Закончив пение, священник вручил отцу большую керамическую чашу с ритуальным саке. Юки наблюдала, как он трижды глотнул рисовую водку и передал чашу невесте. Невеста также отпила из чаши три раза. Священник передал ее на стол, где сидела Юки. Каждый гость, сделав три глотка, передавал чашу по кругу. Дошла очередь до тети Айи. Она взяла чашу, поднесла ее к губам, и лицо тетки, казалось, утонуло в огромном сосуде. Дошла очередь и до Юки.

Чаша была такой тяжелой, что девочка с трудом удержала ее в руках. Она едва не поперхнулась от резкого запаха саке и зажмурилась, чтобы не видеть мерзкого напитка. Как в дымке, снова всплыла мама в белом свадебном платье у ворот храма, овеваемая весенним ветерком и ароматом глициний. Мама, подумала Юки, я не позволю ему тебя забыть. Она поднялась на цыпочки и наклонила чашу. Теплое и горькое саке тонкой струей полилось ей в рот. Юки сделала один длинный глоток, а когда друг отца потянулся за чашей, она, опустившись на пятки, со всей силой грохнула ее об стол. Точно так же в день похорон мамы отец разбил о порог ее рисовую чашку, чтобы навсегда изгнать ее дух из своего дома.

Глава 4

ИРИСЫ (апрель 1970)

После обеда отец с мачехой ушли в свою комнату смотреть фильм по телевизору. Юки увидела их через открытую дверь, проходя мимо. Они сидели рядом на кровати перед мерцающим экраном. Несмотря на солнечный день, окно было задернуто тяжелыми шторами цвета ржавчины, которые купила мачеха. Бывшая комната отца выглядела теперь маленькой и перегруженной вещами его новой жены: телевизором, туалетным столиком и шкафом, одеждой, новым футоном³ с блестящим розовым покрывалом. Из комнаты наверху, где раньше жила Шидзуко, вынесли всю мебель и сняли шторы с окон.

Ни отец, ни мачеха не оторвались от телевизора и не обратили внимания на Юки. Она прошла в кухню и открыла правую дверцу буфета. Тяжелые голубые стаканы и белые керамические бокалы, принадлежавшие когда-то маме, исчезли. Вместо них Юки увидела стопки белых фарфоровых тарелок и блюдец, расписанных по краям розовыми цветочками. На крючках, по-видимому, только что привинченных отцом, висели чашки с таким же узором. Открыв левую дверцу, она обнаружила в буфете множество новых бокалов. На этой полке мама хранила керамические тарелки, покрытые голубой и фиолетовой глазурью с углублениями посередине. Рисунок каждой тарелки слегка отличался от других, как отличаются друг от друга разные фазы луны.

Из нового желтого холодильника Юки достала апельсиновый сок и налила его в один из новых бокалов. Взгляд ее упал на хорошо знакомый чайный сервиз цвета хурмы, стоящий за стеклом в кухонном шкафу. Они с мамой купили его на ярмарке ремесел, где с любопытством наблюдали, как работает за своим кругом гончар, автор этого сервиза. Ком глины превратился на их глазах в идеальный цилиндр. Гончар слегка сдавил его, и цилиндр приобрел форму крупного лепестка. Мастер снял его с круга и, осмотрев, нахмурился. Затем осторожно и медленно сдавил его запястьями. Цилиндр слегка перекосился. «Зачем он это делает?» — спросила Юки. «Он хочет избежать абсолютно правильной формы. Хочет сделать ее слегка несовершенной». Мама всегда учила ее: не должно быть двух вещей, которые бы в точности повторяли друг друга.

Взяв стакан с соком, Юки направилась в свою комнату, минуя спальню отца и мачехи. Хорошо, что хотя бы ее комната осталась в прежнем виде: те же бледно-голубые занавески, выбранные вместе с мамой, письменный стол, который смастерил дедушка, шкаф, кровать с красным стеганым одеялом, подаренным бабушкой. Глотнув сока, Юки уселась на пол посреди коробок с летними платьями, присланными тетей Айей из Токио. Она открыла их только сегодня утром и обнаружила в одной из них записку: «Юки, надеюсь, у тебя все хорошо. Мой дом опустел после твоего отъезда. Ты знаешь, что я скучаю и часто думаю о тебе. Я понимаю, как тяжело тебе дался этот переезд. Держись и постарайся быть счастливой там, где ты живешь сейчас».

Юки положила записку в выдвижной ящичек письменного стола и принялась распаковывать свои вещи. Развесив платья и юбки и сложив свитера в платяной шкаф, она вспомнила о другом переезде: два года назад они с мамой упаковывали вещи, чтобы переехать в этот дом.

Было начало апреля, суббота. Шел дождь. Сакура в ближнем парке зацвела неделю назад. Юки расстроилась из-за дождя — нежные цветки могли облететь под тяжестью капель, и тогда лепестки разнесет ветром по асфальту, они облепят подставки качелей и чашу фонтана.

