— Хочу спросить тебя: что ты будешь делать, если со мной что-нибудь случится, если меня не станет?

— Почему ты спрашиваешь об этом?

— Не знаю. Я думала об этом, когда в прошлом году умерла твоя бабушка, а я собирала ее вещи. Твой отец на похоронах не проронил ни слезинки. А ведь это была его мать.

Тот день, когда они приехали в дом родителей отца на похороны бабушки, тоже выдался дождливым. Тогда Юки не особенно горевала. Хотя бабушка и дедушка жили от них в часе езды на поезде, Юки виделась с ними очень редко. Судя по всему, отцовская семья не была дружной.

— Отец не плакал, потому что не очень любил свою мать. Он вообще никого не любит. Зачем ему плакать?

— А ты? Когда-нибудь ты меня тоже забудешь. И вполне без меня обойдешься.

Юки невольно отпрянула, и рука матери соскользнула с ее плеч.

— Тебя я не забуду! Никогда.

— Но ты будешь жить своей жизнью, — продолжала Шидзуко. — Скажи честно. Ты всегда говорила, что любишь меня больше всего на свете, что не хочешь взрослеть потому, что со временем я постарею и когда-нибудь мы уже не будем вместе. Ты и сейчас так думаешь?

Юки молчала. За окном дождь хлестал по ирисам, шумя, как радиоприемник при переключении каналов. Юки вообразила, как она прыгала бы вокруг роскошных фиолетовых ирисов, когда распустятся их цветки. Мать ждала ответа. Юки повернулась к ней:

— Если с тобой что-то случится, я буду жить дальше, но мне будет очень грустно без тебя. Я никогда тебя не забуду, но буду продолжать жить.

Шидзуко медленно отвернулась и, закрыв глаза, прижалась виском к стене. Юки рванулась к ней, взяла за руки. Они были холодные. Пальцы крепко сжаты.

— Мама, прости меня, — сказала она. — Я не хотела тебя обидеть. Я бы ничего не сказала, если бы знала, что ты расстроишься. Прости меня.

Шидзуко долго молчала. Наконец, повернулась к дочери, высвободила руки.

— Прости меня, — повторила Юки.

Шидзуко положила ладони ей на плечи и,

немного отстранившись, внимательно посмотрела в глаза дочери.

— Послушай, Юки. Не надо извиняться. Ты сказала мне правду. Не извиняйся за это. Я не расстроена. Всегда говори правду. — Вздохнув, она кивнула. — Я рада услышать, что ты будешь продолжать жить, даже если я уйду. Ты сильная. Это хорошо.

Шидзуко подалась вперед и обвила дочь руками.

Они крепко обнялись.

— Я не хочу, чтобы ты говорила: «когда меня не станет», — шептала Юки, уткнувшись в волосы матери.

Шидзуко молчала. Юки пыталась взглянуть ей в лицо. Губы матери были плотно сжаты, словно она с трудом сдерживала слезы.

— Мама, я буду помогать тебе в новом доме. У нас будет самый лучший сад, даже лучше прежнего. Мы рассадим много ирисов. Возьмем у бабушки белые и желтые, хотя я больше всего люблю фиолетовые, — голос Юки дрожал.

— Договорились. Обустроимся в нашем новом доме, постараемся хорошо провести лето и осень. — Шидзуко погладила дочку по голове и снова улыбнулась — словно через силу.

— Мама, знай, что я во всем буду тебе помогать. Я все для тебя сделаю.

— Да, я знаю, — Шидзуко ласково гладила спину дочери — знаю, что ты все сделаешь.

За окном по-прежнему шелестел дождь, и шум его одновременно звучал и в отдалении и вблизи.

Юки больше не слышала звуков телевизора из комнаты отца. Она закончила распаковывать коробки и спустилась вниз. Комната отца была открыта, но там никого не было. Не было и машины мачехи — она обычно стояла перед домом. Юки вышла во двор.

