиция, прозрение. То, что пришло к тебе когда ты сражаешься с повязкой на глазах.

Но все это может прийти. Главное я написал про дух воина, дух победителя. Обладая сильным духом человек обязательно станет победителем.

— А смерть? — робко спросил я, — Разве смерть в конечном итоге не побеждает всех?

— Нет ничего позорного в смерти в бою. Все мы смертны. Но можно быть мертвым и не побежденным, а можно жить мертвым. У каждого есть выбор.

— А говорят, что лучше быть живой собакой, чем мертвым львом?

— Это поговорку придумали трусы, — насупился Синмен сан, — Мертвый лев остается львом. А собака собакой. На слабого нападает, пред сильным стелется по земле. Настает время Иори когда ты наймешься на службу к дайме. Не все правители мудры одинаково. В поисках заработка не нанимайся к первому встречному. Ищи правителя достойного.

И будь ему верен как меч. Будь верен данному тобой слову, будь верен. Но прежде всего будь верен избранному тобой пути.

— Пути воина. — Подытожил Иори.

— Дорог много, ты можешь быть художником, торговцем, кузнецом, земледельцем но у всех этих дорог должен быть корень «гэй», ведь чем бы ты не занимался это должно быть «гэйдзюцу» (искусство). Возделываешь ли ты землю, строгаешь ли доску, куешь ли меч, помимо того, что ты оттачиваешь движение и совершенствуешь свое тело.

Ты познаешь жизнь и людей. Ведь, как ты уже понял, чтобы победить противника с одного удара надо знать его сущность. Угадать сходу кто он и на что способен. Но для этого нужно знать жизнь. В жизни много дорог, но путь один — совершенство. И если тебе не по пути с хозяином ты волен честно предупредить его об этом и уйти. «Падений семь, подъемов восемь».

— Но разве к ронинам не относятся как к бездомным собакам? Когда каждый его может пнуть безнаказанно. Разве ронины не призираемы всеми настоящими буси?

— Со дэс нэ, — кивнул сенсей, — в твоих словах есть доля истины. Но есть в этом отношении самураев к ронинам и привкус зависти. Ведь ронин, не смотря на все недостатки не обустроенной жизни, — Свободен! Правда и то, что часть ронинов составляют те самураи, которые не воздали последнюю почесть хозяину.

Учитель видимо имел в виду сепуку. Синмен сан в задумчивости потер подбородок.

— Но учти быть ронином, это ещё одно испытание, через которое должен пройти самурай. Не все проходят его достойно. Ты должен знать чем займешься став свободным. Я сам прошел этот путь не раз. И не жалею об этом.

Иори промолчал, и я тоже. Было известно, что скитаясь ронином Синмен сан был художником и писал картины подписывая их Нитэн «два неба», так называлась стойка воина с двумя мечами, изготавливал искусные цубы, работал плотником, охранял купцов путешествующих с товаром, и сам был купцом.

Я опять пережил миг тьмы непроглядной и непролазной. Хоть я испытал её уже не раз у меня складывалось ощущение абсолютного небытия в тот момент. Именно эта тьма ассоциировалась у меня с переживанием смерти. Дарья Дмитриевна бес сомнения удивилась, что я не сбежал, не покинул свою камеру и этот мир этой же ночью. Но когда утром меня привели в лабораторию на её лице ничего нельзя было прочесть. Она уже знала. Знала потому, что тревоги не было, и меня не искали. Может это и не входило в её планы. Но входило в мои. Я собирался ещё разок пообщаться с мастером и поговорить с Дарьей по душам, расставить все точки над i.

— Так, — скучно констатировал Юрий, — все прошло как обычно. Идем на обед. После обеда попробуем провести вторую фазу опыта.

Сотрудники потянулись к выходу. На меня никто не смотрел. Оно и славно. Скрепка подобранная мной со стола спрятана между указательным и безымянным пальцем. Охранник Сергей, сегодня это Сергей, мужчина средних лет с синей щетиной от самых глаз отлучился за обедом для меня. А я остался в лаборатории один, прикованный наручниками к скобе агрегата. Спокойный такой мужик Сергей, мне его даже жалко. какой-то он затюканный, бессловесный, не удивительно что даже до прапорщика не дорос. Нет в нем гибкости и подхалимажной жилки. Гоняют его все кому не лень то за сигаретами, то за чаем. А он только тяжело вздыхает и топает выполнять этакий «Голлем» местного изготовления. Не удивлюсь, что он био-робот. Очень уж вздыхает запрограммировано. Присев на краешек стула, я постарался сесть так, что руки мои не сильно попадали в камеру. Сделал вид, что потираю левую руку натертую наручником.