Дрожь пробежала у меня по спине. Я не верил себе. Я видел его…

Я видел его тень на стене, на остатке стены, обрывавшей холм щебня.

Вот здесь он стоял, когда его осветила сбоку вспышка взрыва,тень его упала на стену и отпечаталась на ней.Сутулая, с шляпой набекрень, с острыми уголками заметных сбоку очков… Тень была, а человека, превратившегося в газ, испарившегося вместе с клочком столь желанной для меня бумаги, его, живого, ждавшего, вредившего и делавшего добро, добивавшегося блага себе и даже подумавшего обо мне, его… не было.

Было отчего сойти с ума.

Может быть,я и сошел с ума,смотря на чудовищную, насмехавшуюся надо мной, обвиняющую весь мир, запечатленную на отене тень человека, который еще сегодня был живым.

За мной ухаживали, как за героем. Никому даже в голову не пришло вспомнить об отравленных стрелах и женевских соглашениях. Оставшиеся в живых горожане, солдаты, врачи, все- и белые и черные- помнили лишь о моем якобы героическом поведении в уничтоженном городе.

Меня даже заставили пройти медицинское освидетельствование в спешно организованном «лучевом госпитале». Поселили в палатке вблизи него.

Там я и встретил Лиз, свою очаровательную соотечествеяницу. Она была в костюме сестры милосердая и ходила с опущенными глазами.

Она провела меня через знакомые коридоры загородного отеля, где я недавно жил, превращенного теперь в госпиталь. В коридорах прямо на полу лежали больные. Нам приходилось перешагивать через них.

Лиз сказала мне, что прилетела из Штатов, чтобы помочь несчастным. Я знал, что за последние дни сюда прибыло множество иностранцев, самоотверженно предлагавших свою помощь. Они создали интернациональную бригаду спасения.

О, ирония судьбы! Меня, Роя Бредли, придумавшего отравленную стрелу, использованную в ультиматуме, меня за мои непроизвольные и бесполезные действия зачислили бойцом этой интернациональной бригады за номером первым.

Лиз тоже входила в эту бригаду.

Идя но коридору, я посматривал на искаженные страданием лица, белые и черные.

Я видел здешних черных женщин. Они брили себе головы… Это было привычно, но видеть рядом таких же гологоловых белых женщин… Я запомнил одну из них, сидевшую на матрасе и расчесывавшую волосы. Они оставались на гребенке. Половина головы ее была лишена волос, волосы были лишь спереди, где она их расчесывала, но они оставались на гребенке.

Лиз наклонилась, попыталась завязать у нее на голове косынку, но женщина отстранилась,она хотела видеть себя с волосами, ей не было видно в маленьком зеркальце, что на затылке их нет.

Некоторые из лежащих казались мертвыми. Провалившиеся щеки, мерцвенный цвет лиц, негры светлели, белые темнели, как бы сближаясь цветом перед переходом в иной мир.

Страшны были лица,покрытые коростой, распухшие, все в пятнах или в ожогах.

Лиз правела меня к русскому доктору. Он только что осмотрел могучего, оказавшегося вполне здоровым парня с русыми волосами, скорее всего, шведа, тоже прибывшего, видимо, с бойцами интернациональной бригады спасения. Он насмотрел на меня прищуренным глазам, с какой-то хитрецой. Я кивнул ему и попросил подождать меня.

Он согласился,говоря по-английски с забавным скандинавским акцентом. У меня проверили кровь.

— Не знаю, будут ли у меня дети,- сказал я, выходя вместе со шведом из госпиталя,- но в палату к очаровательной Лиз я, по-видимому, не попаду.

— Когда гора не идет к Магомету, Магомет идет к ней,- услышали мы сзади звонкий голос.

Магомет был в узких темных брюках и облегающем,тоже темном свитере. Сестра милооердия несколько неожиданно преобразилась.

— Оценивающе смотрите?- сказала догнавшая нас Лиз.- На мне лишь защитный костюм, уверяю вас, не уступающий но качествам вашему марсианскому балахону, спасшему вас, но лишь более элегантный.Как вы думаете?- спросила она шведа.

Швед усмехнулся.

Я слышал о таких костюмах и знал, что они баснословно дороги.