Юки с матерью упаковывали вещи все утро — каждая в своей комнате. К одиннадцати Юки почти управилась со своими пожитками. Машина для перевозки должна была приехать в три часа. Весь дом был заставлен наполовину заполненными коробками, сложенными в стопки, книгами, журналами, простынями и полотенцами. К кухне и гостиной они еще даже не прикасались. И только спальня отца была полностью свободной. Перед своим отъездом в командировку неделю назад, он сам все упаковал, вынес коробки в коридор, пометил их, оклеил скотчем и аккуратно расставил у стены. Отец собирался приехать в новый дом в воскресенье утром и распаковать вещи в своей спальне и новом кабинете. Юки знала, что он идеально управится со всеми делами за полдня и успеет подготовиться к следующей командировке. Девочка редко видела отца.

Юки заклеила скотчем последнюю коробку в своей комнате и перешла в кухню: вынула из буфета стаканы и тарелки, расставила их на кафельном полу и уселась среди этой посуды и старых газет. Ей не претила такая работа, она все делала аккуратно: заталкивала газетную бумагу в стаканы, обертывала их в два слоя. Со страниц газет через голубое стекло выглядывали смятые лица политиков, кинозвезд, преступников, жертв несчастных случаев и радостных новобрачных. Заполнив коробку доверху, Юки заклеила ее скотчем, отставила в сторону и была готова приняться за следующую, когда услышала голос матери:

— Ты хорошо потрудилась!

Мама стояла в светло-зеленом домашнем халате, с заколотыми в пучок волосами. У них обеих были длинные волосы: у Юки — до пояса, у матери — до плеч. Юки стягивала их конским хвостом, чтобы не лезли в глаза.

— Я почти закончила с хрупкими вещами, — доложила она матери. — Сковороды и кастрюли я побросаю в большие коробки. Ехать недалеко. Не стоит упаковывать слишком уж тщательно, правда?

— Правда, — согласилась Шидзуко. — Как упакуешь, так и будет хорошо.

Новый дом находился в двух милях к северу, в пределах Кобе, но ближе к горам, чем к морю. Когда в середине апреля начнется первый семестр нового учебного года, Юки будет ходить уже в другую школу. Ее мать очень беспокоила эта новая школа, и сейчас она опять завела разговор на эту тему.

— Ты действительно не возражаешь против новой школы? Может быть, я получу разрешение школьного совета, чтобы ты осталась в своей школе еще на год и смогла закончить шестой класс? Тогда ты не будешь единственной новенькой. Но в этом случае тебе придется каждое утро ездить на автобусе. Не знаю даже, что лучше.

Юки вздохнула и покачала головой:

— Перестань задавать мне одни и те же вопросы. Я уже сказала, что не возражаю против новой школы. Закончим этот разговор.

— Но одноклассники обязательно устроят тебе испытание — только потому, что ты новенькая.

— Меня это не волнует. Я сумею постоять за себя. Я никого не боюсь!

— Если тебя будут дразнить, не обращай внимания. Рано или поздно от тебя отстанут. А если будешь злиться, тебе же будет хуже. Задиры только того и ждут, чтобы ты разозлилась. Делай вид, что ничего не замечаешь.

— Мама, как ты не поймешь! Я никому не позволю издеваться надо мной и говорить мне гадости. А теперь — все. Я больше не хочу об этом говорить. У меня куча дел. Ты меня утомляешь.

Мать вздохнула и ушла. А Юки снова принялась упаковывать посуду, скомкав следующую газету. Она хорошо помнила, где и когда они с мамой покупали каждый стакан, миску или чашку, — на выставке ремесел в Киото и в деревнях гончаров⁴ под Кобе. «Самая лучшая керамика, — говорила мама, — это та, которой можно пользоваться ежедневно. Если берешь чашку в руки, должно возникать ощущение прочности, а когда подносишь ко рту — ощущение нежности. Блеск глазури не должен быть слишком ярким. Днище сосуда ничем не покрывается. Гончары соскребают капли глазури, пока они не успели стечь, потому что в печи для обжига глазурь приклеила бы горшок к полу, и он мог треснуть... Как много всего знает мама, как многому может научить, подумала тогда Юки. Она закончила паковать хрупкую посуду и вдруг почувствовала угрызения совести: нельзя было разговаривать с мамой так грубо. Мама не могла не волноваться — это Юки понимала: у нее в школе часто случались стычки с мальчишками, иногда ей доставалось: приходила домой в синяках и ссадинах. Прошлой осенью она так толкнула одного своего одноклассника, что тот ударился о каменную стену и сломал плечо. Шидзуко вызвали в школу. По дороге домой она сказала дочери: «А ведь ты и сама могла оказаться на его месте — с переломом плеча. Обещай, что больше не будешь ввязываться в драки». Юки пыталась отмахнуться: «Как я пообещаю то, чего не могу выполнить? И никакого перелома у него нет — так, трещина. К тому же он первый начал — бросил мои книжки в лужу».