Здесь мачеха пока ничего не изменила. Высокие ирисы, посаженные Юки вместе с мамой, росли так же, как в их старом доме. Аквилегии превратились в пышные кусты и дали новые побеги. Через месяц появятся красные, фиолетовые и розовые цветы, похожие на праздничные фонарики — и все из одного черенка. Юки подошла к клумбе с хризантемами и фиалками. Где-то высоко в ветвях кленов чирикали воробьи. Мама была права — ирисы оказались стойкими и уже на следующий год снова зацвели. Она была уверена и в том, что Юки справится без нее со всеми жизненными тяготами. Юки убеждала ее в этом тогда, два года назад, когда они смотрели на те же самые хризантемы и фиалки... «Напрасно мама мне поверила», — подумала Юки. Три воробья спорхнули с деревьев на землю, суматошно перелетели на соседний участок, вернулись и запрыгали около ирисов. Юки подошла к клумбе и села около цветов. Скоро на длинных стеблях ирисов распустятся фиолетовые и желтые цветки. Ирисы зацветают не одновременно — не так дружно, как розы и пионы, и, отцветая, жухнут, как проткнутые воздушные шарики. Ни один лепесток не падает на землю. Юки поднялась и пошла в дом. Она все время думала о матери. Да, это было неправильно — говорить ей, что я смогу жить без нее. А я так хотела бы взять свои слова обратно, но не успела.

Глава 5

СЛАДКИЕ ТРУБОЧКИ (июнь 1971)

Человек в белой униформе размечал беговые дорожки с помощью аппарата, чем-то напоминающего газонокосилку. Устроившись на траве в стороне от других девочек, Юки наблюдала, как он проводит четкие параллельные линии на подсохшем грунте. До первого забега на 1000 метров, в котором она должна участвовать, оставалось около трех часов, но зрители уже прибывали, — в основном родители юных спортсменок, стремившиеся пораньше занять места на трибунах стадиона. Это были последние до начала летних каникул легкоатлетические соревнования среди девочек — финал состязаний учащихся младших средних школ Кобе.

Заслонившись ладонью от солнца, Юки внимательно рассматривала трибуны. Зрители, в основном женщины в белых летних блузах и темных юбках со светло-розовыми, бирюзовыми и зеленоватыми зонтиками, — матери участниц соревнований. «Моя мама могла бы мной гордиться», — сказала себе Юки. За два года, прошедшие со дня смерти матери, она часто повторяла эти слова. Их, кстати, говорили ей и взрослые (за исключением отца и мачехи), когда она совершала что-ли- бо, заслуживающее похвалы, например выигрывала соревнования по бегу, или ее избирали старостой класса, или каждый год получала самые высокие оценки. В устах взрослых фраза «твоя мать могла бы тобой гордиться» была для Юки самой высшей похвалой. Отец с мачехой никогда не упоминали маму. Они вообще редко разговаривали с Юки, бывали дни, когда они едва обменивались с ней парой слов.

Вытянув перед собой ноги, Юки наклонилась и прижала лицо к коленям. Ей вспомнился снимок, который мама сделала на школьных соревнованиях в третьем классе. На фотографии Юки обгоняла девочку, бегущую впереди, — она тогда выиграла 50-метровку. Мама щелкнула затвором как раз в момент, когда Юки только что выдвинулась левым плечом и правой ногой впереди соперницы, а корпуса их были еще вровень. В углу снимка неясно белела финишная черта. У Юки в волосах лента из белого шелка, порхающая, как бабочка. Мама заставила ее завязать эту ленту, сказав, что так ей будет легче издали различить Юки среди других участниц забега. Мать любила украшать ее голову широкими лентами или вязать ей ярко-красные, фиолетовые или бирюзовые свитера — чтобы сразу же узнавать ее.

Юки еще сильнее уткнулась лицом в колени. После смерти матери она остриглась так коротко, что со спины ее принимали за мальчика. Она часто ловила удивленные взгляды прохожих, которые, услышав ее голос, узнавали в ней девочку.

Подняв голову, она увидела проходившую мимо нее группу девочек в красно-черной спортивной форме. Они были из частной женской школы, той единственной, команда которой вышла в финал соревнований. Юки огляделась вокруг и отыскала глазами высокую девятиклассницу, которая участвовала в состязаниях по бегу с барьерами. Рядом с ней шла коротко стриженая толстушка — видимо, ее подруга. У «барьеристки» были длинные волосы. «Если их распустить, — подумала Юки, — они будут доходить ей до пояса». Но они были стянуты в пышный «конский хвост», шея девочки оставалась открытой, совсем не загоревшей, хотя тренировки под солнечными лучами продолжались уже целый сезон. Проходя мимо Юки, она слегка улыбнулась. Юки улыбнулась в ответ. Ей показалось, что толстушка хихикнула. Юки покраснела. Конечно, они заметили ее пристальный изучающий взгляд. «Хорошо, если бы она со мной заговорила, — подумала Юки. — Вряд ли ее шокировало то, что я на нее уставилась, — иначе бы не улыбнулась».