— Я еду в город,- сказала Лиз.- Наша команда продолжает раскопки. Может быть, вы, Рой Бредли, наденете свой костюм и отвезете меня на своем джипе?

Она говорила это, а смотрела на шведа.

— Мне тоже надо быть там,- сказал он.

— Но я не пущу вас без костюма! -воскликнула Лиз.

— Он уже на мне,- просто сказал швед.

Мы с Лиз удивленно посмотрели на завидную фигуру атлета в элегантном белом костюме спортсмена.Признаться, я потом плохо понимал, чем он занимался, этот швед. Может быть, он тоже был корреспондентом? Он всегда мало говорил. Но к нему приходили какие-то люди за указаниями. Он много ездил, часто вместе со мной,нередко вместе с Лиз,во всяком случае Лиз не упускала такой возможности.

На этот раз мы поехали втроем.

У меня в моем допотопном балахоне был идиотский вид, Лиз напоминала в черном облегающем одеянии дьяволенка… Швед был Вергилием, в белом костюме спокойно прогуливающимся по аду, все знающим, все угадывающим…

У нас были радиометры, но у шведа он был какой-то особенный. И мы словно состязались в треске своих приборов, иногда тревожно захлебышающихся.

В разрушенном городе работали спасательные команды интернациональной бригады.Лиз знала места, где сосредоточивались те больные, которыми еще можно было заниматься.

Город остался тем же адом,каким я уже видел его в первые минуты после взрыва.Только трупов теперь было больше. Их извлекали из-под камней, складывали на асфальт.

— Не знаю, что страшнее,- сказала Лиз,- что произошло или что произойдет?

— Вы ждете еще чего-нибудь? — спросил я.

— Многого,-сказала она.- Эпидемий.

— А я жду…знаете, что я жду? -спросил я, оглядываясь вокруг.

Удивительно, как долго могут дымиться развалины! Хотя это, может быть, оттого, что никто их не тушил…Город догорал, тлел, как дымящаяся головешка, расстилая смрад по улицам, ограниченным горами битого камня… На этих улицах словно остались только отвалы пустой породы, а домов, которые окружали их в другом африканском городе, здесь уже не было.

— Я написал в газету, что присутствовал на первом дне Страшного суда,- сказал я.- Мне показалось, что все покойники вышли из могил и, корчась, ползли между камнями. Я написал о том, что здесь видел.

— Бели б я могла, я выколола бы глаза всем, кто это видел. Этого нельзя видеть!- сказала Лиз.

— Может быть, надо лишить зрения тех, кто сделал это,- заметил швед.

— Они уже лишены зрения. Более того — разума.

— Но не власти?- насмешливо напомнил швед.

Лиз странно посмотрела на него.

Швед делал какие-то измерения.Может быть,он ученый,что-то изучающий здесь? Не пойму себя, но я не могу задавать ему вопросов. Мы все трое, помогавшие эвакуировать из города еще живых, словно были связаны чем-то.

Говорят, древние римляне, побеждая особо непокорных, сносили их города до основания и перепахивали землю…

В своей статье я предложил перепахать землю,на которой стоял город. Не надо, чтобы что-нибудь напоминало о его существовании. Этой «статьи ужасов» не напечатали. Это была моя первая отвергнутая статья.

Я рассказал это своим новым приятелям.

Мы сидели на куче щебня. В санитарную машину люди в марсианских балахонах грузили больных.

В грузовик складывали мертвых. Из кузова торчали их руки и ноги.

Ко всему в жизни привыкаешь.

Нужно было вывезти несколько десятков тысяч трупов!.Многие из тех, кто их вывозил, без специальных костюмов- а их не хватало,- сами должны были скоро стать трупами,ведь каждое тело, которое они грузили в кузов машины, излучало смертоносные гамма-лучи, незримо поражавшие живых…

Я сказал:

— Во всем виноваты русские.

— Вы это написали в своей статье, и ее на этот раз приняли?- ехидно поинтересовалась Лиз.

Я кивнул головой.

— Почему же виноваты русские? — спросил швед.

— Потому что своей «моральной помощью» они мешают принять ультиматум. Ведь война продолжается. Разве можно допустить еще один такой же ужас? Я ведь это видел.